Могучая крепость - Дэвид Вебер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поэтому он встал и последовал за младшим священником в кабинет архиепископа.
Когда Уилсинн вошёл в кабинет, епископ Хейнрик поднялся, протягивая руку через стол. Интендант склонился над рукой, целуя кольцо Вейгнейра, а затем выпрямился. Уилсинну нравился епископ, и он уважал его, но всё же казалось немного неправильным видеть его сидящим за столом Стейнейра, пусть даже временно.
«Насколько же я стал черисийцем?» — Уилсинн криво усмехнулся, затем отбросил эту мысль, спрятал руки в рукава сутаны и с вежливым вниманием посмотрел на Вейгнейра.
— Вы посылали за мной, милорд?
— Да. Да, вообще-то говоря, посылал, отче, — ответил Вейгнейр и указал на кресло рядом с Уилсинном. — Пожалуйста, садитесь.
— Благодарю, милорд.
Не сводя глаз с лица Вейгнейра, Уилсинн устроился в кресле, и епископ слегка улыбнулся. Затем, с исчезающей улыбкой, он откинулся на спинку своего кресла, а его правая рука потеребила скипетр, который он носил на шее.
— Я уверен, что вам было как минимум немного любопытно, почему я попросил вас навестить меня сегодня, отче.
— Должен признаться, что этот вопрос действительно приходил мне в голову, — признал Уилсинн, когда Вейгнейр сделал паузу.
— На самом деле, мне нужно было поговорить с вами о двух вещах, отче. — Голос Вейгнейра внезапно стал намного серьёзнее, и Уилсинн почувствовал, как его собственные глаза сузились в ответ на это изменение тона.
— Однако, прежде чем я перейду к ним, отец Пейтир, я хочу ещё раз выразить свои соболезнования в связи с казнью — убийством — вашего отца и вашего дяди. Я не хочу бередить рану, которую, как я знаю, нанесла вам их смерть, но я поднимаю этот вопрос ещё раз, потому что есть ещё две вещи, которые я должен вам сказать, и обе они касаются вашей потери.
Лицо Уилсинна напряглось. Не столько от воспоминания о прошлом горе, сколько с напряжением от охватившего его беспокойства. Он не слышал ни слова от Лизбет Уилсинн с тех пор, как пришло её единственное письмо. По крайней мере, он не слышал о том, что её или детей схватили, но это было очень слабым утешением для его незнания о том, где они были, как у них дела, и живы ли они вообще. К настоящему времени даже человек, с такой глубокой личной верой, как у него, начал бы чувствовать себя почти обезумевшим от беспокойства.
— Первое, что я хотел с вами обсудить, — продолжил Вейгнейр, — это то, что то, как вы отнеслись к этой новости, только усилило моё и без того глубокое уважение к вам, как к человеку, как к дитю Божьему и как к священнику. — Епископ пристально посмотрел Уилсинну в глаза. — Было бы слишком легко впасть в личное отчаяние, получив такие новости, особенно в отсутствие каких-либо новостей об остальных членах вашей семьи. И когда подтвердились убийства стольких друзей вашего отца — и их семей — было бы так же легко восстать против Самого Бога за то, что он позволил совершать такие отвратительные преступления во имя Его Церкви. Вы не сделали ни того, ни другого. И, несмотря на вашу собственную потерю, ваше собственное отсутствие информации о ваших братьях, сёстрах и мачехе, вы ни на мгновение не дрогнули в своих обязанностях одного из священников Божьих. Архиепископ Мейкел часто упоминал мне о том высоком уважении, с которым он относится к вам. Так что я хочу сказать вам сегодня, отче, что за последние несколько месяцев я пришёл к пониманию — ясному пониманию — почему он именно так к вам относится.
Пейтир задумался, что же, ради бога, он должен был сказать в ответ. Что бы там ни говорил епископ Хейнрик, Пейтир Уилсинн слишком хорошо знал себя, чтобы распознать кандидата в святые, которого только что описал Вейгнейр. Это было ужасно неловко, и всё же он не мог отрицать, что это было также… подбадривающе. Не потому, что он считал себя выше кого-либо другого, более важным в глазах Бога, а потому… потому что это демонстрировало, что епископ и архиепископ, которому он служил, признали, что он, по крайней мере, пытался. И, что ещё более важно, тот, чьё мнение он глубоко уважал, счёл его усилия удовлетворительными.
Вейгнейр наблюдал за молодым священником, сидящим по другую сторону своего стола, и точно знал, о чём думает Уилсинн. Он не мог думать ни о чём другом и быть тем, кем он был. И епископ ни разу не сомневался, что он только что поставил интенданта в неловкое положение. Но есть времена, когда любое дитя Божье нуждается в похвале. Нуждается в положительном подкреплении в виде осознания того, что его или её по-настоящему ценят, что по-настоящему важно само по себе. И когда кто-то отдал — потерял — столько, сколько этот молодой человек отдал в служении Богу, для Хейнрика Вейгнейра было, по крайней мере, так же важно сказать ему, сколь высоко его ценят, как и для Пейтира Уилсинна услышать это.
—Я… — начал Уилсинн, но затем заколебался. Он закрыл рот, затем снова открыл его, но Вейгнейр поднял правую руку в «останавливающем» жесте и мягко улыбнулся.
— Отче, вы молоды. А я только что ужасно смутил вас, не так ли?
Его улыбка стала шире, карие глаза заблестели, и Уилсинн, несмотря на кокон горя, от которого он так и не смог полностью освободиться, почувствовал, что улыбается в ответ.
— Ну, на самом деле… да, милорд.
— Конечно, смутил. Но Писание говорит нам, что знать и признавать добродетель — такая же наша обязанность, как признавать и осуждать грех. Или, как выразилась Архангел Бе́дард, простого изучения того, что нам делать неправильно, недостаточно, если нам также не будут даны примеры того, что нам следует делать правильно. В этой связи вы можете рассматривать это как пример того, как я выполняю свои пастырские обязанности перед вами, повинуясь обеим этим заповедям. И вы также можете рассматривать это как урок на собственном примере, который вы можете
