Приговор - Отохико Кага

— Таки-сэнсэй! — преувеличенно всполошился Сонэхара. — Вам вредно на это смотреть, вы ведь у нас человек такой целомудренный, такой неопытный и неиспорченный. Доктор Тикаки, немедленно спрячьте фотографии.

— Вас жена заругает, — подлил масло в огонь Томобэ. — Я ей наябедничаю… — добавил он, постукивая по столу.

Не обращая на него внимания, Таки придвинулся ближе и, нацепив на нос очки, стал внимательно рассматривать фотографии.

— Возьмите, — сказал Тикаки, протягивая ему всю пачку. Таки, даже не поблагодарив, с простодушной радостью схватил фотографии, тут же вернулся к своему книжному бастиону и, укрывшись за ним, принялся жадно их рассматривать.

— А-а… — зевнул Сонэхара. — Вы, доктор, осторожнее. Вот будет история, если вас за этим занятием застукает кто-нибудь из фельдшеров! Это ведь вам не стереоскопические фото для туристов, совсем другое дело!

— Ну и сонный же у вас вид! — сказал Танигути. — Попросите Тикаки сделать вам энцефалограмму. На ней наверняка будут зафиксированы дельта-волны. В таком состоянии врач не может полноценно функционировать.

— К вашему сведению, я уже принял всех утренних больных. — И Сонэхара с самодовольным видом поправил воротничок халата. — Здесь у нас можно вести приём, даже если засыпаешь на ходу.

— Он давеча как раз и заснул, — засмеялся Томобэ. — В кабинете вдруг стало тихо, фельдшер заглянул, а наш Сонэхара спит да посапывает, сидя за столом. Пациент глядит на него со страхом, думает, верно, что доктор нашёл у него какую-нибудь серьёзную болезнь и размышляет, как его лечить.

— Зато у вас, Томобэ-сан, сна ни в одном глазу, — сказал Тикаки. — Хотя вы ведь тоже всю ночь провели на ногах.

— Ну, я же спортсмен. — Томобэ погладил себя по загорелой щеке.

— Да ладно вздор нести! — злобно покосился на него Сонэхара. — А кто спал в рентгеновском кабинете? Тебе-то хорошо. У тебя целых две комнатушки, куда ты в любой момент можешь удалиться, вывесив на двери табличку: «не входить!»

— О, вот здорово! — вдруг не своим голосом заорал Таки. Все испуганно оглянулись. Сжимая в руке большую лупу, он склонился над фотографиями.

— О, вот здорово! — передразнил его Сонэхара. — Не советую вам особенно возбуждаться, вы ведь у нас гипертоник. Знаете, бывает мнимая беременность? Значит, бывает и мнимый коитус со смертельным исходом! Правда, Тикаки?

— Не знаю, — холодно ответил Тикаки и захлопнул личное дело Рёсаку Оты. Он был ужасно недоволен собой, во-первых потому, что с самого начала старательно избегал участия в общем разговоре, а во-вторых потому, что не сумел этого скрыть. Окинув неприязненным взглядом лысую голову, которая находилась против света и из-за этого казалась окружённой белёсым светящимся нимбом, он, запинаясь, сказал:

— Доктор, вы ведь будете завтра присутствовать при казни Такэо Кусумото?

— Да, — ответил Сонэхара. В глазах его ещё поблёскивали смешинки, а рот уже удивлённо приоткрылся.

— Вы не согласитесь уступить эту роль мне? Мне хотелось бы присутствовать при казни.

— Но как же… — Сонэхара недоумённо огляделся. Таки, окружённый облаком табачного дыма, рассматривал фотографии, Танигути сидел, уткнувшись в свои книги. На его слова отреагировал один Томобэ. Он поджал губы и бросил на Сонэхару многозначительный взгляд. Сонэхара сглотнул слюну и противно официальным голосом сказал:

— Со мной уже говорил об этом главврач, и я ему ответил, что не согласен на замену. Но насколько мне известно из разговора с тем же главврачом, начальник тюрьмы дал вам разрешение, так что вы можете присутствовать при казни в качестве наблюдателя. Завтра в восемь часов утра от главного входа отправится автобус с конвоем и машина, так что пожалуйста, приходите. Я поеду на машине, составите мне компанию.

— Хорошо, спасибо, — сказал Тикаки, закусив губу. Он не собирался никого оповещать о своём намерении. Теперь придётся ловить на себе любопытные взгляды — он что, не в своём уме, как можно захотеть присутствовать при казни? Неужели ему это интересно? К чему бы?

— Я не так уж и рвусь, — пояснил Сонэхара, — просто у меня это сорок вторая казнь, а я хочу довести счёт до пятидесяти. Ну и в научном плане, конечно… У нас с главврачом что-то вроде соревнования — его интересует, как вес и возраст казнённого влияют на длительность промежутка между казнью и моментом наступления смерти, а я изучаю примерно то же самое, только с точки зрения артериального давления. Работёнка не из лёгких, прямо вам скажу. Надо исхитриться надеть манжету тонометра на руку, как только тело повиснет. Думаю, до меня никто в мире этим не занимался.

