Рыцарь чужой мечты - Галина Романова

В ней, в этой бумажке, черным по белому…

Нет, неправильно. Бумага была глянцевой, розовой, с едва заметными голубоватыми разводами – наверняка вырвана из дорогого перекидного календаря. И написано на ней было простым карандашом. Так что сравнение «черным по белому» было не совсем уместным. Правильнее: графитом по голубовато-розовому.

Так вот в ней, в этой самой бумажке, Светлана прочла, что в крови ее ненаглядного Геночки был обнаружен яд. И еще там был выписан целый ряд химических элементов и даже формула выведена, из которой следовало, что яд этот, попадая в организм человека, вызывает резкую сердечную недостаточность, в результате которой наступает неминуемая смерть.

Выходило, что его отравили?! Ее любимого Геночку отравили?! Просто пришли, хладнокровно всыпали или влили – яд мог быть как в кристаллах, так и в жидкой субстанции – ему в кофе этой отравы, и спустя час или два Гена умер.

Почему не сразу? Да потому, что яд был таким хитрым, и еще все зависело от концентрации и от желания отравителя или отравительницы. Если последнему или последней хотелось продлить мучения жертвы, то достаточно было пары кристаллов или пары капель. Если нет, то…

Это она!!! Эта мразь, так долго мучившая его, не желающая отпускать и давать ему свободу, это она отравила его!!! Она или ее подруга! Они обе были в тот день у Гены в кабинете, наверняка им подавали кофе, надо бы спросить у секретарши…

О чем она думает, о чем!!! Кто станет с ней говорить?! Она ведь даже его кровь не сможет принести в отделение милиции в качестве вещественного доказательства, хотя и хранит ее в надежном месте. И как додумалась тогда и не испугалась в морге взять кровь на анализ? Хорошо, что в больнице работает, а то бы не знать ей правды.

Часть вот отдала Вене, попросила тайком сделать экспертизу. Он не отмахивался, согласился. А когда принес результаты, то лица просто на нем не было.

– Ты это, подруга, при всем моем к тебе… Я не желаю в этом участвовать, короче. Что там у тебя за криминальная любовь, знать не желаю. Пусть этим кому надо занимаются. Я в этом принимать участия не желаю, и точка! На меня не смей ссылаться, все!

– Венечка, но как же так! – Светлана уставилась на него тогда полными слез глазами, еще не осознавая всего ужаса, в который окуналась по собственной воле. – Это же преступление! Оно должно быть раскрыто, а виновные наказаны!

– Было вскрытие, Светик. Эксперты установили смерть от сердечного приступа. Чего тебе еще надо? Возмездия? Это, милая, без меня. Гену твоего отравили, это факт. Но вернуть его теперь ты не сможешь, чего тогда ерепенишься?

– А она… Она возьмет и еще кого-нибудь отравит, Веня! – Голос Светланы сорвался на крик.

Веня перепугался, что их услышат. Разговор происходил в больничном коридоре. Ухватил ее за локоть и поволок на лестницу черного хода. Там неучтиво прижал ее к перилам, беспардонно упираясь низом своего живота в ее живот, и зашипел:

– А откуда ты знаешь, что это она его отравила? Может, это война конкурентов! Может, он сам на себя руки наложил! Может… Да мало ли что может быть, черт побери! А себя, кстати, в роли подозреваемой ты не рассматривала?

– А при чем тут я?!

Спине было больно от того, с какой силой Веня прижимал ее к деревянным перилам. Животу было неприятно от вполне ощутимой пульсации, давящей на нее из его штанов.

– А зачем вы за три дня до его смерти ходили к нотариусу, Светик? Я вас случайно заметил, проезжал по переулку Зайцева мимо нотариальной конторы да и заметил. Что вы там делали, малышка? Жизнь его страховали или наследство оформляли в твою пользу?

– Отвали, Веня. – Светлана сдалась, перестав вырываться. – Все не так…

– А как? Расскажи, если есть время. Могу вечерком заглянуть на огонек. Так что расскажешь старому ухажеру, Светик?

– Ладно, черт с тобой. Буду молчать! Ни слова не скажу о тебе, только оставь меня в покое.

Ему-то она пообещала не давать хода страшному открытию, а потом всю ночь проплакала над этой лощеной бумажкой. Прижимала к груди любимый Генкин портрет и ревела белугой. Будто слезами можно было горю помочь.

Нет, оживить любимого она точно не сумеет, но вот наказать виновных в его смерти – его жену и близкую подругу – можно было бы попробовать. Только вот как?

