Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа, 1935-1936 - Иван Чистяков

21 [марта]

Выходной. Весна вполне. Лужи и ручьи. Весна и красоты природы. Чувства. Но все поганит БАМ. Играю в шахматы с нач. отр. Узнаю подробность. Если проиграешь, то нач. весел и доволен. Если выиграешь, жди бури. Выигрываю две из трех — нач. идет на подлости. Берет фигуру как бы для хода, ставит ее на пятно, потом снимает, говоря: «Там стояла», — подставляя с расчетом взять что-либо, и берет. Низость.

Помполит приглашает к себе, но я увертываюсь. Чины и люди, разница. Чувствовать напряженно я не намерен. Чувствовать и делать вид, что я глупее их, не хочу. Квартира делает человека — окружающая грязь, переброски, временность распускают человека, не хочется, да и нельзя иногда гигиенично по-человечески умыться, одеться и т. п.

Богат будет материал, этот дневник.

Нет крыши над бараком. В помещение сыпятся опилки, мусор. Конюшня, а не комната. Приказываешь, носишь оружие, получаешь взыскания, значит, живешь, но что это за жизнь, которая укладывается в вышеуказанное. У всех разговоры вертятся вокруг увольнения. Партийцы решают оставить билет и уволиться. Есть распоряжение насчет профсоюза с разъяснением, что мы вольнонаемные. Вывод ясен. Помполит переделывает, скрывает, говоря:

— Если узнают, то, знаете, что у нас начнется?!

Понятно.

22 [марта]

Мерзость, а не погода. Ураганный ветер, снег, слякоть.

В комнате гуляет ветер. Сидишь в шинели.

Фронт. Негде посидеть, забыться, отдохнуть. Хорошо, что меня побеги не расстраивают. Все же чины раздаются не по знаниям. Можно быть пешкой, но около короля. И дело в шляпе.

Снова Огурцов заводит разговор об увольнении. Это больное место у всех. Скоро начальник уезжает в отпуск, намекая, чтобы я переселился в его квартиру. Ну что ж, поживем. Хотя временно, но хорошо. Мучает меня выигрыш у нач. в шахматы. Надо ему проиграть. Пускай успокоится. Думай — и дипломатия.

Придется померзнуть сегодня ночью.

А за что спрашивается! За громкие слова, чекисты, инженеры душ! Нет, спасибо, я вышел из возраста, когда прельщаются словами. За 400 руб. тоже не хочу. За эти деньги в Москве я в уюте, в тепле и культуре, а самое главное, спокоен и свободен.

Стрелки шляпы какие-то, пни. Удивляют они меня и раздражают до бешенства. Подбираются командиры по стрелкам и стрелки по командирам. Помполит 1-го д-на был командиром отделения в армии. А сейчас ему дико, наверно, самому за четыре куба. У нас чин определяется зарплатой до БАМа. Узнаю, что нач. отряда кавалерист.

Крутит поземка. Мрачно на душе. Но не распускаю себя. Вывернемся.

23 [марта]

Сугробы снега. Слякоть. А такое начальство везде в БАМе: малограмотное и некультурное. Но какие организаторы — дисциплина. Для меня такие начальники — куклы, которые от времени до времени выкрикивают: «Выговор! Арестую!! Посажу!!!» Как может мной руководить такое начальство. Но ведь он знает хорошо политику!? Я не занимаюсь и тоже знаю. Если буду заниматься, то берегитесь.

Зашел комдив вечером, делится впечатлениями, задает больные вопросы, как бы ища сочувствия и совета. Я дипломатически уклоняюсь от ответа. Скоро кончаются курсы, куда-то перебросят меня? Скорей бы тепло, тогда и кочевать будет легче.

Рассуждаем с Савчуком о философской пропедевтике, о логике. Стоит рядом комдив, да хлопает ушами, ничего не понимает, да и не поймет. Начинает появляться отвращение к стрелкам. Живые существа, разумные животные. Верней, последнее, животные. Ничем не интересуются, ничего не знают. Пни. Балдеют вечер, пять вечеров, месяцы, годы. Ни учиться, ни двигаться вперед не хотят.

24 [марта]

Снова зима. Выпал снег, и мороз.

Комнаты все нет и нет. Характерно. Освободилась одна, хотели вселить политрука, но комдив занимает сам. За наш счет делают ремонт у нач. отряда, проводят как для охраны.

25–26 [марта]

Сходил посмотреть комнату. Хорошая квартира. Чисто тепло, на стене ковер. Показалось дико. Как можно жить так, неудобно даже и занимать комнату. Культурные условия меня пугают. Вот до чего дожил.

Читаю докладную политрука, безграмотна, вот это работник для БАМа. Поблаженствовал в бане. А ночью холод. Ревматизм сказывается.

Распустило. Грязь по уши. Месиво из снега и глины. Где бы командиры ни сошлись, о чем бы разговор ни вели, сводят к увольнению, и партийцы, и беспарт.

Кончаются курсы младших командиров, куда-то направят меня. В комнате потоп. Где спать?

Иногда начальство и сказанет. «Мы из вас московскую прыть выгоним». Будем ждать, когда будут выгонять, мы меры примем.

27 [марта]

Мокрый насквозь от выхода в поле. Письма 3-я часть проверяет, вскрыли да штамп поставили, проверено.

Новиков, политрук, тоже не ладит с нач. отряда.

Попов судить, на то черти есть. Пускай они разбираются. Странная погода, днем тает, а ветер убийственный, холодный. Болят колени, ноют, и нет выхода. Обсушиться негде. Память изменяет. Голова пухнет от мыслей, сумбур.

28 [марта]

День встречает лучом солнца на стене сквозь щель. Первый миг радостен, как луч, но сразу БАМ обрушится на все, и еще больше подчеркивается вся наша жизнь. Жизнь неизвестности и… не придумать названия, потому что все плохое здесь.

Разложилось 1-е отделение, ничего нет удивительного. Где-то в тайге, без условий человеческого существования, т. е. без пищи для души и ума, без общения с культурным миром, а только пищи для желудка, будешь как животное. Волки и те собираются, играют. А мы? У нас запрещено двум одинаковым по развитию командирам служить вместе. Что за политика. Гоняют с места на место, говоря, сжились. Сумасбродство начальства, которое не может и не умеет разбираться в психике людей, действует разлагающе. До осени я продержусь. А в конце сентября амба. Или свобода, или срок. Все же пока один выход для увольнения — рапорт или выступление на собрании. За семь месяцев что либо изобретем. Да надо посмотреть лето на Д. В. К, буду знать весь год.

Быстрыкин — к. в., больной туберкулезом, а уволиться не хочет. Почему? Потому что это ему жизнь и хлеб. А мне — хахаха.

Приехал Голодняк. Почему начальство перевело сюда его? Милость ли или боязнь? В столовой разговорились с врачом, узнаю интересную особенность. Есть у нас врач, по формуляру он бухгалтер, но, видите ли, понимает в болезнях. Веселая история.

29 [марта]

Долго не могли расколоть взятого с паровоза. Устроился же на раме под котлом, где никогда и не увидишь. Второй, найдя бланк, путевку машиниста, приходил к дежурному по станции, как только тот уходил, ставил штамп, расписывался и дальше. Ехал за отставшего машиниста. Привели на ф-гу.