Час Самайна - Сергей Пономаренко

Многие большевики молча поддержали поступок, направ­ленный на разрыв мира с немцами, благодаря чему ему, ране­ному, удалось бежать из больницы, благополучно уходить от вялых розысков ЧК, особенно не скрываясь в Петрограде и его предместьях, а позже официально быть оправданным за убийство империалиста-капиталиста немца Мирбаха[5]. 

Блюмкин спокойно шел в сгущающейся темноте и чувство­вал себя частью ночи: уверенный и сильный не только телом, но и духом, не сомневающийся, что все, что он делает, правиль­но. По дороге решил на обратном пути зайти к Жене. Прикинул, что уже две недели к ней не показывался. То, что она любит его, не вызывало сомнений, но мало ли женщин его любили? Ему было недостаточно любви женщины. Он хотел многого. Того, чего был изначально лишен по факту своего рождения в семье бедняка-еврея: власти, денег, обожания толпы. 

Две женщины любили его сейчас: товарищ по партии эсеров Лида Сорокина и Женя Яблочкина. И у обоих не было шансов на ответное чувство. Хотя Яков и провозглашал себя интерна­ционалистом, но в душе был националистом и знал, хотел, не подвергал сомнению того, что его женой могла быть только еврейка. Следовательно, и полюбить он мог только еврейку. 

Чернобровая Лида Сорокина одолевала его своей ревно­стью. Кроме того, после их встреч оставалась какая-то опусто­шенность, словно она лишала его энергии. И он не мог найти этому объяснение. Она была настоящей красавицей. Невысо­кая, крепко сбитая, с нежным румянцем, большими черными глазами и густыми волосами, заплетенными в длинную косу. Многие хотели бы оказаться с ней в постели, да и он сам со стороны «поедал» ее глазами, но после близости наступала полная апатия и бессилие. Возможно, причиной этого была старая цыганка, предсказавшая, перед тем как он ее пристре­лил, что его смерть будут звать Лиза. А имена Лиза и Лида созвучны. Цыганка была глупая и жадная и, если бы ни эти недостатки, не умерла бы от его пули... 

Он совершил ошибку, увлекшись на короткое время Лидой Сорокиной, и, когда наступило охлаждение, почувствовал себя в ловушке. Он не мог ее бросить, не мог не видеться с ней, ведь она была товарищем по партии. Друзья шутливо погова­ривали, что пора бы сыграть партийную свадьбу, и Лида вос­принимала их слова всерьез... 

С Женей было проще. Яков решил, что в какой-то момент просто перестанет к ней ходить и на этом все закончится. Но тело Жени неудержимо манило его, а ее образ незримо при­сутствовал рядом, даже если она была далеко. Ее страстность и покорность привязывали к себе. От нее Яков выходил пол­ный энергии и сил, словно она подпитывала его своей любо­вью. Блюмкин тщательно скрывал ее присутствие в своей жизни — о ее существовании никто из партийного окружения не знал. И сейчас это было ему на руку.

Слишком напряженными стали отношения Якова с товари­щами по партии после того, как он съездил в Москву и добился оправдания по делу убийства Мирбаха. Там Блюмкин встре­тился с Дзержинским, который дал ему ряд ответственных поручений и вручил мандат за своей подписью. Левых социалистов-революционеров в Москве практически не осталось — похоже, они проиграли. Здесь, в Украине, они еще сохранили за собой некоторые позиции, но, видимо, ненадолго. Теперь злятся на него за близость к большевикам, косятся на его де­ятельность в объединенном центре социалистов Украины, сто­ящих на платформе советской власти, — большевиков, части левых эсеров-боротьбистов, максималистов, борьбистов, анар­хистов. Похоже, назревает разрыв с товарищами по партии. Впрочем, Блюмкин уже был к нему внутренне готов. 

Его отношение к партии левых эсеров словно отображало взаимоотношения с Лидой Сорокиной: и бросить нельзя, и поддерживать тяжело. Несколько раз он, опустошенный и обессиленный, уходил от Лиды в ночь, сославшись на неотложные дела, несмотря на ночные патрули, добирался через полгоро­да к Жене и оставался у нее. Приходил смертельно уставший и заявлял, что будет только спать, потому что день выдался очень тяжелым. Но, оказавшись в постели, чувствовал к Жене непреодолимую тягу, словно и не было перед этим опустоши­тельной любви с Лидой. У Жени было удивительно притяга­тельное тело — с нежной кожей, прохладное и одновременно горячее, страстное, мгновенно зажигающее его. А утром, пос­ле ночи с двумя женщинами, обладающими неистовым тем­пераментом, Яков шел по делам свежий и полный сил. Вчера тоже хотел уйти ночью от Лиды, но она не отпустила. В ее поведении чувствовалась какая-то странность, нервозность, словно сквозь любовь просматривалась злость и обида. Якову даже на мгновение показалось, будто она с ним прощалась. 

