Хент - Раффи

— Теперь вы видите, что все эти злодеяния связаны друг с другом, и под ними скрывался адский замысел? Я считаю лишним указывать на такие факты, как искусственно созданный голод в провинциях, населенных армянами, — это было изобретением местной администрации для убийства армян, спасшихся от оружия курдов и черкесов. На подобное изуверство, на такое чудовищное убийство способен только безжалостный, бессовестный турок. Ослабить экономически народ, лишить его последних средств к существованию, довести до крайней нищеты — вот то оружие, которое избрал он теперь для уничтожения армянского народа. Турок знает по опыту, что всякое другое оружие бессильно для убийства народа, сила которого заключается в трудолюбии, энергии и в материальной обеспеченности. У зейтунцев[26] нет плодородных земель. Главные источники их существования — железные рудники; они сами обрабатывают руду, делают оружие или продают сырье в ближайшие провинции, покупая на эти деньги все, что им нужно. Правительство сделало несколько попыток отнять у зейтунцев эти рудники, и только отчаянное сопротивление храбрых горцев спасло их единственный источник существования. Большой пожар в Ване подтверждает очевидность подобных политических махинаций. В этом городе армяне приобрели солидную материальную силу; вдруг в одну ночь все их богатства предали огню. Армяне протестовали, просили правительство расследовать это дело, чтобы открыть имена преступников, но просьба их осталась без внимания — не могло же правительство назначить следствие над самим собой.

Мы всегда удивлялись, почему власти лицемерят перед предводителями курдов и черкесов, перед шейхами и другим духовенством, которые иной раз причиняют немало забот и правительству, не платя налогов, совершая большие набеги на те или другие провинции. Неужели, думали мы, правительство не может усмирить этих разбойников? Теперь мы уже понимаем, что Турции необходимо иметь таких союзников. Цель — ясна…

Казалось, Дудукджян старался в эту ночь сразу излить всю горечь, накопившуюся в его душе. Страдания народа, трагическая судьба его и печальная будущность, представ перед ним в мрачных красках, наполнили душу его справедливым негодованием.

— Жизнь заставляет человека обращаться с подобными себе так, как другие обращаются с ним — платить за зло злом. Иного средства нет. Среди всех тварей человек наиболее жесток в обращении с себе подобными… Зверь, по крайней мере, одним ударом убивает свою жертву. Но человек действует постепенно. Он мучит, давит, терзает нравственно и физически и, постепенно высосав из своей жертвы жизненные соки, убивает. Это — ужасное убийство. Так способен убивать только человек. И подобное убийство совершается над целыми народами. Оно грозит и нам. Разве не эту же цель преследуют турки, курды и черкесы? Разве не вследствие этой причины опустела от армян большая часть Армении?

Вардан слушал Дудукджяна с большим вниманием. Наконец Вардан произнес с горькой усмешкой:

— Удивительный народ — армяне! Убить его — если не сказать невозможно, то очень трудно. Он похож на сказочного многоголового змея, у которого вместо отрубленной головы вырастает новая, более сильная. В течение веков армянин до такой степени выкован молотом всемирной кузницы, что получил крепость стали. Не легко сломить его, он очень гибок… Армянин перенес и вытерпел варварства великих монголов, по сравнению с которыми современное поколение турецких монголов просто ничто. Через землю армян прошли Манкул-хан, Тамерлан, Чингис-хан, Гулавуни и подобные им изверги и тираны. Они пронеслись как поток, как буря, но сами они исчезли, а армяне остались. Нынешняя Турция монголов, стараясь убивать таких подданных, как армяне, которые наполняют ее казну, не сознавая того, убивает самое себя. Теперешнее истощение финансов Турции объясняется этим убийством. Прежняя Турция лучше понимала значение армян, поддерживавших силу и прочность правительства. Она не только заботилась о спокойствии трудолюбивого земледельца, но даже отдавала всецело в руки капиталистов-армян управление финансовыми делами государства; не раз наши сарафы[27] в самые критические минуты спасали государство.

Уже рассветало, но наши собеседники еще не разошлись. Они начали говорить об организации восстания и приготовлениях к нему. Когда совещание кончилось, Дудукджян достал из кармана три визитных карточки и, отдав их своим товарищам, сказал:

— Я вам вполне доверяю: вы теперь можете знать, кто я такой и как мое настоящее имя.

