Забирая жизни. Трилогия (СИ) - Бец Вячеслав

– Катя, Таня, вы что, не сделали ему укол?! – угрожающе крикнул Толя.

Он в бессильной злобе вертел головой, пытаясь либо придумать, что делать, либо найти виновных. Оба варианта были бесполезными, но он этого не понимал.

– Конечно, сделали! – оправдывались девушки.

– Тогда что с ним такое?!

Но ответа никто не знал. Сева продолжал кричать. Потом стало ещё страшнее – он начал умолять. Чистым, сильным голосом. Тем, которого они уже так давно не слышали.

– Помогите! Прошу! Уколите… Сделайте хоть что‑то, умоляю! Друзья, братья, пожалуйста, прошу‑у‑у…

Черенко упал на колени и заплакал, как девчонка. Плакали Кирилл, Кот и Карданов. Рыдала на плече у Воробьёва Таня. Остальные, наверное, тоже, но в сумраке слабого света ламп этого было не заметно. Даже Руми пустила одинокую слезу. Игорь пребывал в таком стрессе, что забыл о скрытности и при всех проглотил свои таблетки, с которыми давно пообещал Андрею завязать. Разумеется, никто ничего не заметил – кому какое дело было сейчас до Игоря?

– Катя, уколи… – с трудом выдавливая слова, продолжал просить Сева, а потом вдруг сказал другое. – Или убей… Убейте меня… Убей…

Он не договорил последнее слово. Лишь вздохнул. Глубоко, с облегчением. Просто выдохнул и всё.

Кабинет оставался неизменным. Как бы хорошо не шли дела у группировки, что бы ни происходило – кабинет полковника не менялся. Стены оставались всё такими же неприветливыми, пол – всё таким же дряхлым и скрипучим. Всё те же два стеллажа с папками и бумагами. Всё тот же огромный, потрёпанный стол, всё те же старые стулья, количество которых могло варьироваться в зависимости от того, насколько большое и многолюдное должно было быть совещание. Хотя нет, кое‑что всё‑таки изменилось – с окон исчезли занавески. То ли их сняли, чтобы постирать, то ли Родионов, который любил сидеть на подоконнике и часто за них цеплялся, изорвал их окончательно.

В этот раз Родионов сидел за столом и со скучающим видом чёркал карандашом в тетрадке какие‑то каракули – он мог бы тут и не присутствовать, ведь наверняка всё, что говорил Гронин, заранее обсуждалось с ним. Кроме него в кабинете находились сам Гронин, Андрей, профессор Бернштейн, майор Дьяков и ещё больше полутора десятков офицеров, большинство из которых Андрей не знал.

Их серьёзные, слегка угрюмые лица нагоняли уныние. Гронин знакомил их со сложившейся обстановкой и никого из присутствующих она не радовала. Многое из того, что говорил Павел, Андрей уже знал: и про яростные атаки сектантов, и про сдачу позиций гильдией, про «Булат» и большое количество мелких группировок, вступивших в войну на их стороне. Он слушал всё спокойно, лишь изредка чуть внимательнее, когда полковник говорил что‑нибудь новое. Остальных услышанное вгоняло в ступор. Все они были в курсе слухов, но не знали насколько эти слухи правдивы. Сейчас подтверждались их самые худшие опасения – большинству присутствующих предстояло идти на войну.

Наиболее свободно себя чувствовал Бернштейн. Оно и не странно – ему, единственному из присутствующих, не светило принимать участие в кровопролитной бойне, из которой ещё непонятно было как выбраться живым.

Андрей и Родионов сидели тут больше для проформы, ведь оба уже хорошо знали, что должны делать. Подразделение Андрея одним из первых ввели в состав отдельной роты, которой командовал лично Родионов. Параллельно Максу предстояло командовать группировкой экспедиционных сил, которые «Убежище» по договорённости с «Булатом» обязано было выставить для участия в боевых действиях.

Полковник излагал всё методично и неспешно. Сыпал уточнениями, разъяснял, когда кому‑то что‑то было непонятно, отвечал на все вопросы. В общем, всё шло как обычно на таких совещаниях, и Родионов как всегда не прочь был бы уснуть, о чём написал на листочке и показал Андрею, прося разбудить его, когда совещание будет подходить к завершению. Но уснуть он точно бы не смог, даже если бы Гронин лично разрешил ему это и принёс подушку.

