Час Самайна - Сергей Пономаренко

И началась охота на контрреволюционеров и бывших гетманцев, которых препровождали в здание Педагогического му­зея на Владимирской улице, где раньше заседала Центральная Рада. Когда количество пленных значительно превысило ты­сячу, их куда-то отвезли. Слышала, что с ними поступили гуманно — отпустили под честное слово. 

С квартиры на Трехсвятительской я все же съехала, перебра­лась в район улицы Батыевой. Здесь квартирки подешевле, но убожества и насилия больше. В сумерки на улицу лучше не выхо­дить. Узнала, что в «Яме» Куприна описана именно эта улица, только тогда она называлась Ямской. Соседка Нюра, моя ровес­ница, дочь Пелагеи Петровны, хозяйки квартиры, рассказала, что в конце прошлого столетия жители Ямской обратились к генерал-губернатору с просьбой разместить на их улице пуб­личные дома, переносимые с Андреевского спуска. Их просьбу удов­летворили, и улица какое-то время процветала. Но когда перед самой войной 1914 года улица, опять-таки благодаря этому «про­мыслу», опустилась, стала пользоваться дурной славой, привле­кая отбросы общества, и порядочные люди обходили ее десятой дорогой, жители вновь обратились к генерал-губернатору с про­сьбой сменить ее название, словно дело было только в нем. Их просьбу и на этот раз удовлетворили, но, словно в насмешку, дали улице название Батыевой, что никак не послужило упрочению ее положения и изменению репутации. Зато здесь были самые дешевые квартиры, оплату одной из которых я могла свое позволить, работая санитаркой в Георгиевской городской больнице.

Киев. Февраль 1919 года 

Я уже почти четыре месяца живу здесь странной, непонятной для себя самой жизнью. Яков изредка появляется, задерживается не более чем на день, а то лишь на несколько часов, и исчезает на недели, которые порой складываются в месяцы. Во мне зреет решение покончить с этой неопределенностью, наконец выяс­нить, кто я для Якова и каково мое место в его жизни. Отпра­вила два десятка писем в Петроград, мучилась неизвестностью, как там мама, бабушка. Сердце рвется обратно в легкомысленно покинутый Петроград, где живут мои родные и друзья. 

Когда поздно вечером постучали, я испугалась и даже засом­невалась, стоит ли подходить к двери. Но посчитала, что двери не будут преградой для тех, кто имеет злой умысел. Да и снова вспомнила давний сон, когда снились два вора, которых мне удалось упросить, чтобы не забирали ценные вещи. Но когда из-за двери откликнулся Яша, радости моей не было предела. Открыла дверь и увидела его. Но в каком виде! Сильно похудел, зарос густой бородой, в которой, к моему ужасу, блес­тели несколько седых волосков. Но и это еще не все. У него оказались выбиты четыре передних зуба, из-за чего появилась легкая шепелявость. Я радостно повисла у Якова на шее. Пусть без зубов, но живой! Он принес немного продуктов, и я по-быстрому состряпала ужин. Но еще до того, как сели за стол, мы оказались в постели. Я пребывала на вершине блаженства, сердце готово было вырваться и улететь прочь. Как я соску­чилась по его ласкам! 

Когда встали, то заметили, что в печке даже угли прогоре­ли, — мы были настолько разгорячены, что не обратили вни­мания на холод в комнате. Пришлось по-новому разжигать печку. Я поверх ночной сорочки набросила теплый платок и налила горячего чаю из самовара. Яша, оказывается, все это время организовывал отряды сопротивления войскам Директории на Киевщине и Полтавщине. Один раз попал в руки петлюровцам, лишился зубов и заработал от удара шашкой громадный шрам на груди. Но это было еще не все. Оказывается, его, избитого до полусмерти, в беспамятстве бросили на рельсах. В последний момент ему удалось увернуться от приближающейся громади­ны, превозмогая боль и напрягая последние силы, вскочить на подножку вагона и таким образом спастись. 

Все это он рассказывал с шутками-прибаутками, словно о ком- то другом, будто не ему все это пришлось пережить. Я только дивилась его мужеству. 

— В Петрограде я спасся от пули, здесь — от петли, шашки и паровоза, — смеялся он, — Ведь перед тем, как бросить на рельсы, петлюровцы обсуждали план меня повесить, да толь­ко неохота было искать веревку. Паровоз казался надежнее и проще... 

Я расплакалась, начала просить, чтобы он больше не искушал судьбу, ведь она и так к нему благосклонна. А он смеялся и гово­рил, что заговорен от смерти. Рассказал, как в Одессе участ­вовал в отрядах самообороны от черносотенцев„ громивших районы Пересыпи и Молдаванки, в основном населенных евреями. Там ему в благодарность за спасение цыганского табора от бес­чинств старая цыганка подарила старинный амулет, который хранит своего владельца от смерти. 