— А я бы такие исследования запретил, — вдруг заявил Таки. С некоторой брезгливостью ухватив пачку фотографий, он вернул её Тикаки.

— Ой, оказывается, вы всё слышали? — удивился Сонэхара. — Но ведь мы никак не мешаем приведению приговора в исполнение. Просто наблюдаем за явлением, как таковым, разве это запрещается?

— Это надругательство над человеком.

— Но вы ведь сами не далее как позавчера измеряли пульс умирающего и прослушивали ему сердце?

— Это действия, необходимые для констатации смерти.

— Ну и измерение давления то же самое. Действие, необходимое для констатации смерти.

Таки несколько раз затянулся и выпустил из ноздрей клуб дыма. Его жёсткие короткие седые волосы стояли торчком, будто он был в белой меховой шапке. Лицо сохраняло бесстрастное выражение, невозможно было догадаться, о чём он думает. Пока Сонэхара мялся, не зная, что ещё сказать, Таки вдруг вскочил и выбежал из комнаты.

— Ой-ой, вот так всегда… — Сонэхара бросился к столу Таки и сунул тлеющий окурок в наполненную водой пепельницу. — За ним глаз да глаз. Интересно, куда это он помчался?

— Может, в столовую? — предположил Томобэ, поправляя лежащие на столе альбомы с газетными вырезками и журналы «Преступность и меры борьбы с ней».

— Вроде рано ещё. Двадцать минут второго.

— Они открывают в половине второго. Доктор приходит заранее и ждёт под дверью, пока откроют.

— Сегодня холодно, наверняка дают лапшу. Меня это не вдохновляет. Дождь вроде бы кончился, пойдём лучше поедим в городе?

— Можно, — согласился Томобэ и выглянул в окно. Мокрые ветки сакуры сверкали в солнечных лучах, будто покрытые фосфором. Вдруг спохватившись, он обратился к Танигути: — А кстати, доктор, каким именно образом Карасава покончил с собой? Ходят слухи, что он повесился, но мне что-то не верится.

— Я и сам не знаю. Меня ведь вызвали уже после того, как он умер.

— Но у вас наверняка есть какие-нибудь предположения.

— Я уже говорил Тикаки, странгуляционная борозда выглядела так, будто верёвку набросили сзади, она начиналась от затылка и шла под подбородком.

— Да? — И Томобэ шариковой ручкой ловко сделал рисунок на пустом листе медицинской карты. — Вот так? Или вот так?

— Никто не знает, как было на самом деле, — сказал Танигути, энергично двигая кустистыми бровями, и уткнулся в свою немецкую книжку, желая показать, что этот вопрос больше его не интересует.

Тикаки подпихнул фотографии к Танигути и, поднявшись, направился к энцефалографическому кабинету — пора было готовиться к вечернему обследованию. По дороге ему вдруг пришло в голову, что Таки неспроста рассердился, и он потянул дверь операционной. Стоявший в углу санитар Маки, вздрогнув от неожиданности, поспешно спрятал правую руку.

— Ты что это? — заподозрив неладное, окликнул его Тикаки и приказал: — А ну, покажи руку!

Тот протянул дрожащую руку, и с ладони на пол посыпались бычки. На стоящем рядом передвижном столике валялся кусок стерильной марли. Это показалось Тикаки подозрительным, он поднял марлю и обнаружил под ней небольшой стеклянный лоток, наполненный табаком, рядом лежало около десятка самодельных сигарет. Очевидно, Маки только что смастерил их, выпотрошив подобранные где-то бычки.

— Ну и что с тобой делать?.. — проворчал Тикаки. Бывший владелец литейной фабрики, тучный сорокапятилетний мужчина с виноватым видом стоял перед молодым врачом, обливаясь потом. Если станет известно, что он занимается изготовлением сигарет, что строго-настрого запрещено, наказания ему не избежать. Конечно, его тут же выгонят из санитаров, не говоря уже о том, что ему не видать условно-досрочного освобождения, которое полагается за примерное поведение. Тикаки стало его жаль, В конце концов, на табаке особенно не наживёшься, не такое уж это серьёзное нарушение. Как будто подслушав мысли Тикаки, Маки склонился перед ним в глубоком поклоне.

— Простите, простите меня.

— Я не вправе кого-то прощать или не прощать. Мне придётся сообщить об этом доктору Таки.

— Тогда это конец. Доктор Таки никогда меня не простит. — Лицо Маки исказилось мучительной гримасой, он опустил плечи и повесил голову. Его раскаяние показалось Тикаки немного наигранным, и сердце, как маятник, качнулось от жалости к досаде.