Святослав. Хазария - Валентин Гнатюк

Сейчас, глядя перед собой и поглаживая взобравшуюся на колени любимую персидскую кошку, он видел не только уязвлённого поражением сына, а опасность, нависшую надо всем Каганатом. Если его Уйзен-бей, один из лучших воевод, имея перевес в количестве опытных воинов, прошедших подготовку под руководством византийских стратигосов, потерпел поражение от совсем молодого урусского князя, то кто сможет обуздать этого Сффентослафа, которого его военачальники уже называют между собой Русским Пардусом, через несколько лет, когда он станет опытнее и мудрее?

Всё видел и понимал Великий Каган и, возможно, единственный из всех чувствовал всю опасность и последствия нынешнего поражения.

Если сейчас, когда князь урусов обескровлен постоянными сражениями и оторван от Киеффа, не покончить с ним, то через несколько лет Русский Пардус перегрызёт глотку Хазарскому Волку. Только сейчас, немедля, пока он не ушёл восвояси! Так и надо сказать Беку, который ждёт его, Кагана, решения и уже собрал у себя большой военный совет.

– Истинный воин-аскер должен принять смерть в бою, а не от руки палача, – заговорил наконец Каган, обращаясь к сыну. – Со всех сторон к Итилю сходятся полки. Возьми личную Итильскую гвардию – десять тысяч испытанных и бесстрашных хорезмийцев. Становись во главе всего великого войска и немедля веди его на урусов. Стань хитрым, как лис, изворотливым, как змея, беспощадным, как волк. Настигни и убей Сффентослафа!

Уйзен пошевелился, поднял голову.

– Да воздаст тебе Великий Яхве за твою милость, отец! – глухим, но сильным голосом заговорил он. – Клянусь сердцем матери, я настигну урусского князя и убью его либо умру сам!

– Хватит того, что он забрал жизнь Яссааха. Мне не нужна твоя смерть, – медленно проговорил Каган, – привези мне голову Сффентослафа!

Цепкие пальцы слишком сильно сдавили за ушами, и кошка, недовольно мяукнув, соскочила с колен и пошла прочь, нервно подёргивая кончиком пушистого хвоста.

Уйзен низко поклонился. Слова отца произвели на него чудесное воздействие, вселив новые силы и уверенность. Он понял, что остался жив и вынес весь позор поражения и пленения только для того, чтобы иметь возможность сейчас исполнить отцовскую волю, великое дело, которое стоит выше самой жизни! Весь внутренне собранный в комок, как хищник перед прыжком, покинул он отцовский дворец и направился во дворец Бека, где должен был состояться военный совет.

Каган прозорлив и мудр, но среди советников, сидевших в дворцовом зале Бека, был тот, кто зрел ещё дальше Кагана. Старший из греческих стратигосов, вовремя унесший ноги из Саркела в Итиль и тем самым избежавший печальной участи младшего, казнённого русами, уже отослал в Константинополь гонцов к василевсу с просьбой оказать дополнительную помощь Каганату. «Мы всячески должны поддерживать хазар в их войне с русами, – писал он в тайном послании. – Пусть у Сффентослафа будут связаны руки здесь, на Востоке. Надо помочь Каганату оружием и опытными военачальниками. Отправьте корабли в Пантикапей и Фанагорию».

Через несколько дней во главе огромного войска Уйзен выступил из Итиля.

Утренняя мгла смешалась с жёлтой пылью, поднятой тьмами боевых коней. Топот и гул заполнили городские улицы, сплетаясь с командами военачальников, возгласами всадников, криками и рыданиями провожающих.

Великий Каган, стоя в одной из высоких башен своего дворца на острове, наблюдал, как войско покидает город, раскинувшийся на другой стороне. В Сердце ехали лучшие итильские батыры, которые вместе с основательными и отчаянно храбрыми кумыками составят главную ударную силу хазарской дружины. За городом уже свернули свой лагерь отборные хорезмийские полки, которые станут Правым Крылом, а ещё дальше к войску присоединится Левое Крыло, набранное из маджар, булгар и многих русских полукровок.