Теперь, вспоминая прошлую ночь, он снова явственно видел эти странные перемены настроения — от язвительной колкости до сентиментального плача... Она с ним прощалась! Да и Бог с ней... Ходили слухи, будто к ней неравнодушен Арабаджи.

Сумерки уже сгустились, когда Блюмкин оказался на ка­толическом участке Байкового кладбища. Место и время для встречи было выбрано символично. Направился к польско­му склепу с двумя ангелами, по привычке шел в обход. Вро­де все было тихо. Арабаджи и Поляков курили, рядом стоя­ла Лида Сорокина. Ее присутствие и крепкий дым самосада подействовали на Блюмкина успокаивающе. Он расслабился, потерял бдительность, и под ногой предательски хрустнула ветка. Незаметно подойти с тыла не удалось. Мужчины вско­чили как на пружинах, в руках наганы. Блюмкин успокаива­юще помахал им. 

— Здравствуй, Живой, — неприязненно сказал Арабад­жи. — Как бы ты сейчас махал руками, если бы мы пульнули сразу? Пришлось бы менять кликуху на противоположную. 

— Мертвяк, — радостно подтвердил Поляков. 

— Ладно, — примирительно сказал Блюмкин. — Замнем. Не забывайте, дорогие товарищи по партии, что я стреляю гораздо лучше вас. Но перейдем к делу... 

— Можно и к делу, — согласился Поляков. — Только давай сначала погутарим о другом. Тебе не кажется, что в последнее время у нас слишком много провалов? Много наших товари­щей забрала ЧК. 

— Много, — согласился Блюмкин, насторожившись. — Сла­бая конспирация. Вот, например, сегодняшняя встреча обя­зательно должна была быть на кладбище поздно вечером? Ведь возвращаться придется во время комендантского часа. Можем напороться на патруль, да и хозяйке квартиры подозрителен жилец, который шастает по ночам. Мы могли бы спокойно встретиться в более людном месте, днем — тогда меньше шан­сов «зарисоваться». 

— Возможно, ты и прав, Живой, но похоже, что среди нас завелся провокатор. Последний арест группы Ирины Кахов­ской[6] наводит на размышления. Уж Ирину не назовешь не­бдительной — сколько германская контрразведка, гетманская «варта» и петлюровская ни пытались ее изловить, ничего у них не получалось. 

— И это не исключено. «Сколько на свете чудес, мой друг Гораций...» — согласился Блюмкин настороженно, с аппетитом чихнул и полез в карман за платком. Руки Арабаджи и Поляко­ва сразу оказались в карманах, где топорщились наганы. Блюм­кину стало ясно — место и время были выбраны неслучайно. А Лида знала об этом и, когда он засомневался, идти ли на встре­чу, горячо убеждала, что пойти надо обязательно. Непонятно только ее присутствие здесь. Она вроде не из тех, кто любит присутствовать на эксах, тем более любимого человека. 

Неужели старая цыганка была права и рядом стоит его смерть, с которой он еще недавно делил постель? Теперь по­нятно, что в конце разговора последует приговор товарищей по партии. Револьвер за поясом, под пиджаком, но, похоже, при неосторожном движении они начнут стрелять. Надо как- нибудь отвлечь их внимание. 

— Ты это о чем? — недоуменно спросил Поляков. 

— Это Шекспир, мой необразованный друг. Классику надо знать. 

— Стишки пописывать, — насмешливо сказал Поляков. — И не только... 

— Может, объяснишь, с чем был связан твой демонстратив­ный приход в ЧК в апреле и весь этот балаган вокруг твоего оправдания большевиками? — спросил Арабаджи с видом чело­века, который знает ответ на поставленный вопрос. — Весь этот шутовской революционный суд в Москве, который тебя оправ­дал. Странно только, что товарища Александровича и еще трис­та членов нашей партии, активно участвовавших в июльских событиях в Москве, расстреляли, Попова заочно приговорили к смерти, а тебя как одного из убийц германского посла Мирбаха лишь заочно осудили на три года, а сейчас и вовсе оправдали. Ты вроде член нашей партии социал-революционеров, а за­игрываешь с большевиками, дружишь с максималистами, вы­полняешь поручения борьбистов. Наш пострел везде поспел. 

— Я работаю на революцию. А с кем и как, выбираю сам. Цель оправдывает средства. 

— Не все средства и пути хороши, — вмешалась Лида, до этого молча стоявшая в сторонке. — Есть недостойные сред­ства, которые бросают тень на нашу партию и подрывают ее авторитет. А есть действия, которые вообще ведут к уничто­жению партии.