Забирая жизни. Трилогия (СИ) - Бец Вячеслав

Помимо внешнего вида и запахов пота, испражнений и крови, тут было кое‑что другое, что дополняло ужасную давящую атмосферу – звуковое сопровождение. Оно состояло из множества звуков, которые плохо сдерживали старые стены и неплотно прилегающие двери. Это была смесь криков ярости, ужаса и боли, взрывы хохота и грубые беседы, удары, какая‑то музыка. Где‑то, кажется, даже занимались сексом.

Всё это действовало на Аню очень угнетающе. Сам Владов относился к такому с брезгливостью. Не будь ему это нужно – он бы ни в жизнь не спустился в этот мерзкий ад, но дело того требовало. Третьяков же чувствовал себя, как дома. Впрочем, он и был дома.

– Что это за место? – не выдержав напряжения, спросила Аня. – Зачем мы здесь?

Третьяков взглянул на Владова с долей интереса. Он то ли сам ожидал ответа, то ли наоборот, знал его и удивился бы, если бы Владов ответил.

– Здание службы безопасности, – безразлично ответил Владов.

– Это я знаю. Но что ЭТО за место? Почему тут так воняет и всё так… ужасно?

Владов кивнул Третьякову, чтобы тот ответил.

– Тут мы проводим допросы и содержим наших немногочисленных клиентов, – ответил подполковник с лёгкой улыбкой. – Чего же ещё благородная мазель ждала от тюрьмы?

Аня смерила его презрительным взглядом, про себя окрестив Палачом. Палач ответил ей томным маслянистым взглядом и кривой, пакостной ухмылкой. Он что‑то знал. Но молчал.

Ане стало не по себе. В животе зашевелился страх и мерзким слизнем стал ползать по внутренностям. Что, если она ошиблась? Что, если отец не поверил ей?

«Да ничто!», – тут же ответила она сама себе. «Ничего тебе не будет. Он твой отец и ничего плохого с тобой не сделает. Есть что‑то ещё, какая‑то другая причина по которой он привёз тебя сюда. Соберись и не думай о всякой ерунде».

Но даже если бы Аня знала, зачем она здесь, если бы готовилась заранее, она всё равно оказалась бы не готова.

Они прошли по коридору около тридцати шагов, затем свернули. Потом ещё раз. Чем дальше они шли, тем громче становились хохот и звуки, издаваемые совокупляющейся парой. Несмотря на все попытки держать себя в руках, Ане становилось всё более страшно.

Наконец, они остановились у одной из дверей, и Аня сделала через нос глубокий вдох, предчувствуя, что сейчас увидит нечто прескверное. Из‑за двери периодически доносились приглушенные стоны женщины, иногда переходящие в крики, а также хохот и скабрезные разговорчики.

Аня была слишком сосредоточена на своих чувствах и в скудном свете коридора не обратила внимания на хмуро‑неодобрительный взгляд Владова, который тот адресовал Третьякову, и на извиняющуюся мину последнего. Как ни странно, но Третьяков не робел перед Владовым, как подавляющее большинство других офицеров, и даже его виноватая улыбка была скорее выражением некоторого неудобства перед гостями, чем извинением и признанием своей ошибки.

Третьяков взялся за ручку двери и открыл её. Аня напряглась, словно за дверью её ждала драка. Они вошли в комнату, в которой было только два стула, ещё одна дверь и большое окно. Дверь вела в другую комнату, происходящее в которой можно было наблюдать через это окно.

Зрелище для неподготовленного зрителя, особенно для девушки, было кошмарным. За окном, во второй комнате, находились четверо полуголых мужчин, собравшихся вокруг стола. Двое сидели на стульях, ещё двое стояли по разные стороны стола. На нём на животе лежала девушка и делала глубокий минет одному из стоявших. Второй совершал ритмичные движения позади неё и, судя по мучительным стонам девушки, удовольствия ей это совершенно не доставляло.

Аня вошла последней и остановилась прямо в дверях, как вкопанная. Она не в силах была оторвать расширившиеся от ужаса глаза от происходящего за окном. На столе лежала Таня. Тот подонок, который насиловал её в рот, как раз вынул обмякший член и отошел на шаг. Таня несколько секунд судорожно отплевывалась, казалось даже, что она задыхается. Но затем просто положила голову на стол, словно происходящее её совершенно не касалось, и, иногда морща лоб, стала покорно ждать конца.