Всё рассчитал Великий Каган: дружина урусов сильно поредела, в северных землях они не найдут достаточно сил и припасов, а гордость и дерзость юного князя урусов не позволят ему ускользнуть от последней в его жизни схватки…

Владыка с горечью вспомнил, что раньше, до прихода к власти рода Буланидов, всё решал в Хазарии только Великий Каган, власть которого начинается, а часто и заканчивается петлёй. По древним поверьям хазар, околосмертное состояние позволяет владыке переродиться в богоподобное существо. Кагана при возведении на вершину власти душили накинутой на шею шёлковой петлёй, и в полузадушенном состоянии он должен был прохрипеть количество лет своего правления. Каган всегда означал божественную силу, и если эта сила в нём иссякала, то на него вновь набрасывали петлю, только уже в последний раз. Задушенного Кагана хоронили с почестями и избирали нового. Так было долгое время. Но потом случились два больших поражения от армии Арабского халифата под предводительством сначала Масламы, а потом Мервана. Последний разорил древнюю столицу Семендер, и тогдашнему Кагану пришлось бежать. Победитель явил милость, возвратив его к власти в обмен на принятие ислама. Тогда впервые зашаталась древняя вера в божественную силу Кагана, а вместе с ней и власть её носителя.

Но это был не самый страшный удар. Через три года один из сильнейших хазарских тарханов Булан тайно принял иудейскую веру и обрёл поддержку влиятельной и богатой иудейской общины. Деньги – великая сила, особенно там, где успех и уважение, благодетель и счастье измеряются числом военной добычи, количеством золота и рабов. Именно деньги и хитрость – главное оружие иудеев – помогло Буланидам взять крепкую власть над самим Великим Каганом, обязав его также принять иудейскую веру. Потомок Булана Бек Обадия совершил государственный переворот и лишил Кагана всей действительной власти. Провёл ряд «преобразований»: построил синагоги и школы, собрал множество израильских мудрецов, дал им много серебра и золота, и они объяснили ему двадцать четыре книги Священного Писания, Мишну, Талмуд и весь порядок молитв. Постепенно все богатые и знатные хазары стали иудеями, переженились на дочерях богатых и влиятельных жидовинов и тем ещё больше укрепили свою власть и богатство, но более всего это укрепило невидимую власть иудеев в Хазарии.

Ослабла старая вера, всё больше хазар переходило также в христианство и ислам, потому что принадлежность к ним давала власть и дополнительные возможности. Исламским хазарам помогали арабы, христианским – Византия. И только простые воины и скотоводы оставались верными древним богам и наивно считали, что власть принадлежит Великому Кагану, который является хранителем божественной силы хазарского народа. Владыка горько усмехнулся: власть, какая власть у пленника, заточённого во дворце? Никто не смеет войти к нему, и он не может никого видеть, кроме жён и детей. Лицезреть Великого может только Бек и ещё двое чиновников, подручные этого самого Бека. Когда трижды в год, как требуют древние традиции, Каган предстаёт перед народом, то все падают ниц и он видит только согбенные спины. А тот, кто диктует ему свою волю, кто держит в золотой клетке и может в любой момент оборвать его жизнь, тот униженно ползает на коленях, показывая, как велик Владыка и как верноподданно он, Бек, ему служит.

Иудейская ложь и коварство, обман и поклонение деньгам уже давно отравили знатную верхушку Хазарии настолько сильно, что от древней веры и устоев осталась только тонкая внешняя оболочка, но почти не осталось мышц. А раз нет мышц, значит, скоро, может быть, даже очень скоро Хазария погибнет. Любой народ, забывший своих богов и предков, обречён на исчезновение.

Тяжкие эти мысли терзали сердце Кагана, он с тоской думал о том, что ему и его сыновьям, несмотря на знатность рода и принятую иудейскую веру, в конце концов уготована такая же участь, как бедным скотоводам и воинам, – умереть ради богатства иудеев, христиан и мусульман. И от таких мыслей всё чаще тайно, в самой глубине души, обращался старый Каган к древним богам и духам своего народа, как простой пастух, и просил их о том же, что и эти несчастные, – о защите и сохранении жизни детей.

Губы владыки, глядящего вслед уходящему войску, беззвучно шевелились. Кто знает, молился ли он Великому Яхве или старым хазарским богам, а может, твердил про себя древнее заклинание, которое когда-то произносила его мать, надевая на шею сына, тогда ещё мальчика, талисман своей прабабки – костяную фигурку какого-то древнего божества.

Теперь этот талисман он надел на шею Уйзена.

Долго не оседала над городом пыль, поднятая копытами коней, и долго стоял в своей башне старый Каган, глядя за реку, в сторону полуночного заката, куда ушло войско, возглавляемое его сыном.

Быстро скачет Уйзен, в ушах привычно свистит степной ветер, впереди рыщут остроглазые разъезды, а сзади неодолимым потоком стремятся сильные, умелые, послушные его воле всадники, готовые по первому знаку ринуться в схватку и умереть, сжав челюсти на горле врага.