Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов - Филип Дик

И все же в этой идее что–то есть. Каким я буду, когда какое–то время проработаю на Криса Хармана? — спросил он себя. Он мог бы предоставить мне какое–нибудь по–настоящему хорошее место. Вероятно, он участвует в столь многих предприятиях, что у него имеется куча рабочих мест; наверное, он нанимает работников сотнями.

Так и есть, думал он, Харман наверняка целый день только и делает, что нанимает и увольняет работников.

Надо ли мне звонить окружному прокурору и сообщать, что Харман мошенник? — думал он. Или попытаться шантажировать его тем, что знаешь о его попытке облапошить старика? Или лучше явиться к нему домой или в офис и попробовать уговорить его взять меня на работу? Или просто поехать домой и лечь в постель со своей женой, а завтра утром встать и отправиться на работу в «Распродажу машин Эла»?

Это был трудный вопрос. Как ни старался, он не мог на него ответить.

Мне надо выпить, сказал он себе. Впереди видны были зеленые и желтые огни бара, бара, в котором он никогда не был, но все же бара настоящего, из тех, у которых есть разрешение на продажу вина и пива. Так что он припарковал машину, вылез, перешел на другую сторону улицы и вошел в бар.

Весь этот спор просто выбил меня из колеи, говорил он себе, протискиваясь между посетителями к бармену, чтобы заказать выпивку. Обнаружить, что Харман задумал облапошить старика, а потом сносить, как старик смеется и издевается надо мной, потому что я сказал ему правду. Это уж слишком. Вот что я получил за то, что попытался раскрыть ему глаза, осознал он. Вот моя награда за то, что я сообщил ему эту новость; он не желает этого слышать, значит, я во всем и виноват.

— «Хэмме», — сказал он бармену, и тот отправился наливать пиво.

Бедный старый больной псих, думал Эл. Кутается там в свой халат, на ногах — шлепанцы, телевизор смотрит: только на это он и способен. Что–то с ним станется? Может, его хватит сердечный приступ и он умрет, а может, будет и еще один приступ. Может, он сейчас умирает. Может, у него был инсульт и часть его мозга не работает; такое запросто могло случиться.

Но он всегда был таким, осознал Эл. Он не изменился, только стал решительнее. Тупой старпер.

А потом к нему явилась ужасная мысль, хуже всех остальных. Может, миссис Лейн просто пыталась удержать меня в качестве покупателя, подумал он. Пыталась удержать меня от заключения сделки с кем–то, у кого в распоряжении уже есть вся недвижимость; предположим, то, что она говорила мне о Хармане, было просто торговой уловкой, чтобы удержать меня на крючке.

Да, она ловкая женщина, дошло до него. Уж она–то обведет меня вокруг пальца; это все равно, что иметь дело с моей матушкой — там, в Сан–Елене. Может, я не прав насчет Хармана; может, он, в конце концов, не собирается облапошивать старика. Боже мой, может, я сказал старику неправду. Может, он прав насчет меня — меня, моих цветных друзей и всего остального.

Он допил свое пиво и заказал еще. Он оставался у стойки до позднего вечера, пил в одиночку и обдумывал все это снова и снова, признаваясь самому себе — это понимание, казалось, было в нем всегда, — что нет у него никакой способности разобраться в том, как в действительности обстоят дела. Это представлялось ему главным его недостатком, который тем сильнее маячил у него перед глазами, чем больше он о нем думал. Недостаток этот никуда не исчезал; он был реален. Он разрушал его жизнь.

И что он мог с ним поделать?

Через несколько часов он подумал, что нашел ответ. Стараясь шагать как можно ровнее, он прошел к телефонной будке. Затем нашел домашний телефон миссис Лейн, опустил в прорезь десятицентовик и набрал номер.

Когда она ответила, он сказал:

— Алло, это говорит Крис Харман. Почему вы распространяете обо мне сплетни? Что вы имеете против меня?

Он намеревался сказать гораздо больше, но в этом месте миссис Лейн его перебила, причем больше своим хихиканьем, чем фразой.

— Что с вами, мистер Миллер? — Она продолжала хихикать. — Я узнала ваш голос, вы меня не проведете. Похоже, вы что–то празднуете.

— Я не собираюсь обжуливать этого старика, — сказал он. — Он уже много лет держит на ходу мои машины. Вы, должно быть, сошли с ума. Мне следует нанять адвоката и предъявить вам иск. Где мне теперь обслуживать свои машины, когда он продает свое хозяйство? Вам бы следовало меня пожалеть, а не обвинять невесть в чем.

— Вы имеете в виду мистера Фергессона? — спросила миссис Лейн. — Вы о нем говорите?

— Вы против меня, — сказал Эл.

