Искры - Михаил Соколов

— Кошкин, — сказал Лука Матвеич и поднял руку, чтобы телеграфист увидел его. Но Кошкин и сам видел его и пробирался к трибуне.

— Да расступитесь вы, бога ради! Я важные сведения должен доставить Совету, — слышался его голос, однако люди стояли так плотно, что он не мог пробраться к Луке Матвеичу. Тогда он что было силы крикнул:

— Товарищи! Москва восстала! Идут бои с солдатами!

Дед Струков умолк, все стоявшие возле здания обернулись к Кошкину. Послышались голоса: «Кто сказал?», «Давай его на трибуну!» И площадь пришла в движение и зашумела, взволновалась, как море.

Несколькими часами позже приехали Вихряй и Вано Леонидзе и доставили два ящика винтовок и маузеров. Лука Матвеич собрал членов штаба дружин и доложил план нападения на город, потом развернул свою записную тетрадь на странице, озаглавленной им «Советы Ленина», и заговорил о способах ведения уличной борьбы.

2

В ночь на двенадцатое декабря началась сильная метель. Резкий, порывистый ветер приносил с севера колкий мелкий снег, гонял его по улицам, швырял в подворотни, бил в окна, и к полуночи поднялась над городом и над поселками такая вьюга, что в трех шагах ничего не было видно. Улицы опустели еще с вечера, дома закрылись, огоньки в окнах погасли, и только ветер один свистел всюду и все швырял снег и кружил его на улицах.

Лука Матвеич, выйдя во двор, прислушивался к шуму ветра и думал: «Хорошая ночь. Даже постовые полицейские, вероятно, попрятались…»

Вот в соседнем дворе звякнула щеколда, а в следующую секунду мелькнула тень и исчезла в метели. Потом еще мелькнула такая же тень и тоже исчезла, будто сквозь землю провалилась. «Так. Идут… Удастся ли?» — подумал Лука Матвеич и пошел в дом одеваться.

Леон стоял посреди комнаты, высокий, подтянутый, в ватной жакетке и в сапогах, и смотрел на фотографию Алены. Лука Матвеич подошел к нему, взял фотографию, повесил ее на место и сказал:

— Забудь о ней, сынок, давай собираться.

Он надел на себя маузер, положил в карманы обоймы с патронами. Потом подошел к Леону, взял его за руки и заговорил отечески участливо, с какой-то нежностью в голосе:

— Я понимаю тебя, Леон. Мы идем на штурм крепости и вернемся ли — неизвестно. Но мы должны идти с твердой верой в победу. Мы идем сражаться за счастье трудящихся, за новое, светлое «завтра». И пусть твои думы, все чувства и каждая кровинка будут подчинены сейчас этому великому делу.

Он помолчал, посмотрел в хмурое худощавое лицо Леона, затем обнял его и поцеловал.

— Береги себя и людей. Ты еще нужен будешь партии и народу.

Леон вспомнил, как когда-то в степи Лука Матвеич благословлял его на революционный подвиг во имя партии. Много времени прошло с тех пор, и вот теперь настал час для этого подвига. И он дрогнувшим голосом ответил:

— Спасибо тебе, Лука Матвеич, за все спасибо. В тебе я нашел второго отца и благодаря тебе познал жизнь — ту, которая есть и которая будет… Доверие партии я оправдаю и за ту жизнь, которая будет, не пожалею своей жизни!

В четыре часа утра Леон со своими дружинниками ворвался в здание полиции, и оно огласилось грозным окриком:

— Руки вверх! Именем революции все арестованы!.. Полицейские вскочили на ноги с нар, с застывшими от страха лицами подняли руки вверх. Их обезоружили, заперли в камеру, а арестованных людей выпустили.

Из камеры вышел Никанор Бурмистенко.

— Ты как здесь оказался? — удивился Леон.

— Да вот так… Вчера меня земский начальник сюда привез, — ответил Никанор Бурмистенко и неуверенно спросил: — А мне можно с вами?

Леон сказал Герасиму, стоявшему возле оружия, отобранного у полицейских:

— Герасим Петрович, дай оружие председателю революционно-крестьянского комитета Никанору Бурмистенко! — Затем позвонил на телефонную станцию.

В трубке послышался голос Лавренева:

— Телефонная станция, телеграф, почта заняты без боя.

— Молодец, друг! Поздравляю с победой! — ответил ему Леон. — Да, да, и мы заняли.

Повесив трубку, он покрутил за ручку аппарат и на миг закрыл глаза. «Хорошо, очень хорошо все началось», — подумал и, встав со стула, пошел в кабинет следователя. Выхватив из стола папки, он торопливо стал рассматривать их и передавать Бурмистенко, а тот начал жечь их в печке.

К Леону подошел Вано Леонидзе с алфавитной книжкой в руках и сказал:

— Полюбуйся! Тут, оказывается, как в поминальнике, записаны все провокаторы.

