Права животных и порнография - Эрик Миллер

МУЖСКАЯ ШКОЛА

Когда меня поймали первый раз, мне было сказано, что если я пойду на спецзанятия, против меня не станут возбухать по всей букве закона. Идея в том, чтобы всех нас, застигнутых за приставанием, собрать вместе и заставить слушать бывших проституток, которые расскажут, какая паршивая была у них жизнь, когда они работали на панели, насколько это было для них опасно и насколько это опасно для нас. О ненависти к мужчинам у них тьма всяких историй, а одна сказала, что всегда держала под кроватью здоровенный нож и каждый раз предавалась фантазиям про то, как пырнет им мужчину, едва он начнет ее трахать. Сказала, что у нее была подружка с тем же задвигом, так та, в конце концов, и впрямь всадила пику мужику в зад.

— И, как вы думаете, куда тот парень пошел? — вопрошала она, подняв брови под самую свою плохо подстриженную челку. — В больницу? Чтобы сказать там: о-ё-ёй, меня проститутка только что ножом ткнула? А что потом он скажет жене?

Она выдержала драматическую паузу.

— Вы все окольцованные, так или нет? Что вы сегодня женам наболтали, вы сейчас где?

Мне-то как раз не надо оправдываться ни перед кем. Я не такой, как эти обормоты, что порезвятся и — домой, пока жена добрая. Мне самый кайф именно так мочалку оприходовать. Люблю, чтобы дал ей полета баксов, она сразу рачком, и делай с ней, что вздумается. Этим я здорово отличался от собравшихся.

В общем, они нам пели всякое занудство, вроде фигни про тех парней, которым за лишнюю двадцатку давали без резинки, а одна даже сказала, что умирает от СПИДа. На умирающую она мало смахивала. То есть они, конечно, все смахивали на умирающих, но не от СПИДа или чего-то в этом роде. В общем, я не очень вслушивался. Скука смертная, а я еще и с бодуна. Все эти соски в завязке — потолстевшие, плохо подстриженные и в костюмах из «Кей-Марта» — отвращали меня по-страшному, но не тем, какой ужас трахать их за деньги. Скорее, тем, что они нынче делают, чтобы не вышибли с квартиры.

Но, между прочим, та, что была у них за главную — ее Кей звали, — совсем другая была птичка-соловей. Все то, отчего они становятся такими страшными и задроченными, на ней покуда не сказалось. Взгляд побитой собаки еще не появился, накрашена будь здоров как, юбка выше колен, и даже вырез платья до самой ложбинки. Подытожив, что сказали другие телки, она посмотрела на всех нас по очереди, и когда дошла до меня, прятать глаза я не стал. Подумалось: «Господи, вот бы ее трахнуть!» Я понимал: это не так-то просто, ни полсотней, ни даже сотней баксов тут не обойдешься, но так же не бывает, чтобы совсем глухо. А то, что трудно, — так ведь от этого еще интереснее!

Говорильня закончилась, все пошли по своим делам, но я у выхода подзадержался, ждал, пока выйдет она.

— Кей? — говорю.

Смотрит, но как-то безрадостно. Ей, понимаешь ли, не до нас. А уже сумерки, она стоит, вся крутизна с нее слетела, на вид усталая, но все равно сексуальная.

— Да?

— Я бы еще про это послушал. Как вы насчет, скажем, кофе?

Вздохнула, повела плечиком. Такая же истомленная, как они все.

— Пойдемте, — сказал я. — Еще ведь рано. Мне это очень было бы полезно.

— Что ж, ладно.

Уговор был про кофе, но в результате мы оказались в баре и почти что в центре города. Самое смешное, что шлюхи шастали оттуда в двух кварталах — сиськи и попки шариками, длинные ножки и минимум тряпок. Без комплексов и мокрые заранее.

