Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей - Александр Ливергант

Это конечно мелочь, но привожу я ее здесь потому, что из нее хорошо видно, как я избавился от своих светских мук и обрел здоровую, не лишенную приятности самоуверенность. Сегодня лишь непредвиденное ввергает меня в трепет. Тогда, к чему скрывать, я теряю голову, дрожу, заливаюсь краской, у меня пересыхает в горле. Но в жизни чаще происходит то, чего мы ждем, а тут я предусмотрел все до деталей. Это вопрос усердия, опыта и дальновидности: надо быть готовым ко всему. Даже к тому, что вас при всех спросят, как поживает ваш давно умерший дедушка, на что вам, как человеку правдивому, придется отвечать правдиво. Чтоб не повисло в воздухе неловкое молчание, держите про запас цитату иди приличествующее случаю изречение. Застигнутый врасплох, вы будете нести невнятицу, но подготовившись, вы справитесь, как Артур Рубинштейн с подвластной ему клавиатурой. Впрочем, для этого придется дожить до зрелости. Но право, по мне лучше быть робким, бросаться с объятиями к дворецкому, но оставаться молодым.

У некоторых робость не проходит с молодостью, она у них пожизненная. Такие люди терзаются не только робостью, но и тем, что более не молоды. Этот недуг порою поражает прославленных писателей. Им страдали Оливер Голдсмит и Чарлз Лэм; Эдвард Морган Форстер и Вирджиния Вулф были застенчивы до грубости; мне самому довелось видеть, как прятался за дверью умиравший от неловкости Литтон Стейчи. Арнольд Беннет терял дар речи, Сассуна сводило судорогой, а Хью Уолпол (да-да, даже Хью Уолпол) впадал в смятение. Но есть конечно и другие писатели, отнюдь не стеснительные. Например, у Синклера Льюиса нет и намека на скованность. Ни разу мне не случалось видеть краску смущения на щеках Мишеля Арлена или Филипа Гедаллы {793}. Заранее не скажешь, кто каков.

Возможно, робость — слабость англо-саксонская. Не думаю, чтобы латинские поэты, даже самые утонченные, страдали робостью. Гораций, как известно, был само бахвальство. Данте тоже не отличался робостью. Человек он был не слишком приятный, но не из-за робости. Правда, остается еще Расин. Тот был так застенчив, что убегал прятаться в Порт-Рояль, но это было исключение.

Нет, робость — все же черта англо-саксонская. А коли так, в ней надо видеть узы, скрепляющие англоязычные народы.

Джон Бойнтон Пристли {794}

О путешествии в поездах

Лишите англичанина очага и дома — средоточия его вещественного мира, и он станет совершенно другим человеком, способным на внезапные вспышки ярости, бурные изъявления чувств, глубокие, сильные переживания, скрытые за невозмутимой внешностью. Даже меня, человека на редкость мирного и общительного, в вагоне поезда не раз одолевают самые кровожадные мысли. При одном виде какого-нибудь даже вполне безобидного попутчика меня охватывает иногда такой приступ бешенства, что я за себя не отвечаю.

Есть пассажиры, которые неизменно вызывают у меня живейшее отвращение. Обычно это женщины средних лет, крупные, с зычным голосом и каменным лицом. Больше всего на свете они любят взять приступом купе для курящих, где уже уютно устроились и покуривают несколько пассажиров. Рявкнув через плечо на поверженного проводника — свою последнюю жертву, эта дама вваливается в купе, груженная всевозможными тюками самой устрашающей формы и размера, и вызывающе оглядывается по сторонам, пока какой-нибудь несчастный наконец не уступит ей своего места. Часто ее сопровождает злобная скулящая дворняга — под стать хозяйке. С ее воцарением миру в вагоне приходит конец: атмосфера постепенно накаляется, пассажиры смотрят исподлобья и бормочут угрозы. Особа эта знакома всем. В тот самый час, когда она впервые села в поезд, на железной дороге не стало обходительности и скромности. Впрочем, недалек тот день, когда она, быть может навсегда, исчезнет с лица земли, — ведь и среди пассажиров встречаются решительные люди.

Хотя вышеупомянутая дама совмещает в себе все самые худшие качества попутчика, есть среди железнодорожных пассажиров и другие, менее агрессивные категории людей, которые в той или иной степени также вызывают раздражение у многих из нас. Перечислю лишь наиболее распространенные из них. Первыми следует назвать тех, кто берет собой в дорогу всевозможную утварь, тщательно завернутые в бумагу предметы домашнего обихода; пользоваться коробками и чемоданами они, по всей вероятности, считают ниже своего достоинства. Мало того, что эти оригиналы нагружаются разнообразными свертками самой прихотливой формы; они еще мечутся в поисках корзин с фруктами и букетов цветов — на свою и чужую беду. Встречаются также весьма незатейливые пассажиры, которые в поездах только и делают что едят. Не успеют они занять свои места, как начинают передавать друг другу разваливающиеся на части бутерброды и жалкие остатки торта, разговаривают с набитым ртом и сыпят крошки на брюки почтенных седовласых джентльменов. Бананы они чистят и поедают с такой прытью, что нервным пассажирам приходится пересаживаться в другое купе.