Леон раскрыл страницу с буквой «К» на обрезе и сразу наткнулся на знакомую фамилию: «Кисляк, с.-д., кличка — Пряткин».

Леон спрятал книжку в боковой карман, позвал Герасима и сказал:

— Немедленно — на квартиру Кисляка. Арестовать его и запереть в камеру.

В это время дед Струков и другие дружинники привели арестованного на квартире земского начальника. Следом за ними пришел Карпов и привел длинного, как жердь, полицейского.

— Передаю в руки рабочих, как первейшую сволочь и зверя. Бил арестованных насмерть, — сказал он и обратился к Леону: — Если будут какие поручения, давайте. Ты ведь знаешь меня, Леон, так что не изволь сомневаться.

Леон не ожидал этого и задумался. Потом ответил:

— Назначаешься начальником тюрьмы. Она нам пригодится для всяких таких личностей, каких ты привел.

Карпов козырнул, щелкнул каблуками и крикнул:

— Эй, кто там есть? Объявляю себя начальником тюрьмы по приказанию Совета! Выпустить из камер всех арестованных безвинных людей!

Леон обратился к Карпову, указывая на земского начальника:

— Запри этого господина. Да покрепче.

Земский начальник опустил голову, постоял так немного и упал на колени перед Леоном:

— Пощадите, у меня дети, господа. Умоляю!..

Леон круто повернулся и пошел из комнаты.

Группа Ткаченко действовала возле тюрьмы. Охрана тюрьмы оказала сопротивление, но Рюмин бросил под ворота две бомбы, и ворота разнесло в щепки. Дружинники ворвались во двор, в здание тюрьмы, и по темным каменным коридорам ее полетел клич:

— Выходи, свободный народ!

И распахнулись тяжелые скрипучие двери казематов, и высыпали люди во двор, на улицу, ликующе подбрасывая шапки, прославляя своих освободителей, революцию. Многие тут же брали оружие у надзирателей и вступали в боевые дружины.

Только к рассвету власти Югоринска узнали о восстании. Наспех собрав остатки полицейских сил и черносотенцев, они повели их в наступление сначала на здание полиции, но там их встретили залпы дружинников. Черносотенцы направились к тюрьме, но опоздали: оттуда, рассыпавшись цепью, на них наступали дружинники, освобожденные рабочие и крестьяне соседних сел и хуторов.

— Смерть царевым прислужникам!

— Бей черную банду! — кричали на улице дружинники.

Леон бежал впереди всех с маузером в руке и зорко смотрел по сторонам, опасаясь, как бы откуда-нибудь не появились казаки-атаманцы. Но атаманцев не было видно, и у Леона промелькнула мысль: «Значит, Егоровы советы оправдались: группа Вихряя связала их, да и батарейцы пригрозили орудиями не зря».

Метель не унималась, и попрежнему бил в лицо снег и порошил глаза. Вдруг Леон заметил: какой-то высокого роста человек встал на колено и приложился, целясь в него, но тотчас же позади Леона раздался выстрел и голос Вано Леонидзе:

— Получай, собака!

Черносотенец упал и больше не поднялся.

— Сдавайся! — кто-то крикнул рядом с Леоном.

Леон обернулся и увидел: Кошкин, приложив к плечу охотничье ружье, выстрелил в известного в городе лабазника и удовлетворенно погладил свой чуб.

На улице стоял воинственный шум голосов, гремели выстрелы, от них в воздухе взвивался черный дым и тянулся по улице, гонимый ветром, а дружинники все бежали по снегу, падали и вставали, стреляя на бегу, и черносотенцы, отступая, исчезали во дворах, как суслики в норах. Вот один из них, толстый, неповоротливый, вбежал в калитку особняка, но зацепился и застрял в ней. Никанор Бурмистенко настиг черносотенца и пригвоздил его к земле прикладом винтовки, как дубиной.

Вот из полураскрытой парадной двери кто-то высунул руку с револьвером. Грянул выстрел, и Кошкин схватился за плечо.

Леон прицелился из маузера и выстрелил. Неизвестный вывалился на площадку парадного входа.

Леон подбежал к нему и узнал: это был Кисляк.

— Негодяй, до чего дошел… — сказал он с отвращением.

— Готов? — спросил подбежавший Вано Леонидзе. — В тебя целился…

Черносотенцы не приняли боя и после недолгой схватки разбежались, оставив на улице несколько убитых и раненых.

Из дружинников убиты были каталь Герасим и вальцовщик Клевцов. Семь человек были ранены.

К полудню все дружинники собрались к зданию Совета. Не было лишь группы Вихряя и группы Овсянникова, но вскоре стало известно: Овсянников, давший слово выступать вместе со. всеми, окружил со своей группой особняки полицмейстера и градоначальника, но подоспела полиция и небольшой наряд атаманцев. Боевики-эсеры разбежались по дворам, а Овсянников бросил бомбу в окно особняка градоначальника и тут же был схвачен полицейскими.