Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

и Керенского как членов ВКГД, которые уверили, что «этот приказ не был предметом обсуждения Комитета, что Комитет не может нести за него ответственность, что это личная инициатива самого только Родзянко… Во время прений по поводу приказа раздавались очень яркие и страстные речи с определенным призывом арестовать Родзянко и Временный комитет Государственной думы, раздавались обвинения в провокаторстве, предательстве и т. п.»[2038]. Сухаревский заявлял, что приказ Родзянко — контрреволюционный акт и предлагал считать действительными только те приказы, которые подписаны Советом. Молотов заявил, что приказ нельзя рассматривать в отрыве от характера свершившейся революции, корень которой — имущественные отношения: «думская буржуазия никогда не пойдет на отнятие помещичьих земель». Задача Совета — не улаживание конфликта с Родзянко, а привлечение солдат к союзу с восставшими массами, что позволит решить вопрос о власти помимо Временного комитета Думы путем установления демократической республики и создания революционного правительства.

Что же касается самого приказа, то Молотов предложил расценить его как «контрреволюционное выступление, провокационный акт» и потому «предать его уничтожению»[2039]. Большевики уже фактически сформулировали свою позицию, которая вскоре будет звучать как «никакой поддержки Временному правительству». Другой большевик — страховой работник Савинов предложил немедленно арестовать Родзянко.

Выступавшие после него — Б. Богданов, Эрлих и сам Чхеидзе — также согласились с «контрреволюционным характером» приказа, но предложили Родзянко все-таки оставить на свободе. Однако Чхеидзе распорядился, чтобы ни одна винтовка у рабочих и солдат не была отобрана и чтобы контрреволюционные офицеры подвергались аресту[2040]. Между Советом и Временным комитетом произошел первый острый публичный конфликт, которых будет еще очень много.

В самый разгар прений по поводу приказа Родзянко около здания раздалась пулеметная стрельба. Паника, люди в страхе бросились к двери, кто-то начинал бить окна, чтобы прыгать в сад. Крики: «Народную власть расстреливают!» Стрельба прекратилась, и президиуму с преогромным трудом удалось угомонить делегатов. Выяснилось, что какая-то караульная часть просто проверяла свой пулемет.

Заседание Совета продолжалось. Вносились предложения о воззваниях к народу и офицерству; представители продовольственной комиссии доложили о положении с хлебом и без обсуждений получили все испрашиваемые полномочия. Не прошло только одно решение — возобновление движения трамваев единодушно признано преждевременным. Воистину Совет, да и вся страна, освобождаясь от «оков самодержавия», быстро возвращались к своему исконному укладу, начиная походить на казачью вольницу, на огромный вечевой сход.

После заседания Совета вновь собрался его Исполком, но уже не в прежнем закутке за занавеской, а в другой, более просторной комнате с двумя выходами и длинным столом посередине, где прежде заседала финансовая комиссия Думы. За столом появилось и несколько других персонажей, неизвестно как туда попавших во исполнение решения Совета об укреплении его «лицами левого направления». Вновь нескончаемым потоком и в полной суматохе обсуждались вопросы «обороны революции».

А тем временем бюро ЦК большевиков организовало в помещении Совета свой «явочный стол», за которым уже сидел первый секретарь легального ЦК — Елена Стасова. «Там меня увидел В. М. Молотов и дал мне поручение встречать всех большевиков, возвращавшихся из ссылки, и регистрировать их, — вспоминала Стасова. — …Быть секретарем в то время — это значило быть человеком «на все руки». В мои обязанности входило: во-первых, прием товарищей и ответы на их вопросы по всем областям партийной деятельности, снабжение их литературой; во-вторых, ведение протоколов заседаний Центрального Комитета; в-третьих, размножение и рассылка всех директив ЦК; в-четвертых, финансы.

Первое время по выходе из подполья в 1917 году бюро ЦК партии помещалось в Таврическом дворце, а его заседания обычно происходили у меня в комнате на квартире родителей (Фурштадская улица, 20)»[2041]. В помощь Стасовой была выделена Ф. И. Драбкина: «В одном из помещений Таврического дворца мы поставили длинный стол, над которым водрузили плакат с надписью: «Секретариат Центрального Комитета РСДРП(б)». Е. Д. Стасова вела прием посетителей и записывала все, что представляло интерес о положении на местах. Материалы, представлявшие интерес для печати, я обрабатывала и отвозила в «Известия Петроградского Совета», в редакции которой первое время работали Бонч-Бруевич, Величкина (жена Бонч-Бруевича — В. Н.) и другие большевики»[2042]. Появление «явочного стола» заслуживает внимания потому, что именно из него впоследствии вырастет всемогущий Секретариат ЦК, должность Стасовой трансформируется в пост Генерального секретаря, а собрания в ее комнате на Фурштадской — в Политбюро.

Там незаметно начинала формироваться новая власть, которая скоро по историческим меркам будет полностью контролировать ситуацию в Советской России.

А представители власти старой, словно на конвейере, доставлялись в министерский павильон Таврического дворца, которым командовал Керенский. Он собственноручно написал на бланке председателя Думы удостоверение, под которым стояла подпись Родзянко: «Временный комитет поручает члену Государственной думы Керенскому заведование павильоном министров, где находятся особо важные арестованные лица»[2043]. Туда приводили арестованных по «правительственным» ордерам, которые выписывали члены ВКГД, исполкома Совета и их военной комиссии; туда доставляли жертв самочинного революционного правосудия, туда сажали добровольно приходивших госслужащих, стремившихся такого правосудия избежать.

28 февраля были арестованы Голицын, Штюрмер, Курлов, Балк, Хабалов, министры путей сообщения Кригер-Войновский и юстиции Добровольский, начальник Департамента полиции Климович. Около полуночи явился в Думу и попросил его арестовать Протопопов. Своими впечатлениями делился генерал Курлов: «В этом помещении среди других арестованных оказались Б. В. Штюрмер и директор морского кадетского корпуса, адмирал Карцев. Издали я молчаливо поклонился Б. В. Штюрмеру, но немедленно услышал окрик унтер-офицера: «Не кланяться и не разговаривать». Мало-помалу павильон стал наполняться: были приведены Петроградский градоначальник, генерал А. П. Балк, его помощники генерал Вендорф и камергер В. В. Лысогорский, министр здравоохранения Г. Е. Рейн и, наконец, главный начальник военного округа, генерал Хабалов… В течение дня привезли других высокопоставленных лиц, а к вечеру был введен в павильон А. Д. Протопопов, явившийся, как передавали, в Государственную думу добровольно… Обращение с нами было негрубое: нам предложили чаю, бутерброды и папиросы, а также объявили о возможности написать письма, которые будут немедленно переданы родным»[2044]. На следующий день к ним присоединят министра финансов Барка, министра торговли и промышленности Шаховского, бывшего министра внутренних дел Маклакова, генерала Сухомлинова и многих других.

Количество арестованных все прибывало, для их содержания были уже дополнительно отведены хоры большого зала заседаний, буфетные и другие комнаты дворца. Попытка хоть как-то регламентировать аресты будет предпринята только 1 марта, когда член Госдумы Караулов издаст приказ, согласно которому немедленному аресту подлежали лица, нарушавшие порядок и тишину, пьяные, поджигатели, стреляющие в воздух и т. д., чины наружной и тайной полиции и корпуса жандармов, а также лица, проводившие аресты и обыски, не имея на то особых полномочий. Приказ предусматривал задержание царских сановников и генералов, которых надлежало препровождать в Таврический дворец,