На карточках мелкими французскими буквами было написано: «г. Л. Салман».

Отец Левона Салмана Торос-челепи[28] был армяно-католик, перешедший в магометанство. Долго рассказывать, что заставило его принять ислам; скажем только, что Тороса обвинили в преступлении за связь с молодой турчанкой, и он под страхом смерти принужден был принять ислам и жениться на прекрасной Фатьме (так звали девушку). После рождения Левона Фатьма умерла, и ребенок остался на попечении отца, которого страшно мучила мысль, что сын его должен воспитываться в ненавистной ему религии. Торос-челепи покинул свою родину Ангару и поселился в Константинополе, где его никто не знал. Здесь он устроил своего сына в братстве фреристов, а сам исчез, неизвестно куда. Маленький Левон вырос в католическом монастыре и двенадцати лет был отправлен в Италию. Первоначальными воспитателями его были иезуиты. Он несколько лет пробыл в Венеции, в монастыре св. Лазаря, потом перешел в монастырь мхитаристов в Вене, но нигде не получил основательного образования. Наконец любовь к женщине вырвала его из удушливой атмосферы монастыря и бросила в жизненный хаос Парижа. Там он сначала вел жизнь пустую, полную удовольствий; переходя от одной партии к другой, участвуя в различных обществах, он, собственно говоря, не был ничем занят. Когда же опустел кошелек его любовницы, нужда заставила его работать, и он писал для газет статьи о востоке, чем и жил. Но как только возник «восточный вопрос», он оставил свою любовницу, Париж и поспешил в Константинополь.

XXII

За месяц до появления Салмана в провинции Багреванд Хаджи Мисак, известный перевозчик грузов из Эрзерума, навьючил своих мулов и отправился к Эрзеруму.

Звали его Хаджи[29] потому, что он два раза ходил в Иерусалим по данному обету, и если б богу было угодно, то намеревался пойти и в третий раз — такова уж сила заветного числа. Вообще он был добрый христианин, и набожность его доходила до фанатизма.

Во всех городах, находившихся в этом районе, во всех деревнях и постоялых дворах знали Хаджи Мисака: более двадцати лет он путешествовал с мулами по Малой Азии и Армении.

Хаджи Мисак был человек плотного сложения, маленького роста, с быстрыми движениями. Трудно было определить черты его лица, так как их закрывали густые волосы, из которых торчал большой нос. В огромных блестящих его глазах можно было прочесть ясное выражение душевной доброты.

Куда ни приходил караван Хаджи Мисака, всюду приносил он радость. Кто только не давал ему поручений! Купец ожидал получения заказанного товара, женщины — писем от своих странствующих мужей, крупные и мелкие чиновники, служившие в глуши, — съестных припасов, одежды. Нередко какой-нибудь странник, измученный долгой ходьбой, ожидал прихода Хаджи Мисака, надеясь, что тот из человеколюбия возьмет его с собою и доставит на родину.

Любезность Хаджи Мисака и готовность его помочь всякому сделали его всеобщим любимцем. «Хаджи Мисак, захвати, пожалуйста, на обратном пути несколько фунтов табаку». — «Хаджи Мисак, кофе у меня вышло, привези кофе». — «Купи для нас масла», — к нему обращались с такими и подобными просьбами, и он исполнял все, не взяв вперед денег и нередко даже приплачивая из своего кармана.

Благодаря такой популярности правительственные чиновники обращались с Хаджи Мисаком не особенно строго. Караван его проходил через таможни довольно свободно, и никто из служащих не стеснял его.

На востоке перевозчик грузов, в особенности же известный, пользуется большим доверием. Ему поручают тюки с самыми дорогими товарами, золото, серебро, и без всяких расписок или документов, так как все, полученное им, доставляется в целости к месту назначения.

Во всех городах знали время прихода Хадаш Мисака. Движение его каравана совершалось так аккуратно, что если не случалось особого препятствия, то он не опаздывал ни на один час назначенного времени. Но на этот раз караван Хаджи Мисака двигался довольно медленно, потому что, несмотря на незначительную величину тюков, они были тяжелые. Большая часть груза состояла из четырехугольных длинных ящиков, скрепленных железными обручами; на ящиках стояли английские надписи: «Персия», «Тегеран». Караван шел большей частью ночью. Хаджи Мисак объяснял это тем, что он не хочет изнурять мулов дневной жарой.