Хозяйка над бесами (СИ) - Мирра Слуцкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поначалу Аглае казалось, что темнота ничем не пахнет. Сейчас же ей почудилось, будто из живой тьмы веяло горящей плотью, пепелищем и нагретой кровью. Она увидела, что там, за темнотой, стоит кто-то. Он взирал на Аглаю и ждал, когда она согласится.
Нет, — ответила Аглая. Ведь тогда бы для нее никогда не воссияло вечное солнце Нави. Это была бы ее последняя жизнь. — Нет, так не пойдет. Я не хочу.
Тьма окутала Аглаю. Была она мягкой и уютной, точно пуховый платок. "Вы все умираете. И ты так и проживешь свои недолгие двадцать лет здесь, в деревне. Среди кур и коров"
"Но ты же заберешь мою душу?", — сказала Аглая, — "И я буду вечно страдать…"
Тьма забиралась ей под кожу. Она почти влилась в кровь. Аглаю потряхивало изнутри.
" После смерти вас ждет темнота и пустота. Но если ты отдашься мне, мы будем вместе после всего, превыше пустоты"
Перед глазами пронеслись картинки — вот бабушка в гробу, вот выловили Никиту из реки, он синий и не дышит, вот бесчисленные трупики котят, что не пережили особо суровой зимы. А после смерти нет лучшей доли, лучшая доля здесь, на земле. Аглаю охватило отчаяние. Да что за доля такая — голодать и умирать в двадцать лет?! Она вдруг поняла, что разозлилась. И не от ужаса бьется в груди сердце, а от ярости.
Аглая сделала вдох. Еще и еще, пока внутри не осталось места для воздуха. Было как во сне, когда не можешь проснуться от сонного паралича. Аглая резко выдохнула и закричала. Изо рта вырвался тихий звук. Темнота надвинулась на Аглаю. Та оступила на шаг, второй. Она забормотала детскую считалочку, которой когда-то бабушка научила. "Ай за морем-окияном, ай на острове-Буяне, стоял камень-Алатырь, он дружил с тремя ветрами", — поначалу получалось еле слышно. Голос Аглаи обретал силу, и кругом становилось светлей. В какой-то миг Аглая поняла, что солнце пока не скрылось. Последние лучи пробивались сквозь сосновую крону. До Аглаи донесся вечерний, влажный запах земли. Темнота тянулась из кустов бересклета. Аглая сделала еще шаг. Она ступила под закатный свет. Темнота двинулась следом, но отпрянула.
— Я себе хозяйка! — крикнула Аглая. — Только я!
Аглая развернулась и бросилась прочь. Она мчалась вслед за уходящим солнцем. Оно не торопилось уходить, оно словно ждало ее. Аглая перепрыгнула через ручеек. Темнота осталась за ним. Она словно натолкнулась на преграду. С криками Аглая выбежала на проселочную дорогу.
Множество коровьих глаз уставилось на нее. Пастушонок вытащил дудочку изо рта.
— Играй, — велела Аглая, переводя дух, — играй что есть мочи.
Они дошли до Ольменовки под наигрыш "ай в малину я ходила". У ворот Аглая даже похлопала пастушонку.
Через день она отдала бусы из медного изумруда. Ирина руками повсплескивала, поахала, а потом подарила синий шушпан. Аглая возвражать не стала. Она бы и задарма поискала.
Еще через день Аглаю разбудили голоса. Она выглянула наружу, ожидая вил и огня. К ней стояла очередь, как к бабушке когда-то. "Вы сегодня смотрите? А то мы издалека, — сказала какая-то женщина в красном платке и кожаных сапогах на шнуровке. Она протянула Аглае десяток яиц.
Так и повелось. По утрам к ней сходились желающие. Кому сглаз снять, кому отвар сделать. Аглая не отказывала. Ее погреб стал ломиться от чужой благодарности — были здесь и бочки с соленьями, и колбасы, а как-то даже связку бубликов принесли.
Однажды постучала и Таня. Она выглядела иначе. Бисерные украшения исчезли. На Тане была обычная серая понева, волосы же она снова убрала под ленту. Как незамужняя. Таня немного помялась на пороге, потом зашла. Серая кошка, что вкушала принесенной свежей рыбы, спряталась под стол. Аглая рассмеялась.
— Чего тебе? — спросила она. Таня ни разу не появилась со дня похорон. Порою Аглае снилось, что Таня бросает горящий факел ей в окно.
Таня вздохнула. Ну хотя бы не начала свое обычное "Ой, Аглаюшка"
— Я уезжаю скоро, — Таня выдохнула, — Мы с Мироном. Ты знаешь. Если хочешь, мы и тебя заберем. Потому что, Аглаюшка, — она все-таки сделала это, и Аглая поморщилась, — здесь тебе житья не дадут. Ольменовка молчит пока, но это они отходят. Потом начнется. У нас не любят свободных девок.
— Я не пропаду, — ответила Аглая. Она смотрела на Таню. Она ее немного любила. — А тебе надо уезжать побыстрей. Потому что его семейка найдет, на кого всех собак спустить.
Таня поежилась.
— Поехали с нами?
— Нет. Не хочу, — Аглая улыбнулась ей. От объятий отстранилась. Она не могла простить Таню за столь долгое трусливое молчание. Она больше не была той наивной дурехой, что верила в дружбу и бабушку.
Неделю Аглая провела в ведьмовской работе. Она чуяла то, о чем другие и разумения не имели. Ей стали подвластны корни трав и костяные порошки. Теперь Аглая не страшилась сделать что-нибудь не так. Ее движения и слова были точны, и она не ошибалась в дозировках. Она слышала, что трава говорит. Ей иногда казалось, что она лучше бабушки владеет ведьмовством. Аглая старалась гнать от себя такие мысли: ничем хорошим они бы не обернулись. Аглаю все чаще терзали предчувствия. Она перестала ходить в лес, помня об обещании. Да и по той жуткой тени не скучала. В бабушкиных книгах не нашлось ее описания. Быть может, и бабушка о таком не знала?
На зеленую троицу Ольменовку украсили. Из каждой калитки торчало по пучку полыни. Дети смастерили русалку из старой рубахи и двух колышков. С утра все пошли на кладбище, улещивать своих покойников. Аглая смотрела, как стар и млад, шествует мимо ее избы. Кто-то не глядел в окна, но пара человек глаза намозолили об новые аглаины занавески.
— И чего им надо? — спросила Аглая у серой кошки. Та мурлыкнула. Она хотела было свернуться клубком да замерла. Аглая взглянула на дверь.
— Хозяйка, есть кто? — зазвучал голос. От него внутри у Аглаи сделалось хорошо-прехорошо. Бывают же столь красивые голоса.
— Входите, незаперто.
Аглая поднялась со скамьи. На поневу прицепилась сорная трава. Аглая отряхнулась.
Чужак вошел. Он поморгал, словно привыкал к полумраку. Ничего примечательного чужак бы и не углядел. На печи сушились травы. Два веника полевых цветов висели около стены — для аромата. Наконец, чужак взглянул на Аглаю.
— Ты ведьма? — спросил. Когда он молчал,
