Зеленая западня - Анатолий Стась

Я старался разобраться в лабиринтах одного из этажей подземного логова. Но то было тяжелое дело. Коридор, заворачивая в бок, тянулся неизвестно куда. Дальше металлической сетки-перегородки и комендантской мне не приходилось ступать. Возле лифта, по левую сторону, был проход к роскошному кабинету Брендорфа. Запомнилось три двери и в самом кабинете. Куда они велели?

Мое внимание все больше притягивал противоположный от лифта конец коридора, где поблескивал прозрачный цилиндр, в котором, будто в футляре, виднелась фигура часового, одетого во что-то ярко-желтое. Даже широкополым шляпам, полиции подземного города, запрещалось приближаться к прозрачной халабуде. Однажды я заметил там Брендорфа в окружении нескольких мужчин. Они появились неожиданно, будто вынырнули из пола. Вся группа, как и дежурный, была одета у одежду едко-желтого цвета. А потом, сняв на ходу резиновые перчатки, штандартенфюрер и его спутники исчезли так, как и появились. Наверное, возле халабуды с дежурным был ход куда-то вниз, и там есть ступеньки, а может, и эскалатор. А внизу что?

Загби также беспомощно озирался в этом исполинском бункере, где перемешались комфорт и зловещая загадочность. В последнее время я ближе узнал индейца. Всю свою жизнь он сталкивался с жестокостью, которая ужаснула меня в туннеле, подобные картины видел не раз. Ночью я слышал, как он переворачивался с бока на бок, не мог заснуть. Наверно, Загби чувствует себя виновным в беде, которая постигла меня, думал я. Там, в деревянном бараке, он долго не соглашался на мой план — не хотел “выдавать” меня широкополым шляпам, что я, будто бы, подговаривал его бежать. Так вот, индеец, наверное, теперь казнил себя за то, что согласился на мои увещания и “выдал”. Ему и невдомек, что мой замысел удался: с разумом у меня все обстоит благополучно, и мы оба попали за Каменную стену, в самое сердце тайного бункера новоявленных фашистов. А это уже кое-что значит, когда нас здесь двое и мы вместе.

Работая в коридоре, я изо всех сил притворялся оболтусом, к которому даже простейшие вещи доходят чуть-чуть. Было совестливо перед индейцем, но пока что приходилось прикидываться. Кто знает, из какой щели тайком следит за нами чужой глаз. Хотя после того, как Кносе передал “категорию минус два” в рук Загби, за нами никто не ходит следом в коридоре, в пределах нескольких десятков метров, мы вроде бы свободны, все же не верилось, чтобы нас оставили без надзора…

В последний раз махнув щеткой, я выпрямил спину. Стена отливала, как глянцевая. В ней отражалась коренастая фигура индейца. Сойдясь возле третьей двери, мы направились в каморку.

Возле матрасов, на полу, стояли две жестянки. Суп из бобов, наш ужин. Пищу нам приносит утром и вечером сухой, как мумия, седой галу, человек с неподвижными, будто незрячими глазами. Он не отвечает на вопросы Загби, молча оставляет жестянки и значит, будто и не замечает нас.

Загби выпивает суп, мрачно бубнит что-то и укладывается на матрас. Под моей жестянкой белеет маленький кусочек бумаги. Недоумевая, незаметно поднимаю его к глазам. На бумажке что-то нацарапано. Едва разбираю слова при тусклом свете электролампочки, которая тлеет над дверью. “В стене пролегает канал, соединяется с вентиляционной шахтой, которая ведет на поверхность”. И в конце еще одна буква — “Е”. Это же писала Ержи! Но о чем она, о каком канале?

Осмотревшись, натолкнулся взглядом на расплющенные глаза индейца. Пододвигаюсь к нему вплотную, шепотом говорю ему:

— Они не смогли отнять у меня ум, им это не удалось. Не обижайся на меня, Загби. Я вынужден притворяться дураком, иначе ты меня здесь не увидел бы. А теперь сними пояс, дай мне.

На лице индейца — ни дрогнул ни один мускул. Он подхватывается на ноги, распоясывает робу. На поясе тоненькая металлическая пряжка. Она мне и нужна.

Пододвинув к стене матрас, я провел ладонью по круглым глазкам пылесоса-вентилятора. Вот он, четырехугольник! Такой, как в коридоре. Только там их несколько, а здесь один. Почему же я сам не задумался, для чего они, какое их назначение?

Втыкаю в щель пряжку, она сгибается, а четырехугольник не поддается. Нажимаю сильнее, и кусок белого пластика, отскочив от стены, мягко падает на матрас. В стене — квадратное отверстие, за ним пустота. Рука погружается в отверстие едва ли не по плечу, только тогда пальцы нащупывают твердую поверхность бетона. Вентиляционный канал в стене довольно просторный, но… Если в канал вмонтирован перепонки, сетчатые или наподобие решетки, то на них все и кончится. А если он пустотелый?

