Теория падений (Записки зонального менеджера) - Фарид Нагим

Отставив в сторону кока-колу, сок, соломку, с радостной смелостью подошел к этому парню, который будто поджидал его. Увидев Радика, он закурил. Тихо, лишь из глубины небес слышен сонный, волглый звук самолета.

Парень затянулся пару раз и передал Радику окурок. Подошел к фургону, с привычной ловкостью забрался, протянул Радику руку и вдруг сильно толкнул его в лоб, почти что ударил, будто бы с ненавистью. Радик отшатнулся, а парень качал головой, мол, иди, не надо сюда.

Потом печально посмотрел на него уже из-за границы небытия и медленно, словно из уважения к нему, потянул за собой гремящие створки дверей.

Заурчал двигатель. В кабине шевелилась скользкая, черная тень водителя.

Машина медленно развернулась и объехала Радика. Он стоял и смотрел, пока фургон не исчез из вида, пока сигарета не обожгла пальцы.

В обед собрались погулять. Спустились на первый этаж. Радик замер на лестничной площадке, а потом позвонил в дверь к татарам. Герман озадаченно посмотрел на него. Открыла Гуля, в халате, босая. Лицо ее, без всегдашних черных очков, показалось незнакомым, уродливым — опухшее, иссиня-серое и преждевременно постаревшее. Она смотрела с вызовом, готовясь услышать упреки, готовясь швырнуть дверь в лицо.

— А можно, Юрка с нами погуляет? — спросил Радик.

В глубине квартиры раздался писк.

— Какой гулять, у него чирья на… не проходят!

— А-а, ну извините, — Радик специально медлил. — Герману скучно одному.

— А за что извините-то?

— Ну-у, так, побеспокоили.

— Хм, побеспокоили… А мы тогда что делаем каждую ночь? — Гуля вдруг засуетилась, поправила халат. — Зайдите, я щас. Юр, хочешь погулять? Хочешь, а молчишь… Может, ваш мальчик сок будет? — спросила она, и по лицу ее прошла судорога смущения. — Сколько ему?

— Три с половиной.

— Ого, высокий какой, как Юра. У нас тут беспорядок, извините, — она искала одежду Юрки, к ее грязной пятке прилип фантик от конфетки.

Радик, Герман и Юрка медленно, гуськом шли по упругой, скользкой от дождя траве и пересекали холодные волны осенних, утробно-земляных запахов.

— У, блин, дядя Хадик, мне сегодня сон ужасов приснился… Дядя Хадик, ну почему вы меня не слушаете?

— Слушаем, слушаем, Юр.

— Мы, кохоче, такие сидим с папой, а у нас в доме безголовая девка ходит с пылесосом. И ко мне такая, на фиг. Я ей как закхичу: ты, сука… ой, пхостите за выхажение…

От пруда поднимался пар. Две коляски в алюминиевой дымке светятся у поваленного дерева, рядом матери нахохлились, из рукавов торчат два пальчика, в которых дымятся сигареты.

— Дядя Хадик, ну почему вы меня не слушаете?

— Слушаю, слушаю, Юр.

Вдали, за кладбищем, за кромкой придорожного леса высятся крепости — “Леруа Мерлен” и “Ашан”.

Радик замерз у воды и загрустил — безобидные, прогульные крики Германа и фантазии Юрки тяготили, раздражали. Стоял и ждал, пока они покидают камешки в воду. Уныло звал их.

Пустота и боль томили душу, от раздражения ломило колени.

Он повернул от пруда и замер, словно бы не зная, в каком направлении идти.

Впереди луг, на темно-зеленой, влажной траве редкие тонкоствольные березки в ослепительно-желтых листьях. Далеко слева, в тумане, замершая, безвольная пышность и нежность молоденьких ив. Радик перешел тропинку и со всей силы пнул ствол березки. Удар отозвался в каждом листочке. И все они клеенчато зашуршали, завертелись, неторопливо укрывая траву вокруг дерева правильным желтым кругом. Герман и Юрка восхищенно застыли, а потом восторженно завопили, распаляя друг друга, и вбежали под листья. Радик, затаив дыхание, следил, как самый маленький листочек крадется сквозь почерневшие ветви, качается, словно сшивая воздух, и укладывается вместе со своими собратьями.

Так они и бегали от березки к березке, наблюдая дрожь и обрушение листьев, радуясь желтым кругам на траве.