Всегда возвращаясь домой - Урсула Ле Гуин

«Даже если вы станете наполовину такими же замечательными мужчинами, каким был я, то и этого достаточно. Вы и тогда будете бесстрашными, а значит, завоюете и перебьете всех своих врагов».

Но сыновья этому не поверили. Каждый считал, что ему непременно нужны оба яйца.

И вот один из них отправился ночью в дом другого, прихватив с собой нож. Но второй уже поджидал его, и тоже с ножом. И стали они биться, колоть и резать друг друга ножами, пока не истекли кровью до смерти. А старый генерал утром вышел из дому, смотрит — кровь на тропинке и на ступеньках крыльца, кругом люди плачут, а его сыновья лежат мертвые, скрючившись на земле.

И тогда он невероятно разгневался, прямо-таки в бешенство пришел и все кричал: «Верните мне мои яйца!» Но его невестки уже забрали футляры, а сами яйца выбросили на гору, в то место, куда для канюков бросают отходы из лавки мясника, потому что яйца эти уже провоняли. Однако старик так гневно орал, что они задумались: «Что же нам делать?» И придумали: вымыли те медные футлярчики, завинтили их как следует, а может, еще и клеем каким-нибудь заклеили, и отдали старому генералу.

«Вот твои драгоценные яйца, свекор, — сказали они. — Ты бы лучше пришил их на то место, где им быть полагается. У твоих сыновей остались одни только дочери, им это украшение ни к чему».

Ну что ж, старик пришил себе медные яйца, да так с ними и ходил. При ходьбе они у него позвякивали. Он говорил: «Когда в этом городе родится настоящий генерал, я ему их отдам». Но ведь там ничего не было, медные футляры были пусты! Так что когда старый военачальник умер, то эти медные яйца похоронили вместе с его пеплом.

«Еще один из присутствующих подтверждает:» — Это правда, чистая правда, а потом еще Койотиха пришла да и вырыла их из могилы…

«Другой вторит ему:» — Это правда, чистая правда, и она носила их как сережки, когда танцевала Танец Луны.

Примечание переводчика:

История о войне людей с медведями была, по всей видимости, хорошо известна присутствовавшим взрослым; они выказывали свое одобрение рассказчику, если тот употреблял какой-либо особенно изящный оборот в этом импровизированном повествовании, шепча ему похвалы или смеясь в нужном месте. История Пса, очевидно, также представляет собой сокращенный вариант хорошо известной сказки. Рассказывались ли эти истории при детях или после того, как их, или по крайней мере младших, укладывали спать, зависело от того, что принято в той или иной семье. Подобные истории могут быть либо свободной импровизацией, либо более или менее точным пересказом некогда услышанного. Мне порой казалось, что слушатели просто не знали, что последует дальше, однако с удовольствием помогали рассказчику изобретать новые повороты сюжета и новые краски в изображении действующих лиц своими вопросами, дополнениями и смехом.

РОЖДЕННЫЙ МОРЕМ

Рассказано Маленькой Медведицей из Синшана

Жила-была в Унмалине одна семья из Дома Синей Глины, в которой вместо обычного ребенка родилась рыбка. Да, это была настоящая девочка и одновременно настоящая рыбка. Иногда она была больше похожа на человека, иногда же — на рыбу. Она могла дышать как на суше, так и в воде, то есть у нее были и легкие, и жабры. Долгое время родители не подпускали ее к воде, надеясь, что она непременно совсем очеловечится, если будет все время оставаться на суше. Ходить как следует эта девочка не умела; ножки у нее были слабые, и она могла делать только крошечные шажки. Но однажды, когда она была еще совсем маленькой, а вся семья работала в поле, ее колыбельку поставили в тень возле дома, и она спала, спала, да и проснулась, а потом поползла к прудику, что был неподалеку. Когда взрослые воротились, то сразу заметили, что колыбелька пуста. Дедушки, бабушки, мать и отец, и все остальные родственники бросились искать девочку. А ее брат услышал плеск в пруду и пошел туда. Глядь, а там его сестренка из воды выпрыгивает, точно форель. Когда же собрались все остальные, девочка нырнула и больше не показывалась. Они и решили, что дочка их утонула, все разом бросились в воду и страшно ее замутили, поднимая со дна ил и грязь. Девочка же спряталась на самом дне, глубоко зарывшись в ил, но родственники все-таки ее заметили, потому что она поблескивала в мутной воде, как рыбка. Когда они вынесли ее на берег, она начала задыхаться и корчиться, но потом привыкла и снова стала нормально, как все люди, дышать воздухом.

