Воспоминания - Сергей Юльевич Витте

В январе 1905 года Государь собрал совет, уже не помню по какому вопросу, а затем в конце обратился, как бы между прочим, к графу Сольскому и сказал: «А затем я вас прошу, граф, собирать совет по всем вопросам, которые будут возбуждены министрами или которые Я буду указывать». Это повеление всех смутило, так как, во-первых, оно было неясно, следует ли в комитете министров продолжать обсуждение по указу 12 декабря, во-вторых, никогда ранее совет министров не собирался иначе, как под личным председательством Государя, а в-третьих, в сущности это повеление Государя упраздняло комитет министров.

Вслед за этим граф Сольский испрашивал указаний Государя о том, как понимать Его повеление. Какие указания он получил, я в точности не знаю; кажется, не получил никаких определенных указаний. Для всех же было очевидно, что Государь уже не придает значения реформам, провозглашенным указом 12 декабря, и что Он находится под влиянием лиц, им враждебных. Это, впрочем, имело место уже со времени истории взятия Порт-Артура, всей безобразовщины и несчастной войны.

Мне постоянно говорили, что Государь меня не любит, а другие – ненавидит, потому что у меня резкая манера говорить с Ним.

Я сознаю, что вообще при спорах бываю резок и всегда говорю в сыром виде то, что думаю. Это, вероятно, шокировало Государя. Но так я говорил и с покойным отцом Его Александром III и никогда не слышал от Него прямо или косвенно по этому предмету упреков. Александр III благоволил ко мне до самой смерти и говорил, что Ему нравится, что я всегда не стесняясь говорю то, что думаю.

Императрица Мария Феодоровна была ко мне, когда Император Александр III был жив, враждебна из-за сплетен, связанных с моей женитьбой. При первом представлении моем Императрица после смерти Ее Августейшего мужа, я, между прочим, сказал о том, как новый Император будет относиться к министрам, назначенным Его отцом, и что при существующих интригах могут быть в этом отношении неожиданности. На это Императрица заметила:

– Едва ли вам следует жаловаться на интриги, ведь интриги эти не поколебали вас при моем муже и до самой Его смерти вы были министром, к которому Он наиболее благоволил.

Конечно, Император Николай часто питал ко мне дурные чувства не потому, что у меня резкая манера говорить и даже не столько вследствие интриг, а потому, что в глубине своей души Он не может не сознавать, что все, что я Ему говорил, все, о чем я Его предупреждал, – случалось, и случалось именно потому, что Он меня не послушал.

После последовавшего сказанного выше повеления графу Сольскому в комитете министров рассматривались только текущие дела, все же дела по преобразованиям перешли в совещания, которые иногда назывались советом под председательством графа Сольского.

Таким образом, все работы по Булыгинской Думе прошли в совещании графа Сольского без всякого моего сколько бы то ни было активного участия, а при окончательном обсуждении этого вопроса в Петергофе под председательством Его Величества я был в Америке. Затем, после 17 октября изменение учреждений о Думе и Государственном Совете обсуждалось также под председательством графа Сольского, только при моем участии и прочих министров. Докладчиком у Государя по этим делам являлся граф Сольский, а всю работу вел государственный секретарь барон Икскуль и его товарищ Харитонов, который затем за эту работу был назначен членом Государственного Совета. В совещании участвовали многие члены Государственного Совета и, между прочим, граф Пален, Э.В. Фриш, Голубев, граф Игнатьев и проч.

Если бы эта работа, как сие должно было быть, велась советом министров под моим председательством, как председателя совета министров, то, конечно, она была бы, если не лучше, то во всяком случае была бы объединена одними и теми же идеями и все это не было бы сделано с таким спехом.

Второе обстоятельство, имевшее место при обсуждении вопросов по указу 12 декабря, это было выступление Дурново в качестве товарища министра сперва Мирского, а потом Булыгина. Все суждения, которые высказывал Дурново, отличались знанием дела, крайней рассудительностью и свободным выражением своих мнений. Я ранее знал Дурново за человека умного, характерного, многому научившегося, проходя службу по судебному ведомству. Суждения же, им высказанные по вопросам указа 12 декабря, особенно обратили мое на него внимание. Они обратили также на него и внимание Государя Императора, который не особенно охотно согласился назначить его управляющим министерством внутренних дел в мой кабинет, вероятно, видя в нем либерала. Но затем, усматривая, что Дурново делает все, что приятно Государю, Трепову и министру двора, начал крайне к нему благоволить; поэтому Дурново эмансипировался от меня как председателя совета министров и от Совета и начал вести собственную политику. Таким образом, в конце концов, я, неся за все ответственность, часто не знал, что делает Дурново, а высшую политику стремился через Государя вести Трепов и часто не безуспешно. Я же, по меткому выражение писателя Буренина (из «Нового Времени») обратился в téte de turc, по которой каждый прохожий волен ударять для измерения силы своих мускулов.

Когда последовал указ 12 декабря, то я хотел привлечь к работе лиц, издававших и ныне издающих журнал «Право», так как в нем помещались многие серьезные статьи и в то время без революционных тенденций. Вследствие сего я принял одного из главных сотрудников этого журнала, бывшего чиновника министерства юстиции И. Гессена.

Он на меня произвел впечатление умного и знающего человека, говорил о наших, всем культурным людям известных, беспорядках, и в особенности о том, как Муравьев совершенно обезобразил судебные учреждения, но никакой пользы от этих разговоров я не извлек. Затем я просил зайти ко мне другого сотрудника, сына бывшего министра юстиции В. Набокова. Этот мне прямо объявил, что существующему режиму он ни в чем и никакого содействия оказывать не будет.

Затем И. Гессен попался в какую-то историю и был заключен в тюрьму, его жена ходила ко мне и все уверяла, что ее муж не выдержит заключения. Я за него хлопотал, его освободили, и он приходил ко мне благодарить. Затем оба эти лица были во главе так называемых кадетов, которые после 17 октября пошли на меня войной, желая вырвать власть у Государя.

Собственно говоря, если 17 октября вместо установления нормально действующей конституции до сих пор дало только революцию, то главная вина падает на кадетов и их вождей. В сущности, они хотели не конституционную монархию, а республику с наследственным президентом, да и то до поры до времени, покуда существует «монархически