Страсти по Лейбовицу. Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь - Уолтер Миллер

— Знает ли о ее таланте брат Сент-Джордж?

— Она рассказывала мне, что поддразнивала его. Думаю, она имела в виду, что чуть-чуть, еле заметно намекала ему на свой дар. И вы сами сможете убедиться, что в душе нашей сестры нет места никому, кроме Господа.

— И значит, вы доставили ее ко мне…

Настала очередь кардинала покраснеть.

— Ибо папа сказал мне, что… Нет, не так. Папа велел мне доставить ее сюда, если она захочет покинуть нас. Я решила, что она этого хочет, помогла ей сформулировать это желание и сама привезла ее. Если бы я просто отослала ее, то не смогла бы рассказать вам о ней.

— Вы могли бы написать письмо.

— Я не могла бы написать его. Так же как вы не смогли бы ничего уяснить из текста, разве что решили бы уничтожить ее. Неужели вы не понимаете?

Преподобный Абик погрузился в молчание.

— Словно бы я стал спрашивать ее, от Бога ли ее дар или нет?

Кардинал одарила аббата такой теплой улыбкой, что у него сжалось сердце.

— Она хочет оказаться дома, если сын мэра пустит ее. Вам необходимо дать ей приют лишь до того времени, пока Святой Отец не организует ее возвращение.

— В курсе ли вы, что Святой Отец занят другими делами? — Силентиа пропустила мимо ушей иронию Олшуэна.

— Я скажу сестре Клер, что она должна избегать любых разговоров в стенах гостиницы.

— В настоящее время в ней обитает один из наших послушников.

— То есть она должна…

— Нет, я переведу его. А кто вторая сестра?

— Моя помощница. Она вместе со мной вернется в Сан-Панчо.

В дверях появился брат Камердинер, поймал взгляд аббата и в ответ на его кивок спросил:

— Ваше преподобие, вы сказали нашим гостям, чтобы они сами выбрали себе помещения?

— Да, конечно. А в чем проблема?

— Только в том, что одна из монахинь выбрала себе… э-э-э… изолированную келью.

— Вы должны вывести ее оттуда! Там еще опасно!

— Она сказала, что келью построили для нее. Я не знаю, что она имела в виду.

Кардинал, присмотревшись к выражению лица аббата, сказала:

— Думаю, что я знаю, — она встала. — Хорошо, ваше преподобие. Я очень устала и хотела бы отдохнуть. С вашего разрешения вечерню я отслужу сама, в своей келье. Я поговорю со своей ученицей. Благодарю вас за все.

Ученицей? Даже когда кардинал покинула кабинет аббата, в воздухе остался висеть отзвук этого слова.

Этим же вечером сестра Клер покинула возведенное аббатом обиталище шлюхи и вместе с остальными постояльцами расположилась в одной из келий гостиницы; по ее словам, она знала, что это помещение первоначально предназначалось для нее, но понятия не имела о карантине. Поющая Корова сдержал свой интерес к ней и не стал ни о чем спрашивать.

Теперь в помещениях для гостей обитали три монахини, два солдата, ученый из Тексарка, Кочевник, который, возможно, станет послушником, и отец Поющая Корова. Эдрия не выходила из своей кельи, если не считать, что они все вместе направлялись в трапезную или шли к мессе. Кардинал, ее помощница и Снежный Призрак из Диких Собак часто отсутствовали в здании, предпочитая отправлять службу вместе с братией. Поющая Корова был занят в книгохранилище-скриптории, составляя глоссарий по работам брата Чернозуба, а Тон Элмофиер Санталот лазил по книжным полкам в подвале или, устроившись на хорах, делал выписки. Лареданские солдаты большей частью были предоставлены сами себе, и Эдрия оставалась за закрытой дверью. Один из солдат на другой день съездил верхом в Санли Боуиттс и привез оттуда кувшин местной бражки. Когда оба они основательно надрались, самый смелый из них постучал в дверь к хорошенькой монахине и предложил ей выпить.

Эдрия открыла двери, взяла протянутый кувшин и сделала несколько основательных глотков.

— Спасибо, капрал Бровка, — улыбнулась она, закрыла двери и задвинула засов.

Бровка снова постучал, но ответа не последовало.

— Ты видел, как она мне улыбнулась?

Отец Му и юный Кочевник вернулись из церкви, а вскоре появился и Санталот. Солдаты предложили выпить и им, но в кувшине почти ничего не осталось, и все отказались. Вернувшись, кардинал присела в читальне, прежде чем отправиться отдыхать. Солдаты спрятали кувшин и сделали вид, что спят.

— Мы уезжаем завтра утром после службы, — сказала мать Иридия. — Нам предстоит поблагодарить монахов за их гостеприимство, — она говорила на церковном, который был единственным языком общения для гостей монастыря. Солдаты владели им весьма плохо, но как люди военные, они интересовались ходом кампании нынешнего папы, и у них было много вопросов. За два дня пребывания в аббатстве они почти ничего не узнали.

Утром, после заключительного разговора с аббатом, мать Иридия со слезами простилась со своей ученицей, после чего со спутницей-монахиней покинула аббатство. После их отъезда Эдрия около часа заливалась слезами в своей келье. Теперь она жила в гостинице с Поющей Коровой, Снежным Призраком и Элмофиером Санталотом, ученым. Аббат Олшуэн сказал Снежному Призраку, что он не должен покидать свою келью, но тот возразил, что еще не готов к испытанию одиночеством и молчанием. Удивившись, аббат бросил быстрый взгляд на Эдрию, словно Кочевник намекнул ему, будто еще не готов принять обет целомудрия, но не стал настаивать. Кочевники редко давали обет служения Господу, и, если не считать Поющей Коровы, брату Крапивнику, повару аббатства, не с кем было поговорить на эту тему на своем родном языке или даже на схожем диалекте.

Это был день поминовения святой Клер, год спустя после того, как она приняла обеты, которые сейчас были сняты с нее, когда Эдрия, сестра Клер Ассизская, совершила чудо в гостинице аббатства Лейбовица.

В конце августа брат Крапивник получил разрешение навестить Поющую Корову в гостинице, и Эдрия, сестра Клер Ассизская, увидела, что брат-повар болен раком, который грызет ему горло. Он уже мог говорить только хриплым шепотом. Свой рак он называл Братцем Крабом и шутил по его поводу. Когда он сидел и разговаривал со своим старым другом Му, она подошла к нему со спины. Едва она прикоснулась к нему, брат Крапивник приподнялся, но затем с улыбкой снова опустился в кресло и позволил Эдрии ощупать его горло. Когда кончиками пальцев она с силой нажала на точку под адамовым яблоком, он опять вскинулся.

— Расслабься, брат. Больно?

— Не очень, — прошептал Крапивник. — Что ты сделала? Во мне словно что-то хлопнуло.

Какое-то время она продолжала поглаживать ему горло, затем оставила его и ушла в свою келью. Отец Му перекрестился. Заметив жест, брат Крапивник повторил его.