— Никогда не слыхала, чтобы кто–нибудь так нагрузился, — сказала миссис Лейн. — Где вы?

— Я в клубе «Сорок один», — сказал он, поднося к глазам коробок спичек, который дал ему бармен. — На Гроув–стрит. Здесь обслуживают толы ко лучших клиентов.

— Вам лучше пойти домой, мистер Миллер, — сказала миссис Лейн, хихикая. — И пусть ваша жена уложит вас в постель.

— Почему бы вам не подъехать сюда, чтобы я угостил вас пивом? — сказал он миссис Лейн. — Прихватите своего мужа, если он у вас есть. Если нет, все равно прихватите.

— Вы точно спятили, — сказала миссис Лейн. — Езжайте домой, слышите меня? Езжайте домой.

— Я слышу, — сказал он.

Повесив трубку, он вышел из бара и долго озирался, прежде чем нашел свою машину, сел в нее и поехал домой.

Глава 9

На следующий день Джим Фергессон почувствовал себя достаточно здоровым и отдохнувшим, чтобы одеться и поехать в мастерскую. Он не собирался заниматься какой–либо тяжелой работой; он намеревался заняться только чем–нибудь легким и отвечать на телефонные звонки своих клиентов. Он хотел объяснить им, что происходит, рассказать о своем несчастном случае и сообщить, что будет делать дальше.

Почтальон появился в девять, вскоре после того, как старик отомкнул большие деревянные двери. Среди обычных реклам и счетов он обнаружил письмо странного вида. Оно было в персональном почтовом конверте и не походило на обычное деловое письмо. Имя и адрес его были напечатаны на старой пишущей машинке; буквы были неровными, отчасти ржавыми и забитыми грязью.

Сев за письменный стол, он вскрыл конверт. Письмо, лежавшее внутри, было напечатано на той же старой машинке.

Дорогой мистер Фергессон.

Как понимаю, вы думаете войти в деловые отношения с мистером Кристианом Харманом, который владеет фабрикой пластинок, что на углу 25–й улицы. Я кой–что знаю о делах такого рода и советую быть осторожнее, поскольку мистер Харман не достоин уважения. Я бы подписался, да только мистер Харман больно хитер и засудил бы меня. Однако я знаю, о чем говорю. А еще мне жаль, что вы продали свою мастерскую.

Подписи под письмом не было.

Небось это Эл состряпал? — спросил себя старик. Он стал хихикать, перечитывая письмо. Вот ведь какую шутку выдумал Эл; он представлял себе, как Эл отыскивает старую пишущую машинку, чем старее, тем лучше, чем грязнее клавиши, тем лучше, а потом напрягает мозги, как это изложить, чтобы письмо так мало походило на его обычный стиль, как только возможно. Чтобы оно звучало так, словно его написал какой–нибудь неграмотный оклахомец или, может быть, ниггер; да, подумал он, так, словно его нашлепал какой–нибудь цветной.

С другой стороны, подумал он, может быть, это письмо не от Эла; может, уже все на свете проведали, что он ездил в округ Марин и осматривал «Сады округа Марин». Слух распространился среди всех лавочников с авеню Сан–Пабло.

Подумав об этом, старик почувствовал злость. Какое им дело? Может, они завидуют, подумал он. Возмущаются, что он вот–вот вырвется из этого захудалого района. Может, это Бетти из лавки здоровой пищи. Чем больше он об этом думал, тем больше ему казалось, что это как раз такое письмо, которое написала бы Бетти со своими докуками и заскоками. Пожалуй, схожу–ка я туда, подумал он. Покажу ей письмо и заставлю признаться, что это она его написала.

Они что, все обо мне судачат? — недоумевал он. Собираются вместе и перемывают мне кости? Черт бы их побрал, подумал он. Он злился на всех разом, на всю их шайку.

Но предположим, что его написала не Бетти. Тогда, показав ей это письмо, он будет выглядеть дураком. Лучше никому его не показывать, даже Элу, просто на тот случай, если Эл тоже его не писал.

Но потом к нему явилось новое ощущение; оно проникало в него так постепенно, что сначала он его не замечал.

Ему было приятно думать, что о нем все говорят.

Конечно, так оно и есть, решил он. Слух распространился. Это Эл его распустил. И письмо это доказывает.

Слухи всегда распространялись по этой улице быстро, от одной лавки к другой. Слухи и сплетни о делах каждого.

Покинув офис, он вышел на улицу и прошел по тротуару. Чуть позже он уже открывал дверь в лавку здоровой пищи, одновременно приветствуя Бетти.

— Здравствуй, Джим, — сказала она, вставая и направляясь к кофеварке. — Как ты сегодня?