Права животных и порнография - Эрик Миллер

«Какой странный сон», — подумал он. Однако чувствовалось, что это не сон, и надо бы взглянуть еще раз. Он сильно зажмурился и разлепил веки. Что-то было явно не в порядке. Желудок горел от голода, голова такая легкая, что рвется ввысь. Хотелось крикнуть, позвать ее. Нужно было, чтобы она подержала его голову, сказала ему, что все в порядке. Он опять начал плыть, терять сознание, но тут что-то стало царапать ногу и испугало его.

Он моргнул, глянул, и увидел там жену на коленях. Она закатала ему штанину и обмывала ногу ниже колена. Пытался было гнать видение, считать его сном, но понимал, что все не так просто. В ее лице было что-то ужасное, какое-то преувеличенное выражение голодной алчбы, которую он уже видел в ней несколько раньше, вечером. Прямо как сумасшедшая. Он решил, что лучше бы встать и отойти от нее, но, попытавшись, обнаружил, что не может. Не может даже дернуть ногой, чтобы вырваться из ее рук. Она посмотрела на него, и выражение алчбы тут же сменилось тем, в чем он разглядел печаль.

— Что происходит? — попытался он спросить.

— Прости, — сказала она. — Я думала, тебе будет достаточно, ты будешь спать и ничего не почувствуешь.

— Чего не почувствую?

Она опять бросила взгляд на его ногу. Печаль с нее слетела, вновь воцарилась алчба. Она отбросила тряпку, которой протирала кожу на ноге, и подняла нож.

— Я говорила тебе, что ты не понимаешь, какой у меня голод. Я постараюсь много не брать. Хотя тебя вообще так мало… Но, может, мне все-таки хватит, чтоб продержаться эти последние несколько дней. И я не дам тебе истечь кровью. Прижгу огнем.

Он слышал, как течет ручей и как горит костер, и звезды над ним стали четкими, словно попали в фокус. Потом завыло ее нутро. Звезды размазались и слились, и он поплыл куда-то в серость, чувствуя тянущую боль в икре.

ЧЕРВИ

Кто ты теперь — это не важно. Ребенком ты продавал их рыбаку по центу за штуку. Выковыривал их, безликих, из перевернутого вилами куска почвы, и продолжалось это у тебя с семи лет до пятнадцати. Деньги поначалу тратил на лимонад и книжки с картинками; позже начал их в основном откладывать на то время, когда станешь достаточно взрослым, чтобы от червей отойти и подумать о какой-нибудь другой работе. Частично эти деньги пошли на покупку твоего первого автомобиля — шестьсот долларов. Шестьдесят тысяч червей.

Что ты делаешь теперь, не имеет значения. По доллару ты можешь проследить судьбу шестисот тысяч червей, но до них, видимо, были еще пять или шесть сотен тысяч. Ты изучал биологию, приходилось их вскрывать, препарировать, и ты узнал, что внутренним строением они очень похожи на нас. Ты видел у червя малюсенький желудок, сердце, даже мозг. Узнал, что у них есть центральная нервная система, весьма похожая на твою. Нервы, рецепторы боли и все прочее. Вот только где их лица, где рты? Чем им кричать, когда насаживают на крючок? Ты помнишь, что от боли они частенько гадят под себя, хотя ты тогда не считал, что им больно.

Теперь ты вышел на тот уровень сознания, который уже не позволяет тебе смотреть на корову как на мясо и кожу или на рыбу как на филе, или на курицу как на машину по производству яиц, или даже на лошадь как на нечто, предназначенное лишь для того, чтобы переносить тебя с места на место. Ты даже пробовал прикинуть, за скольких убитых домашних животных ты несешь ответственность: это пятнадцать или двадцать больших коров, что-нибудь около двух дюжин свиней, возможно, три гуся и пять индюшек, утка, штук пятнадцать кур… Все эти смерти, имеющие отношение к тебе, общим числом едва ли выйдут из двух сотен, хотя это — результат тоже по-своему поразительный.

Но черви беспокоят тебя больше. Ты теперь знаешь, что боль они чувствуют точно так же, как корова (или любимая собачка, если на то пошло), и ты в замешательстве: как за всю жизнь ты сможешь расплатиться за миллион жизней, принесенных в жертву ради лимонада и первого автомобиля; как самому себе простить всю эту боль, причиненную в ранней юности, по которой ты до сих пор, несмотря ни на что, временами тоскуешь?

В дождь ты идешь гулять, подбираешь их с тротуара, на который они выползают, чтобы не утонуть; подбираешь, подбираешь… наберешь несколько сот из тех сотен тысяч, что пачкают асфальт и бетон большого города, и положишь туда, где — есть надежда — они будут в безопасности: в траву, на почву, укрытую ветвями дерева.

Даже в солнечный день, когда червей не видно, ты кладешь руку на теплую травку и просто чувствуешь, как полна ими земля. Земля, покрытая живыми существами, сама живая, она движется, она сильна и самодостаточна. И вот — острее, чем что-либо до этого в жизни — ты чувствуешь ее незащищенность от страдания. Пальцами ощущаешь ее боль.

И ходишь под дождем, собирая червей.