После этого ее держали дома взаперти или глаз с нее не спускали, когда разрешали погулять на улице, и никуда от нее не отходили. А старший брат все время носил ее на руках. Именно он чаще всего и оставался с нею. Девочка росла очень плохо и была все еще очень маленького роста, даже когда начала превращаться в девушку, так что брат мог по-прежнему носить ее на руках без труда. Она часто просила отнести ее к Великой Реке, но брат всегда отвечал ей: «Погоди немножко, сестренка-кекошби, еще немножко подожди, пожалуйста». Он был помощником пастуха при большом стаде в Унмалине и, отправляясь на пастбище, всегда брал с собой сестренку, особенно туда, где были небольшие ручейки и неглубокие заводи, чтобы она там поплавала и поиграла. Но сам всегда стоял на берегу и следил за ней. Когда она стала сильнее, повзрослела и начала учить песни Общества Крови, брат часто относил ее в хейимас Обсидиана и встречал после занятий, а по вечерам он брал ее к Великой Реке На, и они уходили вниз по течению, подальше от города, туда, где Река огибает Холм Унмалин и на излучине в ней есть довольно глубокие заводи. Девушка подолгу плавала, а брат всегда ждал ее на берегу. Каждый вечер она уплывала все дальше, и ему приходилось ждать все дольше.

Он и говорит: «Кекошби, кекошбинье, меня все спрашивают, куда это мы ходим по вечерам и почему мы так поздно загоняем стадо в хлев».

«Такошби, матакошби, — ответила она, — мне не нравятся те песни, которые поют в Первом Доме под землей, песни крови. Мне нравятся песни воды, что поются в нашем Доме, в Доме Синей Глины. И мне совсем не хочется возвращаться на сушу».

И он сказал: «Не уплывай!» И она ответила: «Я постараюсь».

Но однажды вечером все-таки уплыла вниз по реке так далеко, что морская вода проникла сквозь ее кожу, и она отведала ее вкус. Она вернулась тогда, приплыла назад к своему брату, который ждал ее на берегу глубокой заводи под горой, и сказала: «Матакошби, я должна уплыть отсюда. Я попробовала той крови, что растворена в Реке. Теперь я должна плыть дальше». Брат и сестра прижались друг к другу щеками, потом она скользнула обратно в воду и уплыла. А парень пришел домой и сказал: «Она уплыла, навсегда уплыла в море». Люди сперва решили, что он просто оставил ее в реке, устав носить на руках и заботиться о ней, и стали кричать на него: «Почему ты позволил ей оказаться вблизи от Реки? Почему не держал ее все время на суше? Почему ты оставил ее одну?» Брату девушки было очень стыдно и грустно. Когда он оставался один, пас скот или обихаживал его в хлеву, то порой плакал от стыда и одиночества. Он разговаривал с рыбками, жившими в Реке На, и с чайками морскими, что в дождливую погоду залетали в Долину, и всегда просил их: «Если увидите мою сестру, скажите ей, чтоб она приплыла домой!» Однако прошло немало времени, прежде чем сестра его вернулась к нему. Вечерами он всегда бродил по берегу Реки, а было самое начало сезона дождей, и в тот вечер уже моросил дождь. Почти стемнело, когда он вдруг увидел в воде у самого берега глубокой заводи что-то белое. И услышал звуки — ошшх, ошшх — словно вздыхали морские волны. Сквозь заросли ивняка он пробрался к самой воде, и там, в воде, на отмели оказалась его сестра. Кожа у нее была очень белая, и она звала его: «Такошби! Матакошби!» Он хотел было вынести ее из воды, но она сказала: «Нет! Не надо!» Она была очень белая и какая-то раздувшаяся. Там, на отмели возле берега она и родила своего ребенка, настоящего белокожего ребеночка, не рыбку, а беленького хорошенького мальчика. Ее брат вынул мальчика из воды и завернул в свою рубаху. Она молча смотрела, как он это делает, а потом вздохнула, выгнулась дугой и умерла — там же, на отмели. Случайные прохожие отвели ее брата с новорожденным домой, а потом спели умершей полагающиеся обрядом песни и на следующий день сожгли ее тело в отведенном для этого месте, ниже по течению Реки, близ Себбе. Пепел ее они бросили в Реку, а не погребли в земле. Шахуготен, Морем Рожденный, — так был назван тот мальчик.