Но я мог думать только о ней. А она жевала все ту же жвачку, несмотря на то что мы взяли выпивку. Сказала, что у нее жизнь налаживается, три раза в неделю она ходит в колледж, устроилась в эту спецшколу координатором программы, квартиру теперь снимает ближе к воде, держит кошку, три года уже не кололась и пьет только в компании. Но как-то у нее слишком уж складно выходило. Я притворялся, что слушаю, а сам смотрел на ее шею и губы и думал о том, что она за деньги глотала сперму. Тут я заметил, что одна пуговка у нее расстегнулась и верхние своды грудей виднеются в полный рост.

Я кивал, поддакивал, а сам думал о том, с каким бы кайфом я сейчас нырнул головой под стол, чтоб посмотреть на ее ноги, а там, может, и под юбку бы заглянул. Хотелось посмотреть, какие у нее трусики, какая пизда, какая в жопе дырочка…

Она умолкла, сидела, помешивая в стакане. Смотрела куда-то вдаль. На вид — лет тридцати пяти, может, чуть старше. И, вроде, нервничать начинает, будто, раздайся сейчас неожиданный звук, подскочит. А я уже как одержимый — до того хочется увидеть ну хоть кусочек ее голого тела. Господи, думаю, расстегнула бы еще пуговку, уж так я был бы рад!

Какое-то время сидели, пили, и эти мысли во мне все росли. Временами она улыбалась, не сказать, чтобы совсем стала сама не своя, но все больше времени она тупо смотрела в стакан, как будто всячески старалась избежать разговора, который уже звучал в ее голове.

Наконец меня прорвало. Я сказал:

— С собой приходится бороться, это — да… ну, в смысле, с этими занятиями, и это замечательно. Знаете что, я бы хотел вам дать немного денег. У меня хорошая работа. Вы производите впечатление очень приличной, милой женщины, и все такое. — С этими словами я вынул из бумажника двадцать долларов и выложил на столик между нами.

— Я не могу взять у вас деньги. — Но в ее голосе звучал надлом. Я знал, что деньги у нее уже в сумочке, хотя и лежат пока что на столе.

— Послушайте, — говорю, — если вам не заставить себя взять их ни за что, тогда, может, сделаете за них что-нибудь. Пустяк какой-нибудь. Вот, скажем, пуговку на блузке расстегнете, и все. То есть я понимаю — это противоречит тому, о чем мы весь день говорили. Но я не думаю, что это может кому-то из нас повредить.

Сидит, молчит. Я уж решил, что сделал ошибку. Подумал — всё, моя карьера в этой школе псу под хвост: поди пойми ее, сейчас подымет крик, меня отсюда вышибут, а после по судам затаскают.

Но она взяла деньги и положила в сумочку, а потом расстегнула пуговку на блузке. И посмотрела мне в глаза — наверное, чтобы понять, как я это воспринял. Ее глаза стали чуть жестче. С улыбкой я смотрел на ее лифчик. Он оказался черным, и я чувствовал, что знаю теперь все, что нужно.

Она чуть-чуть качнула головой, отпила из стакана.

— Доволен?

— Ага.

Она все пыталась решить, кто кого использовал — это у нее на лице было написано.

— Слушай, — подавшись к ней, сказал я, — я могу дать еще, если ты снимешь трусики и дашь их мне. Дам полста.

— Пошел на хуй, — сказала она.

Я улыбнулся.

— Да ладно! Тебе польза, мне польза. Опять-таки, никто ведь не пострадает.

Она еще отпила. Нахмурилась и опустила глаза. Пальцами теребила пуговку, которую только что расстегнула на блузке. Встала и пошла прочь. Может, совсем уходит. А может, в туалет пошла. Я выложил на стол пятьдесят долларов и осушил бокал. Когда не знаешь, чего ждать, становится интересно. Вернувшись, она протянула мне сжатый кулак, и я взял у нее скомканные трусики. И положил их в карман. Она взяла полусотенную.