Рыцарь из ниоткуда. Книга II. Сборник (СИ) - Бушков Александр Александрович

     Самым несчастливым числом, как на Земле обстояло с «чертовой дюжиной», здесь считалось одиннадцать - и в Империи, и на Таларе. А потому везде, где только были нумерованные помещения - присутственные места, гостиницы и так далее, - сразу за десятым номером шел двенадцатый, и так же обстояло с номерами домов в городах (деревенские дома испокон веку не знали номеров и названий улиц). Многоэтажных домов тут не строили - иначе, никаких сомнений, и в них за десятым этажом шел бы двенадцатый...

     На пляже на разноцветных покрывалах загорало человек шесть - как говорили медики, осваиваются, привыкают... Сварог издали увидел: на верхней ступеньке широкой лестницы семнадцатого номера с затейливыми чугунными перилами сидит человек, перебирает струны виолона. Сварог его моментально узнал по фотографиям: Шернат Тагодаро, один из лучших поэтов того мира по отзывам искусствоведов. Талантливый поэт - вовсе не обязательно субтильный персонаж с кудрями до плеч. Вот и этот напоминал скорее скульптора-каменотеса, а то и портового биндюжника: здоровенный широкоплечий мужик с густой бородкой, которую на Земле звали «шкиперской», a на Таларе "морской" потому что там она была неотъемлемой принадлежностью одних моряков, как клиновидная - врачей, коротко подстриженная - книжников, а окладистая  бородища - пушкарей и кирасиров. На Той Стороне такого четкого разделения не было.

     Рядом с лениво музицировавшим поэтом стояла бутылка «Драконьей крови» из светло-розового стекла, сразу видно, пустая - и никакой посуды рядом не наблюдалось. Творческий человек творчески отдыхал - вот и ладушки...

     Сварог остановился и сказал:

     - Добрый день, далет Тагодаро.

     - Добрый день, - ответил поэт. - Я смотрю, моя скромная персона и в этой глуши пользуется некоторой известностью...

     - Вас здесь хорошо знают, вам ведь уже говорили, -сказал Сварог. - Что там далеко ходить, я, когда летел сюда, слушал Тарину Тареми, «Кибитку» и «Осенние листья»...

     Равнодушным поэт не остался - нет творческого человека, абсолютно безразличного к комплиментам. Однако, глядя на Сварога с затаенной иронией, спросил с едва уловимой ноткой задиристости:

     - А вы не здешний ли почтальон будете? Похожи...

Придуривался малость знатный виршеплет. На Той Стороне почтальоны ходили в скромных светло-зеленых мундирчиках, где единственным украшением была серебряная нашивка па левом предплечье, эмблема почты. Повседневный мундир Сварога, конечно же, был не в пример скромнее парадного, но все равно смотрелся неплохо, кое в чем напоминая генеральские мундиры Той Стороны: золотые погоны с алым генеральским орлом (Сварог их-таки ввел в девятом столе), золотые дубовые листья на груди и обшлагах, затейливое золотое шитье на воротнике. На козырьке фуражки золотые дубовые листья, такие же на околыше с обеих сторон кокарды. Одним словом, не оторванный от жизни (а поэт таким и был) ни за что не принял бы человека в этом мундире за простого письмоносца.

     Сварог и не подумал обидеться или рассердиться. Знал, где собака зарыта. Поэт и с медиками держался так же - плохо скрытое ерничество, всякие подначки, напускная бравада. Доктор Латрок говорил: по его глубокому убеждению, это всего лишь своего рода защитная реакция, попытка самоутвердиться в новом мире, так что следует oтнестись с пониманием и никак не реагировать. Вот Сварог и не реагировал. Тесное общение с поэтом его ничуть не интересовало. Достаточно песен Тарины Тареми. Никто из взятых с Той Стороны его всерьез не интересовал - за исключением Гарна...

     И все же он не собирался уходить просто так - пребывал в хорошем расположении духа, хотелось легкого озорства. Протянул перед собой руку, сжал пальцы надлежащим образом, произнес нехитрое заклинание, и в руке у него оказалась большая бутылка фиолетового стекла — сильванский «Золотой ревень» того высшего сорта, что на Таларе подается на стол исключительно королю и жалуется придворным в виде особой милости (нy, и пользуется большой популярностью у жителей Империи).

     Протянул бутылку поэту и сказал с самым простецким видом:

     - Неизвестная мне почитательница вашего таланта послала. Расписываться не нужно...

