Екатерина Воронина - Анатолий Наумович Рыбаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Люди мирились с существующим положением вещей — она не могла мириться. Томительные простои судов в портах, когда недвижны теплоходы на рейде и могучие краны на причалах, были ненавистны ей как бессмысленная растрата человеческого труда.
Скоростная погрузка флота[1], бывшая темой дипломной работы Кати в институте, стала главной целью ее работы в порту. Она овладела ею так, как овладевает человеком идея, для осуществления которой у него нет почти никаких возможностей: усилия велики, результаты ничтожны, столкновения с людьми непрерывны. А человек или отступает перед трудностями, или отдает преодолению их всего себя.
Даже отец, плавающий теперь капитаном грузового теплохода «Керчь» — одного из новых прекрасных судов, появившихся на наших реках после войны, — убеждал Катю:
— Скоростная погрузка флота — чего бы лучше! Только ведь громаду надо своротить — и флот, и железную дорогу, и клиентуру. А ты кто? Песчинка!
Катя смотрела на его морщинистое, обветренное, изрытое синими точками порохового ожога лицо. Как всегда, ее охватывала жалость к отцу, к его старости, одиночеству, к тому, что многие несправедливо считают его суровым и угрюмым стариком. Она чувствовала в его словах заботу. Но как часто родительская забота становится преградой на пути беспокойных исканий детей. И раздражение, мгновенно овладевающее одержимым человеком, когда ему возражают, оказывалось сильнее и жалости и понимания.
— Тебе приятно неделями торчать на рейде — и пожалуйста. И не будем об этом говорить.
Требовательность и непримиримость, терпимые как качества административные, становились в ней чертами характера, мало украшавшими эту и без того замкнутую и недоверчивую натуру. Перестав интересоваться человеческими качествами окружающих людей, она обращалась только к качествам деловым, предъявляя им те требования, которые предъявляла себе само#.
Она борется — почему устраняются другие? Она все отдает работе — разве не обязаны это делать все? Человеческие радости? Обходится ведь она без них. Другие не могут? Их дело. Но это не должно мешать выполнению ими своих обязанностей. Сочувствие к людям? Да, конечно… Но сочувствие к слабостям — унизительно для того, кто его выражает, сочувствие к неудачам — невыносимо для тех, к кому оно обращено.
Такова была Катя, вступая в свое четвертое десятилетие. Она жила по ею же созданным законам и тем крепче держалась за них, чем больше чувствовала их непрочность перед общими законами жизни: с каждым годом она ощущала свое одиночество все сильнее и сильнее.
Долгие зимние вечера, диван, книга, которая валится из рук, вздохи матери и все понимающий взгляд отца…
Кино, куда приходишь одна на не слишком поздний сеанс и до начала его забиваешься в угол, в читальню, и сидишь, закрывшись газетой, потому что твое одиночество привлекает неприятное, а часто и оскорбительное внимание. И даже в зрительном зале тебя просят пересесть: какие-то пары хотят соединиться, а ты одна, и тебе все равно, где сидеть…
Красивые платья, модные туфли, безделушки, все то, что украшает жизнь женщины, чего хотелось и Кате, было ей не нужно, потому что не было желания нравиться, желания быть для кого-то привлекательной. Повинуясь неодолимому женскому инстинкту, она приобретала их, и они, годами висящие в шкафу и в конце концов выходящие из моды, старели, как старела она сама, как угасала ее никому не нужная красота, как мертвело ее сердце, лишенное любви.
Она жила в мире, который увлекался, страдал, мучился и оттого был счастлив. Она шествовала по нему, стараясь не видеть улыбок, взглядов, цветов, которые дарили люди друг другу. Но аромат любви и жизни опьянял и ее. Тогда наступали дни такого отчаяния, такой безысходности, какие переживала она тогда, когда ее бросил Мостовой. Она боялась самой себя, боялась ослепления, страшилась того дикого и могучего, что бурлит в ней, этих ночей, долгих, томительных, нескончаемых, этих дней, наполненных лихорадочным, беспредметным и безнадежным ожиданием.
Эти приступы проходили, подавляемые волей, заглушаемые работой, заботами, треволнениями ее трудного дела. Она оправлялась, как после тяжелой болезни, но без того облегчения, которое приносит выздоровление. Еще более суровая и замкнутая, шествовала она по своему пути. Тяжелый крест одиночества пригибал ее к земле, но земля пахла вечными и нетленными запахами жизни.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Все же один человек привлекал Катино внимание. Это был Константин Алексеевич Леднев, заместитель начальника пароходства.
Несколько раз Катя мельком видела его еще в институте на торжественных заседаниях и выпускных вечерах. Средних лет, представительный и видный, один из руководителей флота, человек, который вершит судьбами сотен таких людей, как она, нынешних и будущих специалистов речного транспорта, он сидел положенное время в президиуме и потом удалялся, как удаляется со сцены действующее лицо красочного, но привычного спектакля.
Как-то она встретилась с ним в коридоре института. Леднев шел в сопровождении директора. Увидев Катю, он бросил на нее быстрый, мимолетный, но внимательный взгляд. Такие взгляды часто бросали на нее мужчины, она не обращала на них внимания.
В свое время Леднев учился в этом же институте. Многие руководители речного транспорта учились здесь, и это обстоятельство ничего не прибавляло к Катиному представлению о нем.
Впервые столкнулась она с Ледневым на защите своей дипломной работы. Катя не помнила случая, чтобы Леднев был на чьей-либо защите, но не придала значения его приходу — пришел, и ладно! Всегда на обсуждении дипломных работ бывает кто-либо из пароходства. На этот раз это сам Леднев…
Темой дипломной работы Кати была «Скоростная погрузка флота». Тема эта была не новая. Но в отличие от других дипломантов Катя говорила о том, что мешает скоростной работе. Это было не то обычное, полуакадемическое-полуученическое исследование, к каким здесь привыкли, а боевая работа, изложенная местами не слишком доказательно, часто чересчур категорически и безапелляционно, но привлекательная страстным желанием все изменить, что всегда покоряет слушателей.
Леднев сидел, повернувшись к кафедре. Катя видела его красивое лицо со строгими, но мягкими чертами, небольшим, но сильным подбородком. На нем был белый китель с золотыми пуговицами и расшитыми золотом погонами. Перед Ледневым лежала Катина работа. Он не перелистывал ее, а внимательно слушал и Катин доклад, и выступления ее оппонентов. На его лице не было той снисходительной улыбки, которой высокопоставленные товарищи пытаются смягчить молодую, задорную, а потому простительную в своей бездоказательности критику в их адрес. Лицо Леднева выражало только спокойствие человека, который находится в центре внимания, знает это, привык к