Павел как раз объяснял причины необходимости участия группировки в войне Альянса, как многие называли «антисектансткий» блок, когда всех отвлёк звон разбитого стекла.

Дальнейшие события Андрею трудно было бы описать с точностью. Поначалу большинство присутствующих даже не поняли, что произошло. Некоторые изумлённо, некоторые с раздражением обернулись к разбитому окну, двое даже вскочили со своих мест. Лишь на лице Гронина промелькнула тревога, и то никто не взялся бы утверждать, что понял её истинные причины. А дальше прозвучали два взрыва.

Мало кто помнил, что было потом. Через некоторое время кое‑как общими усилиями смогли составить более менее приемлемую картину дальнейших событий, но всё равно в ней оставались пробелы.

Романов помнил как открыл глаза и некоторое время просто лежал, пытаясь понять, что и где звенит. Ему не раз случалось быть оглушённым в бою, но никогда ещё – до такой степени. Он даже не сразу понял, что оглушён. Постепенно он начал концентрироваться на других ощущениях, например, на тяжести в районе живота. С усилием приподняв руки, он принялся медленно шарить по себе и сразу наткнулся на что‑то тяжёлое и габаритное. Сосредоточившись, он понял, что это чьё‑то тело.

Андрей обратился к этому телу, что‑то сказал, но звука собственного голоса не услышал. Поначалу это его очень напугало. Ужаснувшись, что онемел или оглох, он принялся кричать, надеясь хотя бы так расслышать свой голос, и вскоре над ним появился какой‑то тёмный силуэт. Андрей перестал кричать и, проморгавшись, с некоторым трудом различил в нём Родионова. Тот что‑то говорил, но чёртов звон заглушал все звуки. Силуэт вдруг исчез, а почти сразу за ним исчезла и тяжесть в районе живота. Андрей смог приподняться сначала на локтях, затем осмотрелся и сел полностью. Перед глазами картинка всё никак не желала приобретать чёткость. Как бы он ни старался, она всё равно упорно куда‑то уплывала.

Звон понемногу стал стихать, но никаких звуков Андрей по‑прежнему не слышал. Постепенно всё более чёткой становилась картинка. Андрей уже начал замечать вяло перемещающихся вокруг него людей, узнал Родионова, Гронина и некоторых других. Вскоре сквозь стихающий звон стали пробиваться голоса людей и его собственный, больше похожий на хрип.

Он встал, и тут же его слегка занесло к перевёрнутому столу. Андрей попытался ухватиться за него руками, чтобы не упасть, но, испытав острую колющую боль, отшатнулся, убирая руки, и грузно сел обратно на пол, пытаясь понять, что произошло. Как ему позже рассказали – он упёрся руками в истерзанный взрывами стол и загнал в ладони сразу несколько крупных скалок.

Ясность все больше возвращалась к нему. Теперь он уже слышал стоны и крики раненых, громкие, даже слишком громкие команды Макса и полковника, топот прибежавших на звук взрыва в кабинет людей. Когда ему показалось, что восприятие полностью вернулось к нему, он снова поднялся, осмотрелся… и ужаснулся. С противоположной стороны стола в луже крови лежал один из людей, который стал ему другом, и которого он очень уважал – профессор Бернштейн.

Ещё слегка пошатываясь и уже не обращая внимания на жгучую боль в руках, Андрей попытался дойти к нему, громко призывая всех помочь. Ответы не сразу доходили до него, и лишь присев рядом с телом профессора, он чётко осознал, что ему говорят.

– Оставь его в покое, Андрей. Он мёртв, – хоть Макс и старался говорить спокойно, но голос его все равно предательски дрогнул. – Лучше помоги с живыми.

Владов удобно устроился в большом офисном кресле, подвинутом к окну, и наблюдал за дождём. Он любил смотреть в окно, когда размышлял. Происходящее там всегда благотворно влияло на ход его мыслей, будь то колебание листьев на ветру, стремительно проносящиеся капли дождя или суета солдат или грузчиков.

Когда вошла Аня, он в присущей ему манере не повернулся к ней, не ответил на приветствие, а продолжил смотреть в окно. Лишь когда Аня подошла к столу и простояла там несколько минут, он медленно, будто нехотя, повернулся и взглянул на неё.