Я стала слезно просить, чтобы он показал мне амулет. Он вздохнул, но согласился. Сказал, что эта штучка слишком ценная, чтобы болтаться на шее и вводить в искушение всякого, кто ее увидит, поэтому он зашил ее в исподнюю сорочку. Взял нож, под­порол карманчик с внутренней стороны сорочки и достал неболь­шую серебряную фигурку. Это была женщина, отвратительная неопределенностью лика, с ярко выраженной грудью и прочими женскими принадлежностями, ее руки и ноги переходили в длинные щупальца. Я сказала, что это похоже на какое-то ужасное языческое божество и что носить его с собой большой грех, а зайти с этой фигуркой в церковь — святотатство! 

Яша рассмеялся и напомнил мне, что в церковь он никогда не ходил, — по религии ему определено посещать синагогу, но и там он не бывает. 

— Яхве далеко, — он показал на небо, — а она всегда со мной и уже не один раз спасала от смерти. Тем более, что я ате­ист. — Он снова спрятал фигурку в потайной карман и зашил его, отказавшись от моей помощи. — Представляешь, этому божеству много тысяч лет. Это богиня Дева давно исчезнувше­го народа тавров. Божество, которое очень любило кровавые человеческие жертвы. 

— Она некрасивая и страшная, — сказала я. 

— Зато меня оберегает... Революция освободила нас от со­вести и религии. Цель оправдывает любые средства, поэтому от нас требуется только действовать, не задумываясь о со­путствующем мусоре. — Мне захотелось узнать, что он под­разумевает под словами «сопутствующий мусор», но он про­должил: — Чем активнее мы будем действовать, тем быстрее построим бесклассовое общество всеобщего благоденствия. По­несенные во имя цели жертвы воздадутся сторицей. Что каса­ется этого, — он коснулся рукой места на сорочке, где спрятал амулет, — то хоть уже несколько лет я являюсь атеистом, но не отвергаю того, что существуют некие силы, не подвластные разуму. 

Я подумала, что мало верится, будто этот амулет достал­ся Яше в качестве подарка, а не каким-то другим образом. По­том мы снова занимались любовью, и Яша ушел ранним утром, не сказав, когда придет в следующий раз.

Зоряна с сожалением увидела, что дневник закончился. Толь­ко стали появляться интересные события, а тут конец. Получается, как роман, в котором вырваны страницы. Фамилия Блюмкин — кроме того, что он убил германского посла, — о чем- то напоминает, еще что-то читала или смотрела. Вспомни­ла — смотрела. В фильме «Есенин» Блюмкин показан как один из участников убийства Сергея Есенина в гостинице «Англетер». Показан неврастеником, позером, самовлюбленным ти­пом. Неужели в такого можно влюбиться? А Женя влюбилась и последовала за ним в оккупированный немцами Киев. Если она была близка к нему, то, возможно, многое знала...

Интересно, что это за фигурка таинственного языческого божества, которая, по мнению Блюмкина, спасала его в экс­тремальных ситуациях? 

Чтобы отвлечься, Зоряна встала и подошла к книжному шка­фу. Порылась среди книг, но ничего о Блюмкине не обнаружи­ла. Тогда включила компьютер, прошлась по Интернету и вско­ре нашла информацию о Якове Блюмкине, настоящее имя Симха-Янкель Гершев. Две фотографии. На одной лобастый, словно затаившийся — сжатая пружина, готовая в любой мо­мент выпрямиться, — с внимательным изучающим взглядом чекиста человек, выглядит старше своего возраста, далеко за тридцать. И вторая, тюремная, на которой он же в разорванном френче, с изможденным лицом, заросший бородой, но с упря­мым, дерзким взглядом человека непоколебимых убеждений, фанатика. Родился то ли в 1899, то ли в 1900 году, расстрелян в 1929 году как троцкист. Получается, прожил не больше три­дцати лет. Также нет определенности и с местом его рождения. Человек-тайна, долгие годы проработавший в ЧК и разведке. Ореол таинственности окутывал его жизнь: участие в револю­ции в Иране, налаживание резидентуры на Ближнем Востоке, поиски загадочной страны Шамбалы. И домыслы о его причас­тности к смерти Сергея Есенина, с которым Блюмкин был в дру­жеских отношениях и которого неоднократно освобождал из-под ареста, а также к самоубийству Савинкова. Дневник девушки, которая была любовницей столь неординарной, зага­дочной личности, становился все интереснее.