Тинтин и тайна литературы - Том Маккарти

Как определить, фальшивые деньги или настоящие? Мосс утверждает, что законные в строгом смысле этого слова деньги возникают, когда ценные вещи или признаки богатства превращаются в средства денежного обращения путем «проверки [titrées], обезличивания, отрыва от каких-либо взаимоотношений с любым юридическим лицом <…> кроме государства, которое выпускает деньги в обращение». Деррида цепляется за слово titrées и обнаруживает, что оно образовано от titre: «титул, звание; титр, показатель качества, процентное содержание золота или серебра в сплаве». Чтобы деньги заслужили «титул» настоящих, их надлежит подвергнуть «титрованию», проверить, «установить, какова доля компонентов в смеси», причем титрование осуществляется государством. «Все крутится вокруг этой ценности титра/титула и титра/титула ценности», – пишет Деррида. Фальшивые деньги потому и фальшивы, что не имеют титра/титула. Именно в таком положении оказался Франсуа: Людовик, абсолютный монарх, глава государства, утаил подлинный титул Франсуа и оставил его с фальшивой фамилией «Адок» – вдвойне отравленным даром. Чем плоха фамилия «Адок»? Во французском языке haddock – не только вид рыбы (пикша), но и в переносном значении «мошенник», «аферист», «проходимец». Пожалуй, это не вдвойне, а втройне отравленный дар: Франсуа сам ненастоящий, и фамилия у него ненастоящая, и означает эта фамилия «фальшивомонетчик». В довершение всего Людовик дарует Франсуа титул, но, мягко говоря, по «двусмысленным» причинам. И титул вовсе не тот, на который Франсуа имеет право.

Вот какое наследие досталось потомку Франсуа. В капитане Хэддоке все попахивает фальшью. Вы только посмотрите, как он начинает рабски перенимать обычаи аристократов, сделавшись владельцем усадьбы: монокль, жеманная речь («Ах, какой прэлестный сюрприз!» – приветствует он Тинтина в начале «Семи хрустальных шаров», зажав под мышкой арапник). Вполне возможно, Эрже читал в Le Crapouillot (номер за март 1937 года) статью «Noblesse d’Escroquerie» («Мошенническое дворянство») об аферистах, которые выдавали себя за реальных графов и графинь либо выдумывали себе образы аристократов, порой заимствуя имена из романов (один пройдоха назвался «де Бальзак»). Хэддок – стопроцентное олицетворение noblesse d’escroquerie. «Мошенническое дворянство» у него в крови. Наверное, оно сочится из его пор вместе с потом, поскольку даже животные чуют, что с капитаном что-то неладно. Титул его предка – «шевалье» (соответствующий английскому «рыцарь» или «сэр») – буквально означает человека, умеющего ездить на лошади (cheval). Но Хэддок не умеет ездить верхом. Лошади сбрасывают его при первой же возможности: хоть в пустыне в «Акулах Красного моря», хоть в полях у его собственного замка в «Семи хрустальных шарах». Хэддоку лишь единожды удалось удержаться в седле (на заводе в «Пункте назначения – Луна»), но то была бутафорская лошадь, театральный реквизит. Даже южноафриканские ламы, эти бедные родственницы лошадей, распознают по запаху мошенническое дворянство Хэддока и презрительно плюют капитану в лицо.

Подлог, отсутствие титула/титра: за это преступление Хэддок (как и сыщики в «Тинтине и пикаросах») будет приговорен к смертной казни, принесен в жертву на алтаре своего незаконного рождения. Такова и истина, таящаяся в ритуале инков в «Храме Солнца». Когда в финале «Семи хрустальных шаров» (первой части дилогии) капитан улетает на гидросамолете в сторону солнца, мы видим, что к берегу бежит Нестор с чемоданом запасных моноклей. Этот гэг блестяще подготавливает кульминацию второй части, когда для разжигания погребального костра от лучей солнца (нарочно не придумаешь) служит гигантский монокль. Между Королем-Солнцем (дарующим деньги, время, саму жизнь, а теперь и смерть) и Хэддоком, получающим дар смерти (в свой «день рождения», день возврата солнца, но даже это – подлог и обман), помещен символ фальшивости самого Хэддока, увеличенный и увеличивающий.

Но все же оба жертвоприношения – Хэддока и Дюпона с Дюпонном – прерываются (как и следовало ожидать). Во втором случае жертвоприношению помешала гигантская карнавальная платформа, на которой восседает король в золотой короне, а во рту у короля устроились вооруженные партизаны (как-никак дело происходит в разгар революции). В первом случае Хэддока спасла мини-революция самого солнца, которое на время скрывается, а затем возвращается. То солнце, то король (или Король-Солнце) откладывают исполнение смертного приговора – то есть дают героям время. И время стремительно возвращается: полдень, два часа пополудни и так далее. В «Тинтине и пикаросах» Дюпона и Дюпонна уже привязали к столбам, чтобы расстрелять. Но помощь подоспела вовремя. Капитан говорит одному из сыщиков: «Il était moins cinq, n’est-ce pas?» Этот фразеологизм в данном случае нужно перевести: «Спасен в последний момент, а?» Если же перевести дословно, получится: «Было без пяти минут, а?» Сыщик понимает фразу буквально и отвечает: «Je ne sais pas: ma montre est arrêtée» (фр. «не знаю, мои часы стоят»). В «Храме Солнца» Хэддока спасает сообщение швейцарских ученых (прогноз солнечного затмения). Между прочим, швейцарцы – нация часовщиков, людей, измеряющих время. И Дюпон с Дюпонном, и Хэддок спасены вовремя, временем, во имя времени.

