Я - истребитель - Георгий Захаров

...Мы по-прежнему защищаем Мадрид. Наши летчики-бомбардировщики летают над всей Испанией. Они летают на отечественных машинах СБ без прикрытия - нам за ними не угнаться. У СБ скорость больше, чем у И-15, "хейнкеля" и "фиата". СБ хорошо вооружен. Когда эти бомбардировщики идут плотным строем, то лучшей их защитой от неприятельских истребителей является плотность заградительного огня и скорость. Хорошая машина!

Истребителей из соседних групп в оперативных целях иногда перебрасывают на другие участки фронта, а мы постоянно находимся в Сото. В этом для нас есть и свои преимущества Мы прекрасно освоили район боевой работы и можем ориентироваться в нем с закрытыми глазами. Мы изучили все подходы и излюбленные маневры фашистов, Мы научились диктовать им в воздухе свои условия. Мы стали опытными воздушными бойцами. Не случайно четыре человека из состава нашей группы были удостоены высокого звания Героя Советского Союза: Павел Рычагов, Николай Шмельков, Иван Копец, Карп Ковтун (посмертно).

Но с каждым месяцем все меньше остается товарищей, с которыми я начал воевать в октябре тридцать шестого года. Некоторые погибли, других постепенно отзывают на родину. Весной тридцать седьмого года мы распрощались и с Рычаговым: он убыл домой. Командовать группой стал Александр Петрович Осадчий - тоже земляк, летчик киевской бригады.

А фашисты уже не те, что были осенью тридцать шестого года. Война приняла затяжной характер. Спеси у них поубавилось, и в воздухе они ведут себя осторожно, напролом не лезут. Обычно после каждого неудачного наступления, после каждой серии боев на земле и в воздухе возникает пауза. Фашисты начинают перегруппировываться, подтягивать свежие силы. Мы тоже готовимся.

В такие дни, как правило, есть время засесть за письма.

Написав как-то очередное письмо, иду искать Агафонова с намерением съездить в Мадрид. Застаю его в состоянии творческого экстаза. Поскольку никаких тайн между нами нет, заглядываю ему через плечо и читаю примерно такой показательный текст: "Вчера опять играли в футбол. Каждый день играем, и все с одной и той же командой. Я здорово похудел. Команда та - неважная: одних грубиянов набрали. Витьку стукнули по ноге - теперь недели две похромает. Пришлось дать тому сукину сыну по башке..." И дальше в том же духе. Необходимость соблюдать секретность нашего пребывания в Испании превращает писание писем в мучительную процедуру. Страстью к сочинительству Паша никогда не отличался и, когда он вывел последнее слово, посмотрел на меня горделиво, как человек, открывший в себе природный дар. "Дать по башке" - это каждому из нас гораздо привычней, чем упражняться в подобных писаниях. Мы вдвоем перечитываем Пашино сочинение и решаем, что комар носа не подточит.

В письмах мы постоянно изображаем себя этакими атлетами-здоровяками, но к лету тридцать седьмого года в этом была изрядная доля преувеличения. За год до описываемых событий я весил полноценных восемьдесят пять килограммов, а в тот день, когда мы редактировали Пашино письмо, во мне едва набиралось шестьдесят пять. Мои друзья выглядели не лучше. Сказывалось постоянное нервное перенапряжение. Это, может быть, не так заметно на земле, но становилось все более очевидным в воздухе. Ребята стали допускать ошибки - результат притупления реакции. Только жестокий опыт прошедших боев и индивидуальное мастерство летчиков помогали нам диктовать свои условия в воздухе над Мадридом, хотя с каждым днем у фашистов появлялось все больше новых пилотов.

Но вот и нам на смену прибыл отряд истребителей. Его возглавляют Михаил Якушин и Анатолий Серов. Николая Мирошниченко, Павла Агафонова, меня и еще нескольких человек оставляют для того, чтобы на первых порах мы помогли освоиться нашим товарищам. А это - сильная группа. Не надо было быть провидцем, чтобы понять: эти бойцы начнут новый этап борьбы и, может быть, достигнут большего, чем мы. Должны достичь - они ведь начинают не с нуля, они уже могут избежать многих промахов и ошибок, которые мы допускали на первых порах.

Мы по-прежнему наведываемся в гости к журналистам. Как правило, в каждый свободный вечер или день садимся с Агафоновым в машину и катим в отель "Палас". Друзья по-прежнему радушно встречают нас, сообщают новости, снабжают свежими газетами. Когда они работают, мы с Агафоновым хозяйничаем в их комнатах, которые скорее напоминают редакционные кабинеты, чем жилое помещение. Я продвигаюсь по комнате, цепляясь за стулья здоровенным маузером он болтается у самых коленей в деревянной кобуре. Маузер мне подарили испанцы после боя с "хенкелями", я горжусь именным оружием, всюду таскаю его с собой, хотя Кармен говорит, что выгляжу я забавно Да, действительно, я уже не тот плотный малый, который с изяществом циркового слона впервые ввалился в эту комнату несколько месяцев назад. Штатский костюм порядком пообвис на мне, берет лежит на голове лепешкой, и этот маузер, через который я, по словам Романа, умудряюсь чуть ли не переступать, чтобы не запутаться в ремнях,- все это, говорит Кармен, делает меня находкой для объектива его кинокамеры. Он шутит, но смотрит на нас с грустью. Вскоре наша троица получает приказ отправляться в Валенсию. Это - путь домой.

Уезжали мы неожиданно - так же, как приезжали. Но мне кажется, чти лучше всего привести здесь выдержку из письма Леонида Кальченко - он точно описал те чувства, которые мы испытывали при отъезде. Вот как вспоминает он свой отъезд: "Пришел на КП, мне говорят: "Подан автобус, сейчас же садитесь. Поедете в Валенсию, оттуда - домой". Все мы тихо зашли в автобус и уехали, не смогли даже ни с кем проститься. В душе было полно радости, что едем домой, а из глаз, помимо нашей воли,- слезы ручьем: казалось, сами уезжаем, а своих братьев оставляем...

Прошло много-много времени, а всякий раз, как вспоминаю о погибших товарищах, хочется снять шляпу и низко-низко поклониться во славу им. И пусть им земля будет пухом.

Сейчас нахожусь на пределе своей жизни, а как вспомню отъезд, то сердце щемит - все кажется преступлением, что не успел проститься с товарищами..."

Возвращение

Пароход оказался английским и шел в Одессу с грузом фруктов. Кроме нас на борту были летчики из других эскадрилий, танкисты, артиллеристы - человек сто в общей сложности. Были и раненые.

Сопровождать в море нас вышли два республиканских эсминца.

Начался артиллерийский обстрел. Английский капитан вывел судно из-под обстрела и повел его не в Одессу, а к африканскому побережью. Дня два мы укрывались в одном из алжирских портов. Потом пошли курсом на Одессу.

После Босфора нас уже нельзя было загнать в каюты. Английские моряки не говорили ни слова по-русски, но вежливо улыбались, встречая кого-нибудь из нас у борта. Мы часами простаивали неподвижно, глядя в морской простор, в котором вот-вот должны были обозначиться очертания родных берегов.