Ержи догадалась, какую роль сыграют четырехугольные щитки, которые с равными интервалами повторялись в коридоре, и в помещениях. Ими закрывались специальные люки, оставленные в стене на случай, если бы пришлось прочищать внизу вентиляционную систему. Пылесосы действовали во всех помещениях, даже в нашей маленькой каморке. И повсюду были люки. Ержи сообразила также, что канал где-то соединяется с вентиляционной шахтой, которая может вывести из подземелья на поверхность. Мне припомнился трепетный воздух, который прозрачным маревом висел над кустарниками. Не там ли выведено наверх горловину шахты?

Перепонок в канале не оказалось. Ободрав на локтях кожу, я всунулся в отверстие. Бетон сдавил меня со всех сторон. По левую сторону из круглых глазков в канал падал свет из каморки. Казалось, что я запхал себя в каменный мешок, где можно было лежать, немного раздвинув локти и едва подведя голову. Взрослый здесь не поместился бы, не говоря уже о таком великане, как Загби. А я мог еще и двигаться.

Вокруг тела гулял ветерок, воздух обдувал бока, спину. Первые метры дались легко, я полз быстро, только раза два больно стукнулся макушкой об бетон. И чем дальше двигался вперед, по воздушному течению, тем все ощутимее ныл затылок, лишним грузом наливались плечи, громче колотилось сердце. Приходилось время от времени отдыхать.

Угнетал мрак. Было тихо, как в гробу. Бетон под животом, бетон нависает над головой. Я едва удержался, чтобы не вернутся назад в каморку. Обругал себя никчемным трусом и пополз дальше, обдирая живот и колена шершавым дном бетонного пенала. Припомнил расположение комнат и подумал, что где-то близко должна была быть крайняя лаборатория. За ней — еще три комнаты, в которых колдуют фигуры в синтетических комбинезонах. Дальше по коридору ряд двери. Что за ними, кто за ними, этого я не знал.

Но все же вентиляционный канал пронизывал все помещения, расположенные по правую сторону лифта вдоль коридора… Значит, в каждое из помещений я могу заглянуть! Даже имею возможность пробраться в любую комнату, выходя из стен через люки.

Вентиляционная шахта, к которой я рвался, теперь уже не так обольщала меня. От волнения мне перехватило дыхание. Вот здесь. Первая лаборатория. За стеной никаких признаков жизни. Свет отключен, в позднее время там уже нет ни души. Рука натолкнулась в нише на щиток люка. Довольно нажать изнутри, как щиток выпадет — и ход в лабораторию свободный… А что будет потом? Потолочь, поломать все, что только подвернется под руки! Но стоит ли что-нибудь для Брендорфа именно эта лаборатория? Побывать в других я уже не успею. Наделаю шума, подниму на ноги широкополые шляпы. Ну, а вдруг где-то, именно в этой комнате, сохраняются бактерии, те проклятые “С-17”? Они воображались мне красно-кровавыми муравьями, которые шевелятся в запаянных колбах. Удар, хруст стекла — и смерть выползет из подземелье, понесется по сельве, загуляет по земле.

Я отшатнулся от щитка, как ужаленный. Долго лежал, положив голову на вытянутые руки. Заставил себя успокоиться. И не спешить. Пусть подземный город еще глубже погрузится в сон.

Когда мне показалось, что уже перевалило за полночь, я еще раз прислушался и исподволь двинулся вперед. Не останавливаясь, миновал лаборатории. Скучноватый запах химикатов, который слышался все время, пока я лежал, перебился вдруг запахом крепкого табака. Я поравнялся с какой-то комнатой. Возле моего лица из круглых лючков-отверстий, будто из маленьких иллюминаторов, лился свет. Несмотря на позднюю пору, за стеной сияли плафоны. В комнате негромко разговаривали. Я припал к глазку.

Рядом, очень близко от меня, сидел мужчина. Снизу было видно сапоги с толстой подошвой и ножки кресла. Сапоги казались огромными и закрывали всю комнату. Я отполз немного назад. Теперь все помещение как на ладони.

На низеньком диване, закинув ногу на ногу, с сигаретой в зубах — фрейлейн Труда. Возле нее, вокруг столика с бутылками, расположилось трое. Возбужденный, раскрасневшийся Кносе. Рядом незнакомый мешковатый толстяк в парусиновой тужурке, с широким рыхлым лицом, на котором бегали маленькие острые глазки; когда толстяк повернулся боком, я заметил, что у него разорвано ухо. И еще один — сухой, как жердь, высокий старик, нахмуренный, чем-то неудовлетворенный. Однажды я видел его, когда он выходил из лаборатории. Люди в комбинезонах вытянулись перед ним, как солдаты перед генералом. Видно, он только что кончил говорить и теперь умащивался на диване возле фрейлейн Труды, протягивая руку к бутылке. Тот, что в сапогах, четвертый мужчина, — белобровый комендант. Он сидел в стороне других, держался сковано, как гость в малознакомом доме. На столе в пепельнице горка окурков, сизый табачный дым тянулся вниз, поглощался вентиляцией. У меня уже слезились глаза.