Воспоминания - Сергей Юльевич Витте

Когда явился этот проект, то мое мнение по этому предмету спрашивал бывший в то время министром Сахаров, который относился к этому преобразованию довольно скептически, но не имел достаточно силы, чтобы оказать энергичное противодействие к осуществлению этой затеи. Я высказал ему тогда, что эта затея ни к чему привести не может, ибо в Германии – чисто военная и административная часть разделена снизу доверху, и таким образом подразделение наверху является довольно естественным: между тем у нас, – судя по проекту, который он мне показал, – предполагается на низу все оставить без изменения, а только взять и назначить вместо одного военного министра – двух министров: назвав одного – военным министром, а другого – начальником Генерального штаба. Очевидно, что из этого ничего, кроме двоевластия, выйти не может. Таким образом, будет изуродована существующая у нас система военного управления, заимствованная у Франции, система, основанная на военных округах, а затем от этого преобразования мы не подвинемся к германской системе, которая не основана на военных округах, где военная часть от административной разделяются от самого низа, от ячеек армии.

Тем не менее предположение Великого Князя Николая Николаевича было выполнено: Генеральный штаб был отделен от центрального военного министерства, и на пост этот был назначен генерал Палицын; это весьма порядочный, хороший человек, очень хороший военный администратор, знающий все военно-административные тонкости, человек очень не глупый, но не имеющий никакого военного, и в особенности боевого, авторитета, а поэтому назначение такого лица, после развала нашей армии, на пост, соответствующий в Германии посту фельдмаршала Мольтке, конечно, представляло такое явление, которое при серьезном, государственном отношении к делу было бы немыслимо.

Эта затея Великого Князя Николая Николаевича долго не продержалась. После того, как была открыта Государственная Дума и, наконец, явилась третья Государственная Дума, полная несостоятельность организации, которая была дана Великим Князем Николаем Николаевичем, а равно и полный произвол, который начал проявляться в деле высшего военного управления, вследствие полной великокняжеской безответственности, сделались столь очевидными и невозможными, что все это пало: и Совет государственной обороны и начальник Генерального штаба – все было снова упразднено, и мы вернулись к прежнему положению дела, т. е. к французской военной системе.

Этот эпизод не только нисколько не улучшил положения нашей военной обороны, а наоборот – внес в это дело еще большую деморализацию против той деморализации, которая получилась вследствие нашей позорной войны на Дальнем Востоке.

* В течение всей войны самые толковые военные статьи, почти всегда безошибочно предвещавшие будущее, появлялись в «Русском Слове». Как оказалось впоследствии, они принадлежали перу московского земского статистика, кажется, Михайловского. После Мукденского погрома появилась статья, ясно выясняющая, что ожидать успеха от дальнейших действий Линевича невозможно. Я послал эту статью графу Гейдену, в то время заведовавшему походной канцелярией Государя, рекомендуя ему обратить внимание Его Величества на эту статью.

На мое препроводительное письмо я получил ответ с различными соображениями и колкостями. Мне передали, что ответ этот известен Государю. Вследствие сего я написал письмо, в котором, в тоне того письма, на которое оно служило ответом, высказал, что я, будучи против войны, всегда считал, что скорейший мир, конечно, соответствующий обстоятельствам, есть лучший исход сего государственного преступления, что чем скорее его заключат, тем будет для нас выгоднее, и что напрасно возлагают надежды на Рожественского, так как он успеха иметь не может.

Тогда Государь по свойственному Ему оптимизму ожидал, что Рожественский перевернет все карты войны. Ведь Серафим Саровский предсказал, что мир будет заключен в Токио, значит, только одни жиды и интеллигенты могут думать противное…

Оба сказанные письма находятся в моем архиве. Мне известно, что Его Величество прочел мое письмо, но оставил его без последствий. Он ожидал, что Рожественский разгромит японский флот. К тому же известная часть прессы, прародительница дубровщины, уверяла, что, как только Рожественский вошел в китайские воды, вся Япония в панике. *

Адмирал Рожественский был известен, с одной стороны, потому, что он был на пароходе «Весть», который под начальством капитана Баранова дал, как говорят, мнимое сражение в Черном море турецкому военному судну во время нашей последней войны. Затем, в последние годы, Рожественский был начальником артиллерийской команды морского ведомства и во время последних смотров флота Его Величества умел выказать прекрасную стрельбу моряков и со всех сторон заслужил большую похвалу, даже со стороны Германского Императора Вильгельма.

* Что касается эскадры Рожественского, то у меня составилось по многим причинам полное убеждение, что это предприятие бедственное, и бедственное потому, что, не принеся пользы в смысле военных действий на Дальнем Востоке, приведет к уничтожению флота в европейских водах и послужит новым доказательством полной несостоятельности нашего режима. Оно не могло иметь успеха, во-первых, потому, что мне была известна несостоятельность организации нашего флота, которая затем явно подтверждалась на Дальнем Востоке с самого начала войны. Во-вторых, я был весьма отрицательного мнения о Рожественском не только по аттестации, данной мне о нем еще Кази, но и адмиралом Дубасовым (когда Рожественского посылали), который по вопросу вообще о силе этой эскадры дал мне некоторые данные, хранящиеся в моем архиве; в-третьих, потому, что на меня Рожественский, будучи начальником морского штаба, произвел в начале войны самое странное впечатление, когда он вместе с Великим Князем Александром Михайловичем настаивал, чтобы во всех портах европейской России относительно торговых судов ввести такие порядки военного надзора, при которых торговля была бы невозможна, уверяя, что под видом торговых судов могут прийти суда японского военного флота (что это было, глупость или трусость?).

Как ни странно было это предположение адмирала Рожественского, но комитет министров отнесся к нему вполне отрицательно, и предположения морского министерства, поддержанные, между прочим, и Великим Князем Александром Михайловичем, не получили утверждения. Под впечатлением такой идеи, находившейся в голове Рожественского, и произошел трагикомический инцидент в Гуле, когда шла его эскадра на Дальний Восток; наконец, граф Ламсдорф и Великий Князь Александр Михайлович рассказывали мне то, что происходило в заседании, когда окончательно решили отправить эскадру Рожественского. Из этого рассказа было ясно, что присутствовавшие все сомневались в успехе этого предприятия; а некоторые члены совещания были убеждены в неуспехе его и, если Государь решил отправить эскадру, то, с одной стороны, вследствие легкости суждения, связанного с оптимизмом, а, с другой, потому, что присутствовавшие не имели мужества говорить твердо то, что они думали. *

Так как я сам участвовал во многих таких совещаниях, то мне представляется, что отрицательное мнение это было выражаемо крайне осторожно, ибо, по обыкновению, члены этих совещаний знали или догадывались о том или другом желании Его Величества, а потому стеснялись