Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

— Воет, проклятый, словно к смерти, — сказал Стас. — Сейчас успокою его стрелой.

— Смерти еще будут, — с усмешкой пообещал рыцарь. — И у нас в крепости, и у тех внизу. А пса, Стасик, не надо трогать. Ночью пес волен и поступает по закону своей породы; он повинуется велениям, которые мы не слышим и не понимаем. Не мы, люди, в это время хозяева своим псам, но сама судьба.

— Но воет, мочи нет! — не унимался дюжий Стасик, тоже, наверно, застоявшийся без сечи.

— Успокой, но словом, лаской. Верни его в свой человеческий мир; он поймет. И подумай еще вот о чем, — с улыбкой добавил храбрец, — что мы с тобой давно сидим в осаде; сам пан бог, может быть, не ведает, насколько это скверное дело еще затянется. И этот бурый, возможно, превратится в последнее жаркое, которое нам с тобой, мой верный Стасик, придется по-братски разделить!

— Жаркое из собачины, пане рыцарь?! Бррр!

— Эх, дружок, сразу видно, что в настоящих осадах ты еще не бывал. Сидел бы ты с нами, как лет десять назад, в Фельзенбурге, в окружении всей ливонской армии! Попробовал бы рагу из крысятины. И узнал бы, что лучшего блюда в такой передряге не придумать никому!

Пан Велимир быстрым шагом спустился по ступенькам, высеченным в стене и уже изрядно разбитым ядрами. Большой пес, словно уразумев, что о нем говорили, замолчал; тихо выйдя из темноты, он дружелюбно ткнулся влажным носом в огромную длань Велимира. Тот погладил его по жесткой волчьей шерсти и вошел в подвал, который портарь Сучавы в шутку назвал своим рыцарским залом.

Застолье витязей — бояр и куртян — было в разгаре, с той особенностью, что пили мало, сами ограничивая себя, — в дни осады голова гарнизона не смеет пьянеть. Тешили друг друга беседой, чередуя важное с пустяками. Говорили о том, что Иван, великий московский князь, опять готовится к войне с Казимиром польский, что могущественный шах белобаранных тюрок, властитель далекой Персии, тяжко болен и стар и вряд ли когда-либо еще выступит против Порты. Что в Европе все друг с другом перессорились и передрались, и папа Сикст напрасно зовет их к единению перед угрозой со стороны Босфора.

— Папа Сикст — это чудовище! — воскликнул Арборе. — Не в обиду твоей милости, пане-брате, ведь вы католик, — обернулся он к Бучацкому. — Кто же послушается призывов папы Сикста!

— А я ему, панове, не заступник, — громыхнул Велимир, сжимая чарку в руке. — Папа Сикст — чудовище, и я знаю, что вы можете сказать: что сопливых своих любовников папа Сикст в двенадцать-тринадцать лет делает кардиналами, что он морит голодом Рим — скупает хлеб и продает его затем на вес золота. К тому же он дьявольски жесток: наместник кроткого Христа, римский папа, подобно тиранам древнего Рима, устраивает смертные поединки у себя во дворе и с наслаждением глядит, как люди истекают кровью и умирают. Но будем же справедливы, братья! Ведь именно он назвал славного воеводу Штефана первым защитником христианства!

— Слова стоят дешево, — заметил Шендря.

— Конечно, — кивнул Велимир. — Но именно папа Сикст заставил раскошелиться итальянских герцогов и графов, собрал тридцать тысяч дукатов и послал их нашему воеводе.

— Через круля Матьяша, — прежним насмешливым тоном уточнил портарь. — А тот забрал золото себе, да еще отослал, в великой тайне, пять тысяч из тех дукатов тому кардиналу, который подал Сиксту столь счастливую мысль.

— И папа смолчал, — вставил Арборе.

— Знаю, знаю, пане Ион, — досадливо махнул рукой Бучацкий, опорожнив чарку единым богатырским глотком. — И на то у старой лисы были свои причины. В Богемии зашевелились гуситы. Святой нашей церкви нужна поддержка Венгрии, чтобы окончательно справиться с этими неукротимыми еретиками.

В это мгновение раздался сильный удар, и большое чугунное ядро, скатившись по лестнице, остановилось на пороге, словно нерешительный гость.

— Входи, входи, дружище! — взвеселился Бучацкий. — Налейте, панове, чарку, поднесите ее нашему новому другу — от стоит того, клянусь! Як бога кохам, будь у Большого Турка не десять проклятых мортир, а хотя бы вдвое больше, он давно завалил бы Сучаву такими подарками вровень со стенами!

— Дело с папой не так-то просто, — заявил боярин Балмош, капитан куртян, учившийся в свое время в Павии, побывавший во многих странах. — Полтора года назад, после Высокого Моста, получив от Штефана-воеводы турецкие знамена и письмо с просьбой о помощи, папа Сикст попал в немалое затруднение. Не помочь нельзя — не одобрит христианский мир. Помочь же — значит дать деньги еретику, схизматику восточного толка, под крылом которого, как думают паписташи, свилось опасное гнездо всех ересей, какие только ни есть на свете: на Молдове ведь живут гуситы, ариане и даже потомки тех альбигойцев, коих предшественники папы перебили на юге Франции.

— Один из них, кстати, служит у нас, в Сучаве, — заметил Арборе. — Знатно стреляет из арбалета, играет на виоле и поет веселые песни.

— Папа созвал курию, — продолжал капитан. — Святые отцы долго совещались и приняли, по своему обыкновению, хитроумнейшее решение. Деньги решили дать. Но послать их своему нунцию в Буде, который и вручит золото Матьяшу, якобы для передачи нашему государю, — отдать, то есть, в католические руки, не еретические. Забрав дукаты, круль Матьяш сделал только то, чего ожидали от него папа Сикст и святые мужи римской курии.

— Момент, ваши милости, момент! — поднял чарку польский рыцарь. — Что за ужин без доброй песни! Где у вас, пане Балмош, тот арбалетчик-еретик, о коем поведал нам Ион? Пусть потешит нас в этот вечер, пока осман не задал нам опять работы! Может, это потомок одного из знаменитых французских менестрелей, может, он хранит еще их редкостное мастерство!

Портарь Шендря, кликнув слугу, приказал позвать француза.

— Оставим Матьяша, панове, с ним все ясно! — продолжал он беседу витязей. — Дорогой наш пане Велимир, краса и гордость польского рыцарства! Да не будут мои слова твоей милости в обиду; ты ведь с нами в сей тяжкий час. Но где же войско Короны Польской? Где хотя бы те две тысячи бойцов, с такой доблестью сражавшихся под твоим началом у Высокого Моста? Почему не помог Молдове своею силой пан круль Казимир?

— И этого монарха не стану защищать, — холодно усмехнулся Казимир как раз праздновал рождение сына, одиннадцатого ребенка в его царственной фамилии, пану крулю некогда было думать о делах. К тому же наш круль полагал, будто сделал все, что смог: направил к султану послов, чтобы уговорить его не идти на Молдову.

— Это правда, — подтвердил Шендря. — Послы поспели к султану, когда тот дошел уже до Варны. Бесермен не захотел даже выслушать их.