Хаски и его учитель белый кот. Том III - Жоубао Бучи Жоу

Его сердце билось все медленнее, все прерывистее.

Вдруг за окном под тяжестью выпавшего снега надломилась ветка дикой сливы и со звонким треском упала на землю.

После этого звука Чу Ваньнин больше не слышал биение сердца в своих ушах.

Он ждал мгновение, он ждал несколько секунд, он ждал минуту, он ждал долго.

Но больше не было ни звука.

Не было ни звука… не было ничего…

Это была жуткая, леденящая кровь тишина.

Это была та пугающая тишина, которая лишает надежды и ввергает в отчаяние на всю оставшуюся жизнь.

Конец.

Остановилось.

Исчерпав себя до конца.

В комнате стало тихо, ужасно тихо. Мертвая тишина.

После этого прошло уже много времени. Чу Ваньнин тоже не двигался. Он по-прежнему лежал на узкой плетеной кушетке в объятьях Мо Жаня. Он не встал с кровати, не поднял головы и больше не пытался заговорить.

Его маленький ученик, его старший брат Мо, его император Тасянь-Цзюнь хотел, чтобы он спал спокойно.

Сказал, что будет всю жизнь держать для него зонт, всю жизнь будет рассказывать ему истории и будет любить его до конца жизни.

Мо Жань сказал, снаружи холодно и снегопад.

Я согрею тебя.

Чу Ваньнин свернулся калачиком в его объятьях, на еще не остывшей груди и замер.

Завтра они отправятся в путь, чтобы вернуться домой.

Им обоим нужно хорошо отдохнуть.

Чу Ваньнин протянул руку и обнял Мо Жаня за талию.

Во мраке ночи он сказал ему:

— Хорошо, я послушаюсь тебя и буду спать… Но завтра, когда я позову тебя, ты должен не забыть проснуться.

Он прижался к груди, которая больше не вздымалась, и его горячие слезы промочили ворот нательной рубашки Мо Жаня.

— Не валяйся долго в постели.

Спокойной ночи, Мо Жань.

Это очень длинная ночь, но я буду рядом с тобой. Пусть тебе снятся хорошие сны, в которых будет огонь и свет фонаря.

А еще дом.

Глава 280. Пик Сышэн. Пересуды о добре и зле

На следующий день с рассветом лучик солнца пробрался в окно хижины.

Чу Ваньнин открыл глаза. Постель была теплой, ведь тепло одного человека может согреть тела двоих. Он молча посмотрел на лицо Мо Жаня, который в его глазах был самым прекрасным, самым лучшим человеком в мире.

Какое-то время он не шевелился, раздумывая, какую кашу ему сегодня сварить?

Вчерашняя уже съедена, ведь после пробуждения Мо Жань, словно переродившийся голодный призрак[280.1], набросился на еду и съел четыре полных миски, так что в итоге ничего больше не осталось.

Он поцеловал Мо Жаня в щеку и спросил:

— Давай я сварю тебе еще немного каши, ладно?

Сон его мужчины был очень глубоким. Черные как смоль ресницы были похожи на две скрученные пушистые метелки камыша. Казалось, через мгновение он откроет глаза, ласково улыбнется, со смехом притянет к себе Чу Ваньнина:

— Конечно, я голодный, Ваньнин, иди, свари миску каши для этого достопочтенного.

Или с большой любовью и нескрываемой привязанностью скажет:

— Что бы ни делал Учитель, все хорошо. Мне все понравится.

Труп давно остыл, и щека под его губами была совсем холодной, без капли живого тепла.

Чу Ваньнин не зарыдал.

Он поднялся, накрыл Мо Жаня одеялом, а после пошел на двор собирать хворост, чтобы разжечь огонь и добросовестно, самым лучшим образом приготовить рисовую кашу.

Над кипящей водой поднимался пар, на огне булькала и пузырилась жидкая рисовая каша. Сняв накипь шумовкой, Чу Ваньнин добавил немного соли и снова закрыл котелок деревянной крышкой.

Если человек уже переродился один раз, его не возродить снова даже с помощью запретной техники Возрождения.

Чу Ваньнин безучастно замер у плиты, когда его сознание на мгновение прояснилось, и этот момент ясности чуть не убил его. Он поспешил подавить дрожь и трясущимися кончиками пальцев снял крышку…

Когда каша сварится, всегда найдется кто-то, кто ее съест.

Теперь, когда у него были раздробленные воспоминания Мо Жаня, он знал, что в детстве тот был настолько беден, что никогда не ел досыта и всего одна полученная от кого-то горячая лепешка могла сделать его счастливым на весь день.

Мо Жань никогда не стал бы разбрасываться едой, так что рано или поздно он должен очнуться.

После того, как каша была готова, Чу Ваньнин пошел во двор, чтобы убрать выпавший снег, затем отломил новую ветку зимоцвета и, подрезав, поставил в маленькую глиняную бутылку с водой.

Сильное благоухание цветов, казалось, распространилось на всю округу, так что Мо Жань, идя по дороге в загробный мир, еще сможет почувствовать этот аромат из человеческого мира.

Нет. Его сознание снова спуталось.

Куда идет, по какой дороге, какой еще аромат человеческого мира… Ведь очевидно же, что Мо Жань в более-менее хорошем состоянии, лежит здесь, точно так же как вчера и позавчера, и несколько дней назад. Может, только лицо его выглядит еще больше исхудавшим и бледным.

Он все еще может проснуться.

За две жизни, все равно в обиде или ненависти, в любви или жалости, с тех пор как они встретились, Мо Вэйюй никогда не пытался по своей воле покинуть его. Поэтому капля за каплей Мо Жань просочился в его жизнь, став его ветром, его временем, родниковой водой, что струится сквозь его пальцы, и светом, запутавшимся в рассыпавшихся по плечам длинных волосах.

Он стал его днем и ночью, его зарей и закатом, всей его жизнью в этом суетном мире.

Отныне Чу Ваньнин так и будет бродить по белу свету, на этой грешной земле все так же будет падать снег и будут петь цикады, будет умирать осенний лотос и будут рождаться весенние цветы. Все как прежде, так как же Мо Жань мог оставить его?

Он готов быть рядом с ним, охранять его и составлять ему компанию день за днем, ожидая, пока он проснется. Точно так же, как в прошлой жизни Мо Жань заключил контракт с мертвым телом Чу Ваньнина, в этой все перевернулось с ног на голову, и Чу Ваньнин сделал то же, что и Тасянь-Цзюнь.

— Ты сможешь уйти только в тот день, когда я покину этот мир.

Когда-то, стоя на берегу пруда в Павильоне Алого Лотоса, одетый с ног до головы в черные одежды Мо Жань сказал это уснувшему вечным сном Чу Ваньнину:

— Только вместе со мной.

Теперь в ущелье