Дети тоже далеко не всегда оказываются удачными попутчиками, поскольку всю дорогу они большей частью либо хнычут, либо размазывают шоколад по лицу, либо пытаются вылезти из окна. Не обходится в поездах и без чудаков; это они в самую ненастную погоду норовят открыть все окна, а погожим летним днем панически боятся сквозняков и не дают даже прикоснуться к оконной раме.

Мне, признаться, больше по вкусу те несчастные, которые вечно оказываются не в том поезде. Будучи не в состоянии постичь премудрость железнодорожного расписания и не обратившись за советом к служащим вокзала, они кидаются в первый попавшийся поезд, всецело полагаясь на случай. Когда состав на всех парах уже мчится в Эдинбург, они неожиданно начинают озираться по сторонам и с трогательным волнением в голосе выяснять у попутчиков, скоро ли Бристоль. После чего, озадаченных и подавленных, их приходится ссаживать на ближайшей станции, где они бесследно исчезают. Я часто задавался вопросом, добираются ли когда-нибудь эти незатейливые души до места своего назначения, ведь не исключено, что они так и кочуют с поезда на поезд, со станции на станцию, пока окончательно не теряют человеческий облик.

Больше всего я завидую потомкам Семерых из Эфеса {795}, всем тем, кто крепко спит в дороге. Сколько раз во время долгого, унылого пути я испытывал зависть к пассажирам, которые безо всякого труда забываются сладким сном. Тем, кто подчинил себе Лету, не страшны долгие, томительные дни и ночи, проведенные в пустом вагоне. Точно зная сколько времени им предстоит провести в дороге, эти люди сразу же укладываются спать, и пока они, быть может, предаются во сне самым упоительным приключениям, мы тупо смотрим в окно или зеваем от скуки. Когда же до станции остается всего две минуты, они подают первые признаки жизни, трут глаза, потягиваются, собирают вещи и бормочут себе под нос, выглядывая в окно: «Кажется, приехали». Через минуту, выспавшиеся и повеселевшие, эти прирожденные путешественники бодрым шагом направляются к выходу, предоставляя нам скучать в одиночку.

Если вашим попутчиком оказался моряк, считайте, что вам повезло. Он всегда готов закурить трубку и поддержать разговор с любым пассажиром, да и ему самому, как правило, есть что рассказать. К сожалению, вдали от приморских городов моряки попадаются редко. Не часто встретишь в английском поезде и доверительного болтуна, хотя в Европе и, пожалуй, в Америке вам их не миновать. У нас же это большей частью необычайно нудный тип, вызывающий зевоту бесконечными историями из своей жизни. Такой уж если оседлает своего изрядно потрепанного конька, то ни за что с него не слезет, пока не загонит до смерти.

Существует еще одна разновидность пассажиров, о которой стоит сказать несколько слов — хотя бы в назидание молодым и доверчивым людям. Обычно это пожилой господин, опрятно одетый, если не считать табачных крошек на пиджаке. Сидит он всегда в углу и вступает в разговор, вынимая из кармана массивные золотые часы и замечая, что поезд опаздывает как минимум на три минуты. После чего, стоит вам хотя бы невзначай поддержать беседу, как он начинает говорить, причем исключительно о поездах. Одни любят рассказать о своих знакомых, другие — о скрипках или розах, он же рассуждает о поездах: их истории, качестве, предназначении. Кажется, будто всю свою жизнь, дни и ночи напролет, он провел в вагоне и ничего, кроме железнодорожного расписания, никогда не читал. Он сообщит вам, что поезд 12.35 идет от одной станции, а поезд 3.49 — от другой; он расскажет, как поезд 10.18 вышел с такой-то станции в такое-то время и как отменили поезд 20.26, а вместо него пустили поезд 17.10. Он так увлекается значительностью этой темы, что становится красноречив, говорит со страстью, великолепно владеет своим голосом, который то оплакивает пассажира, не успевшего сделать пересадку или опоздавшего на экспресс, то превозносит скорые поезда, которые приходят точно по расписанию. И даже если вы не вполне разделяете многословие и пафос, с какими этот вечный путешественник живописует железнодорожную тему, очень скоро вы неожиданно для себя почувствуете, что готовы пролить слезу над поездом 19.37 или издать восторженный вопль при виде поезда 2.52.