Слёзы потекли по щекам Ани. Она рефлекторно сделала несколько шагов и остановилась у окна, уже почти не замечая происходящего на той стороне. Она не видела ублюдка, который как раз кончал в её подругу, не слышала их мерзкого, быдловатого хохота. Она видела только безучастные глаза несчастной девушки, которую сама же обрекла на адские муки ещё при жизни.

Владов поначалу и сам утратил дар речи, завидев происходящее, но он видел в своей жизни слишком многое, чтобы эта картина могла надолго изумить его. Наконец, довольно быстро, потрясение прошло.

Он крайне редко позволял себе употреблять в речи матерные выражения, но сейчас других у него просто не было.

– Третьяков, бл. дь, прекрати это, немедленно! – зло крикнул он. – Чего угодно, но такого я не ожидал. Ты что, мудак, совсем уже озверел?!

Вот теперь подполковник заволновался и на его лице проскочил испуг. Он быстро открыл дверь в комнату, и звуки, доносящиеся оттуда, не стали громче, но прибавили в натуральности.

– А ну свалили нахер быстро! Козлы! Нашли время!

Прозвучало это действительно угрожающе. Четвёрка в замешательстве уставилась на начальника. Они не делали ничего необычного. Ничего такого, что не делали бы всегда или чего‑то такого, в чём он сам не принимал бы участия. И чего он разорался? Те двое, что уже закончили своё дело, заправили штаны, сняли со спинки стула тельняшки и форменные куртки и направились к выходу. Двое оставшихся смотрели на распластанную на столе и подающую очень слабые признаки жизни Таню с сожалением, но жалели явно не её.

Аня стояла, прислонившись лбом к стеклу, не в силах поверить в то, что видела. Таня всё ещё была жива. Физически. Как сексуальная рабыня. Но что осталось от её личности? От той Тани, которую она знала… Она была красивой, а таких тут не пропускали. Правда, теперь от былой красоты осталось не так уж много, а совсем скоро и от этих остатков не станет ничего… И что тогда? Наверное, тогда они просто убьют её за ненадобностью и будут терпеливо ждать, пока для их извращённых игрищ подвернётся кто‑то ещё.

Аня ещё не знала, что Ткаченко давно уже мёртв. Его пытали. Поначалу просто избивали, потом били током, потом прижигали и резали, а в конце использовали самое ужасное оружие – насиловали Таню у него на глазах, заставляя его смотреть на это и требуя ответов, которых у него просто не было.

После этого он свихнулся, стал нести какой‑то нечленораздельный бред. Те, кто видел его глаза, готовы были поспорить, что он сошёл с ума. И в итоге все они потеряли бдительность. При первой же возможности Ткаченко набросился на одного из своих мучителей и прежде, чем его застрелили, успел оставшимися после пыток зубами перегрызть ему сонную артерию.

Что же до Тани – она стала секс‑игрушкой. Затравленной, абсолютно сломленной симпатичной оболочкой для утех любого из сотрудников СБ, у кого было настроение или желание с ней поиграть. Она не была ни первой, ни последней, кому выпала эта тяжкая роль. В СБ было пару умельцев, которым нравилось ломать таких гордых и в прошлом независимых женщин. Они получали от этого особенное удовольствие. И Таня была далеко не первой их жертвой.

Аня с ужасом подумала о том, что бы делала, если бы ей самой выпала подобная участь. «Лучше смерть», – решила она.

«Мы знаем таких, как ты и умеем с вами обращаться», – снисходительно ответили бы ей сотрудники СБ, посмеиваясь над её наивностью.

Главное во всём этом было то, что про судьбу Ткаченко и Тани узнали многие офицеры в Ольховке и даже за её пределами. Это было необходимо, чтобы на их примере дать всем понять: не нарушайте предписаний, иначе последствия будут очень страшными. Но когда всё это выплыло на свет, Ани давно уже не было в Ольховке, так что для неё судьба друзей раскрылась только сейчас.

– Третьяков, я прямо не знаю, что тебе сказать и что с тобой сделать, мудак ты конченый, – в холодной ярости продолжал Владов. – Посмотри, что ты с ней сделал.