Продолжение «Тысячи и одной ночи» - Жак Казот

Тут птица куда-то исчезла, вокруг отца началось столпотворение, но вдруг словно из-под земли появился Мограбин.

«Пойдем в наш дворец, — сказал он, — тут становится жарко. Все видели, как Дагон и его сын Биль избрали тебя, ты будешь царем, или мне конец. Я научу этих нечестивцев, как пользоваться именем божьим ради успеха их махинаций и к чему приводят попытки воспротивиться воле тех, к кому они взывают. О, сколь лживы, коварны, алчны, двоедушны и строптивы эти люди, с какой готовностью они продались своему честолюбивому визирю. Придется мне испортить им сделку. А ты, мой дорогой царь — ибо ты уже царь, — ничему не удивляйся и не бойся. Помни, что всё закончится великим позором для твоих врагов».

Отец остался во дворце, но не мог не заметить, что на площади под его окнами появлялось и бродило множество разных людей.

На следующий день через два часа после того, как отец пробудился, отряд вооруженных стражников ворвался во дворец. Судья вошел в его комнату и произнес громовым голосом:

«Жалкий иноземец! Гнусный колдун! Отвратительный святотатец! Тебя бросят в темницу и под пытками вырвут признание в твоих злодеяниях и преступлениях».

В тот же миг отца связали. Причиной этого насилия послужило то, что, когда жрецы в обычное время явились в храм, они обнаружили, что статуи Дагона и Бильэльсанама опрокинуты и разбиты на тысячи кусков. В страхе священнослужители поспешили доложить о случившемся первому визирю, и тот немедля созвал диван.

Когда верховный жрец сообщил о том, что произошло в храме, все, как один, приписали это злодеяние персу — колдуну, который смутил тер-иль-баса и проник в храм, дабы довершить этим явным кощунством прочие свои нечестивые деяния.

Все согласились с тем, что иноземца надо незамедлительно взять под стражу. Первый визирь вернулся к себе, дабы подписать приказ о том, чтобы завтра же преступника сожгли на костре.

Он сел на свою парадную софу и приказал принести ему его эмалевую трубку. Эта трубка выглядела словно маленький уж, купающийся в ледяной воде, что плескалась в сосуде из горного хрусталя.

Пока он курил, слуга подал ему на подпись приказ о казни иноземного колдуна.

Сановник глубоко обмакнул перо в чернильницу, словно желая, чтобы оно хорошенько пропиталось, потом вынул его и вывел свое имя, однако буквы получились не черными, а ярко-красными.

Визиря обуял страх, он нечаянно опрокинул чернильницу, и куриная кровь залила и приказ, и рукав мантии.

«О, Небо! — вскричал визирь. — Еще одна проделка так называемого перса, и им не будет конца!»

С этими словами он выскочил в соседнюю комнату, чтобы поскорее сменить испачканное платье.

Ошеломленный писец застыл со свитком и письменным прибором в руках, глядя на дверь, за которой скрылся визирь.

Его господин скоро вернулся, желая докурить. Несмотря на смятение, привычка брала свое, но и столик сандалового дерева с инкрустацией из сапфиров и изумрудов, и хрустальный сосуд, и маленький уж как сквозь землю провалились.

Писец с окровавленным приказом в руках по-прежнему стоял столбом.

«Чего ты ждешь? — прикрикнул на него визирь. — Брось этот мусор в огонь».

Слуга повернулся, чтобы выйти из комнаты.

«Стой! — остановил его визирь. — Где мой столик? Где моя трубка?»

«Не могу знать», — отвечал писец.

«А где мой балдахин, софа, подножка?»

«Кто-то похитил ваши вещи, мой господин, а я дрожу от страха».

«О, Дагон! О, Биль! Что с нами будет! — вскричал визирь. — Уже поздно, я ложусь в постель, предупреди всех членов дивана, чтобы завтра с утра были здесь, и пусть верховный жрец и четыре главных священника тоже явятся ко мне. Положение наше чрезвычайное и, скорее всего, очень опасное».

Пока визирь терялся в догадках и мучился, мой отец отдыхал за его счет.

Шаскара бросили в отдельную темницу на углу тюремного двора. Стражник оставил на полусгнившем куске дерева, который заменял стол, кувшин с водой и краюху заплесневелого хлеба. Эта мрачная обстановка не успела поразить воображение узника: едва переступив порог, он упал на полусгнившую солому и забылся крепким сном.

Проснулся он на парадной софе визиря, руки его лежали на пуховых подушках, над головой сверкал расшитый балдахин, а стопы покоились на подножке, покрытой роскошным ковром.

Напротив на инкрустированном сапфиром столике лежала трубка, а по правую руку стояла золотая лампа, источавшая тонкое благоухание. Маленькие щипчики и китайский болванчик в восемь пядей высотой дополняли убранство стола.

«Царевич, — заговорила знакомым тонким голоском фарфоровая куколка, — ты не узнаешь меня? Я Мегине, верная служанка твоего благодетеля… Тебя отправили в тюрьму, и он приказал мне утешить тебя и устроить удобства за счет визиря, твоего злейшего врага. Покури, вот всё, что нужно. Трубка наполнена лучшим на свете опиумом, который готовят брамины{320} с берегов Ганга{321}. Визирь курит ее, надеясь погрузиться в сладкие грезы, однако в данную минуту мой хозяин сам заботится о его снах. Ты сидишь на парадной софе визиря, и, чтобы тебе не было скучно, предлагаю воспользоваться всем, что есть у твоего недруга, например, его женами».

Отец поблагодарил Мегине и сказал:

«Твой хозяин предназначил мне в жены очаровательную царевну, ей принадлежит мое сердце, и я не хочу других женщин. Скажи лучше, в чем меня обвиняют, за что бросили в темницу?»

«Хозяин мой разбил священные статуи, и все думают, что это следствие твоего колдовства. Суди сам, как они добры: завтра тебя сожгут на костре, если, конечно, Мограбин не наведет порядок. Не забудь о своем благодетеле, когда станешь царем. Тебя бросили в тюрьму, но больше ничего страшного с тобой не случится. Я позабочусь о тебе, и заключение твое продлится недолго — уже вечером ты вернешься к себе во дворец».

Отец совершенно успокоился, но захотел расспросить Мегине о Мограбине.

«Мне приказано, мой господин, — промолвила куколка, — потворствовать тебе во всем, но я слишком молода. Ты должен знать хозяина лучше меня, мне нечего сказать, разве можно задавать такие серьезные вопросы кукле вроде меня? Меня приставили к моему господину, и я служу ему от всего сердца. Он хорошо обращается со мною, вот всё, что я знаю».

Несмотря на все свое простодушие, Шаскар почувствовал, что болванчик хитрит. Да и Мограбин после всего, что случилось, казался ему подозрительным. Однако отцу оставался всего лишь один шаг, чтобы подняться на трон и