     Ручаться можно, что поэт впервые в жизни столкнулся с имперском магией, пусть и чисто бытовой ее разновидностью. Легкая оторопь безусловно присутствовала, но виду творческий человек не подал, ответил как можно более спокойно:

     - Душевно благодарен.

     Сварог лихо козырнул ему и пошел дальше. У крыльца нужного ему дома сстояла красивая молодая женщина, светловолосая и темноглазая, в легком пляжном платьице по моде Той Стороны, белом в синюю полоску. Существующая исключительно в голове картотека исправно щелкнула: Айла Тодиаш, двадцать-четыре года, до самого последнего времени в чине лейтенанта служила связисткой в кардотальском отделении Следственного Департамента, потаенная любовь Гарна и мать его четырехлетнего сына. Каковой присутствует тут же: карапузик сидит на корточках перед старой знакомой Сварога, толстой рыжей белкой, и чешет ей за ушами, что белка принимает благосклонно, однако, сразу видно, нетерпеливо ждет очередной подачки.

     Подняв глаза па Сварога, карапузик с детской непосредственностью сообщил:

     - А мы каждый день иглаем. У нас дома белки так не ходили. Она совсем не кусяется.

     - Она очень воспитанная зверушка, - кивнул Сварог. - Только за хвост ее не таскай, зверушки этого не любят...

     - Не таскаю. Мама с папой говолили, чтобы не таскал. Я ей гостинцы дайю, каждый день.

     - Что-что, а гостинцы она любит, - сказал Сварог с большим знанием дела. - Ну как, нравится тебе здесь?

     - Осень нлаится. Здесь моле класивее и теплее, чем дома. Дома у меня была только мама, а здесь есть и папа, он холесий.

     Белка живенько подбежала к Сварогу и встала на дыбки, как привыкла за две недели его пребывания здесь. Он поступил как обычно: усмехнувшись, достал из воздуха большущее яблоко и, опустившись на корточки, вручил его попрошайке. Она приняла подачку и проворно упрыгала на задних лапах в кусты цветущего столетника возле дома. Не без грусти посмотрев ей вслед, карапузик спросил:

     - А ты генелал? Я видел кино про генелалов. И папа, когда еще был не папа, а дядя, один раз плиходил в генелальской одежде, почти как у тебя.

     Интересно, подумал Сварог. В досье Гарна нет никаких упоминаний, чго он однажды появлялся в Кардотаде в генеральском мундире. А впрочем, в досье таких мелочей нет. Гарт, как и многие его коллеги - да и сам Сварог, - в форме появлялся исключительно по немногим торжественным дням. Должно быть, какой-то праздник - или попросту вручал награды, что опять-таки согласно тамошним регламентам требовало появления в парадной форме - как и виновникам торжества. И в этом pегламенты обоих миров были схожи...

     Проворно поднявшись с корточек, малыш сказал Сварогу:

     - А когда я вырасту, буду генелалом как папа.

     Почему бы и нет? Решительно невозможно предсказать, кем станет забавный карапузик, когда вырастет. То же и сына Сварога касается.

     Сварог посмогрел на молодую женщину и спросил  насколько мог любезнее и непринужденее:

     - На пляж собрались или идете, с пляжа?

     - На пляж, - ответила Айла. - Здесь великолепный пляж и не нужно ничего платить...

     - Ну, вы, наверное, уже знаете, что в Империи нет денег?

     - Да, я знаю, - она улыбнулась не без робости. - У нас о таком будущем говорили только коммунисты, но я им как-то не верила. А оказалось, что так оно и есть, по крайней мере, здесь...

     Залягай меня крошка, подумал Сварог, а ведь я прежде об этой стороне дела и не задумывался! В некоторых смыслах Империя и впрямь похожа на пресловутое коммунистическое общество: ни денег, ни пролетариев с капиталистами, каждому по потребностям. Сущий коммунизм, разве что без малейшей идейной подоплеки. Правда, Империя этим обязана исключительно апейрону, а не единственно верному учению, которого здесь просто-напросто не существует. Ну, разве что, как в свое время и на Земле, вожаки иных крестьянских мятежей высказывали смутные идеи, которые с натяжкой можно назвать "первобытным коммунизмом". Однако эти идеи так и не оформились в некое учение, и коммунистов здесь даже в проекте нет. Вот и славно, а то, чего доброго, пришлось бы с чувством некоего внутреннего неудобства рассовывать их по тюрьмам...