Ответ на этот вопрос напрашивался сам собой. Нужно было пойти в милицию, написать заявление. Заставить сделать повторную экспертизу. Если потребуется, пускай будет проведена эксгумация, но…

Вот тут все и упиралось в железобетонную стену, сцементированную из тысячи «но». Она не родственница, не жена и не сестра погибшего. Никто ее заявления рассматривать не станет, тем более проводить эксгумацию. Все ее доводы и подозрения Наталья сумеет высмеять, тем более если узнает о том, что они с Геной успели сотворить в кабинете нотариуса. И именно по этой причине на саму Светлану смогут навешать всех собак, обвинив бог знает в чем.

Что она сумеет предпринять, где сможет найти союзника? Единственный человек, на которого рассчитывала, отказался наотрез. А за услугу проведенной незаконным путем экспертизы требовал оплаты. Уже несколько раз напрямую заявлял, не особо церемонясь в выражениях, что придет к ней на ночь.

Через неделю бессонных ночей и мучительных рабочих будней Светлана не выдержала и пошла к Наталье. Она не станет обвинять ее напрямую. Ограничится намеками. Интересно все же, как та себя поведет.

– Опа! Вот это народ ко мне повалил!

Вдова ее любимого ненаглядного Геночки высунулась на лестничную клетку практически голышом. Всей одежды на ней было: совершенно прозрачный черный пеньюар и какие-то немыслимые прозрачные панталоны. Наталья была слегка навеселе и явно страдала дома не в одиночку. Кто-то в глубине квартиры за ее спиной ходил и достаточно громко звенел стаканами на кухне.

– Чем могу служить, милая дама? К себе, извини, не приглашаю, ибо не одна. Так чего тебе, Света?

– Мне надо поговорить. Серьезно! – проговорила Мохова, хотя говорить с полуголой Генкиной вдовой, пьяно кривляющейся возле входной двери, было противно.

– О чем? Говори!

– Это серьезный разговор, – предупредила Светлана и сделала пробный шажок к порогу. – Не на лестнице же нам говорить.

– А в дом я тебя не пущу, сучка, – глумливо ухмыляющееся лицо Натальи перекосилось. – Тебе нечего делать в моем доме!

– Это ведь не только ваш дом, Наташа. Это ведь и дом вашего мужа. Не так ли?

– И что? Что с того? Мужа-то нет больше. Муж-то почил. И теперь я единовластно владею недвижимостью, оставленной мне в наследство и…

– Не единовластно, Наталья. Вы заблуждаетесь. Прочтите!

Она ведь не собиралась этого делать. Действительно не собиралась, во всяком случае, сегодня. Так, взяла копию на случай, если ей тут станут очень уж рьяно наступать на горло. И наступить-то толком никто не успел, а зло разобрало.

Почему?.. Почему эта дрянь, не успев похоронить мужа, уже таскает в дом мужиков?! Кто дал ей право вести себя так похабно? Эта квартира… Гена ведь надрывался, зарабатывал на нее, иногда отказывал себе в мелочах, которые любил. Все до рубля вкладывал в свою мечту о хорошем доме и семье. Ни семьи не стало, ни Гены, а эта пьяная дрянь еще глумится.

– У мужа ноги еще остыть не успели, а ты!.. – не выдержав, проговорила она вслух. – А ты сюда кобелей таскаешь, потаскуха!

– Что?

Наташа подняла на Светлану взгляд от листа бумаги, буквы на котором все выеживались и не хотели никак складываться в слова. Она уставилась на Мохову и какое-то время переваривала услышанное. Потом, побледнев до синевы, она просипела:

– Это я потаскуха?! Я?! Я не ослышалась?! Не ты – убившая моего сына и погубившая своей порочной любовью моего мужа – потаскуха, а я?!

И она пошла, не стесняясь своей наготы, прямо на Светлану, швырнув к ее ногам так и не прочтенную копию Генкиного завещания. Пошла, сжимая кулаки и на весь подъезд выкрикивая ругательства.

Надо было срочно бежать. Светлана запаниковала. К лифту не успеет. Вниз по лестнице не сможет, крупная фигура Натальи преградила ей дорогу. Оставался путь наверх. Там, с площадки следующего этажа, она может уехать лифтом. А то еще чего доброго эта фурия пустит в ход свои крепкие кулаки – и идти ей завтра на работу с синяком. Драться-то она не станет. Единственное, чего никак не смогла стерпеть, что очень сильно ранило и даже перекрывало все страхи возможной драки, это несправедливые обвинения.

Перескакивая через две ступеньки, она влетела наверх, нажала кнопку вызова лифта и, выглянув из-за угла шахты, крикнула замешкавшейся на лестничной клетке вдове:

– Я никого не убивала! Поняла, дура! Никого! Это ты убила своего мужа, а не я! Я теперь точно знаю, что Гену отравили! У меня есть заключение, что в его крови обнаружен яд! Это ты отравила его, гадина…