Но в обоих случаях спасение не становится триумфом. Король, который приходит на выручку сыщикам, – фальшивый: безвкусный карнавальный манекен, который презрительно и тупо хохочет, возвышаясь над ними, даже не удостаивая их взглядом. При спасении Хэддока вновь срабатывает его фамильное проклятие: солнце прячется, отказывается показаться, заключить Хэддока в свои объятия. Как только Хэддок был отвергнут («спасен»), его опора (дрова, из которых сложен погребальный костер) рушится, и он падает, как последний дурак. Его отпускают обратно, в отравленное время, в «ненастоящесть».

ii

Выражение «искать полдень в два часа пополудни» восходит к Бодлеру[27]. А точнее, к написанному им в 1869 году рассказу «Фальшивая монета» (La Fausse Monnaie). Деррида поставил этот рассказ в центр своей вышеупомянутой книги.

Сюжет таков: повествователь и его друг выходят из табачной лавки и кладут в карманы полученную сдачу. Встречный нищий протягивает им шапку. Оба кладут в шапку монеты, но друг дает больше, чем повествователь, – а именно одну монету большого достоинства. Повествователь говорит другу: «Вы правы: после радости удивляться нет большей радости, чем самому вызывать удивление»[28]. Тот отвечает: «Это была фальшивая монета». Мозг повествователя, «постоянно занятый» поисками полудня в два часа пополудни («какой изнурительной склонностью одарила меня природа!»), углубляется в размышления: предполагает, что поступок его друга был продиктован желанием «создать некое событие в жизни этого бедняги» и гадает, каковы будут последствия: может быть, фальшивые деньги превратятся в руках нищего в настоящие, приумножатся, даже сделают его богачом? Или, наоборот, доведут нищего до тюрьмы? Фантазия повествователя заходит все дальше, «наделяя крыльями душу друга», пока тот не развеивает его домыслы, обронив фразу: «Да, вы правы: нет более приятного удовольствия, чем изумить человека, давая ему больше, чем он рассчитывал». Услышав это, повествователь осознает, что его друг просто вздумал «разом проявить милосердие и совершить выгодную сделку; сэкономить сорок су и завоевать сердце Бога; попасть в рай без особых издержек; и, наконец, бесплатно получить титул “благодетеля”». Какое свинство, заключает повествователь. Он был бы готов простить злодейство, но «творить зло по глупости» – «самый непростительный порок».

Как и следовало ожидать, Деррида находит в этой истории множество разных аспектов: тень правосудия, риторику дарения и кредитования («природа одарила», фантазия «наделила крыльями»), которая окружает главное событие – вручение дурного дара, который одновременно является элементом более крупной сделки купли-продажи («попадания в рай без особых издержек») и т. п. Но вот самый интересный момент. Деррида хватается за тот факт, что история начинается в момент, когда друзья выходят из табачной лавки. Он пространно рассказывает об истории табака: о запрете, введенном Людовиком XIII, о роли табака в архаических ритуалах, о связях табака с понятиями «дар» и «жертвоприношение» и т. д. В экономическом плане, отмечает Деррида, табак – символ издержек, которые абсолютно не окупаются: этот товар из разряда «предметов роскоши», он сгорает, оставляя после себя лишь дым. Точнее, кое-что остается – а именно пепел, символически ассоциируемый с памятью, смертью и наследством. Отправная точка для рассказа Бодлера – мелочь, оставшаяся у друзей в карманах после того, как оба приобрели шикарный товар. Иначе говоря, рассказ «получен на сдачу» с денег, выброшенных на ветер ради роскоши. Как и сама фальшивая монета.

Позволим себе маленький каприз – отклонимся от нашей главной нити повествования и проследим тему табака в «Приключениях Тинтина». Интересно, разживемся ли мы хоть какой-то мелочью? Очевидная отправная точка – «Сигары фараона», где табак упоминается в названии и попадается на каждом шагу: табак (окурки) валяется у входа в гробницу, табак держат в зубах стражи порядка, которых Тинтин видит во сне, (Дюпон и Дюпонн изображены курящими толстые сигары), табак припрятан в сейфе в кабинете полковника и хранится в шкафчике в дворце магараджи. Этот табачный след приводит в курильню, в честь которой назван следующий том – «Голубой лотос». Тинтин врывается в этот притон, где употребляют опиум, спрятанный в сигарах из предыдущего тома: оказывается, тайна с самого начала была буквально запрятана в табаке. Когда в начале следующего приключения – «Отколотого уха» – Тинтин входит в квартиру Бальтазара, выясняется, что скульптор никогда не расставался с трубкой. Заметив на полу окурок, Тинтин заключает, что в помещении побывал кто-то, помимо хозяина. Как и в погребальной камере фараона Ки-Осха, «останки» табака выдают присутствие посторонних в доме (или в гробнице, каковой, собственно, и сделался дом Бальтазара; сходство квартиры с усыпальницей акцентируется сценой, когда Снежок разглядывает череп).