В поисках четвертого Рима. Российские дебаты о переносе столицы - Вадим Россман

Альтернативное позиционирование страны в этой группе проектов, таким образом, прежде всего, связано не с Сибирью, а с Дальним Востоком, не с замкнутостью, а с разомкнутостью, но уже не на Запад, а на спасительный Восток.

Одной из причин восточных поисков новой столицы – как в дальневосточном, так и в сибирском варианте – кажется является желание найти новую культурно-цивилизационную принадлежность и идентичность, даже в тех случаях, когда в программе артикулируются исключительно экономические факторы. Одиночество России в Европе и неудачи российской внешней политики, особенно в нулевые годы, побуждают авторов этих проектов конструировать новую российскую макрорегиональную идентичность, тем самым косвенно поддерживая представления по поводу азиатского пути России и возможностей поиска новых друзей на Востоке. Однако даже в этих восточных чаяниях и поисках часто чувствуется прежде всего озабоченность реакцией и позицией Европы.

4. Концепция западной столицы: от империи к республике

В противоположность авторам из первой группы защитники республиканских идеалов, во-первых, принципиально возражают против имперского устройства России, и во-вторых, исповедуют принципы русского европеизма, описывая курс развития современной России как чистую азиатчину, истоки и корни которой они обычно приписывают как раз исторической линии Москвы. В противоположность авторам второй группы, перенос столицы мыслится ими как инструмент фундаментальной переориентации русской политики не на Азию, а на Европу и на глубокую и фундаментальную деимпериализацию России.

Многие политики и интеллектуалы, составляющие ядро этой группы, озабочены политическими импликациями сверхцентрализации, которые искажают реальные пропорции управления страной [Штепа, 2003; Широпаев, 2001]. Им кажется, что сложившаяся политическая архитектура России укоренена в исторических формах правления Москвы. Сама структура российской столичности задает формат и параметры российской политики, сверхцентрализацию и отсутствие свободы. Перенос столицы, считают они, позволит предоставить большую самостоятельность регионам, создать сильные региональные идентичности и переформатировать внутреннюю российскую политику в реальную систему федерации или в конфедерацию наций. Эта перспектива позволяет им также по-новому взглянуть на русскую историю, в которой они находят различные формы подавления Москвой старинных русских княжеств и бросить на нее свежий взгляд с общероссийских, но умышленно и подчеркнуто немосковских позиций.

Москвоцентричность русской истории, считают они, не позволяла до сих пор понять роль Москвы как предательницы общерусских интересов, например, в ходе противостоянии России татарам. Исторические формы правления Москвы в их представлении включали в себя жесткое подавление русских княжеств и внедрение азиатских – прежде всего монгольских форм управления. За Москвой тянется шлейф татарской жестокости, помыкания русскими землями, хитрых манипуляций и каверзных политических интриг. Опять же в противоположность авторам предыдушей группы, большинство этих авторов ищут новую столицу не на Востоке, а на Западе, которая должна не дистанцировать Россию от Европы, а повернуть ее к ней и еще крепче к ней привязать.

Некоторые из этих авторов, заметное место среди которых занимает лидер Национал-Демократического Альянса историк и писатель Алексей Широпаев, склонны демонизировать роль Москвы в русской истории. Они подчеркивают сервилистские причины подьема этого города и его постоянное сотрудничество с ордой. Некоторые важные эпизоды русской истории, считают они, известны сегодня большинству россиян только в пристрастной московской редакции[35]. Например, легенда о граде Китеже с их точки зрения имела в виду не противостояние татарам, а изначально была написана против Москвы[36]. Они пишут также об идеологическом контроле московских князей над русскими княжествами. Так, по словам Широпаева, «Повесть о взятии Рязани Батыем» долгое время была своего рода «самиздатом русского средневековья». Москва в изложении этих авторов несет основную ответственность за авторитарные формы правления и подчинение старинных русских княжеств – Тверского, Рязанского и Нижнегородско-Суздальского в эпоху татаро-монгольского ига и Новгорода и Пскова в эпоху Ивана Грозного [Широпаев, 2001].

Перенос столицы предстает в их описаниях, таким образом, освобождением от московского ига, от внутренней колонизации и многовекового рабства, порожденных московским правлением.

При этом Новгород и Псков, которые видятся колыбелью российских традиций свободы и демократии, часто называются представителями этой школы в качестве желательных новых столиц из-за их демократического культурного капитала и республиканских политических ценностей, которые они воплощали. Новые столицы, расположившись в этих городах, свяжут исторической нитью новую Россию с ее собственными автохтонными и самобытными традициями демократии [Можегов, 2006]. Новая столица должна возродить республиканское прошлое русской государственности, похороненное Москвой.

Алексей Широпаев рекомендует на роль новой столицы Новгород, который когда-то был членом ганзейской лиги городов. Этот город, считает он, может стать символом интеграции России с Европой. Возвращение к традициям Новгорода видится им как антидот и противоядие прививкам азиатчины и монгольских политических традиций, полученным от Москвы [Широпаев, 2001].

Здесь Широпаев, по-видимому, следует одной устойчивой антимосковской традиции в русской историографии и политической мысли, в широком смысле совпадающей с западничеством. Эта антимосковская и антисамодержавная традиция была связана с именами Курбского, Радищева, декабристов, Герцена, Тургенева и Георгия Федотова, которые отождествляли подьем Москвы и, в частности, политические процессы в эпоху правления Ивана III, с утверждением традиций русского рабства. Именно Иван III, с их точки зрения, в дополнение к возвышению политического статуса Москвы привнес в российскую государственность византийские амбиции (он был женат на Софье Палеолог) и окончательно подавил тенденции независимости русских княжеств. В наиболее ярком и недвусмысленном виде эта мысль о тождестве Москвы и русских традиций самодержавия и политической несвободы была сформулирована Александром Герценом в статье «Россия и Европа» (1850–1851):

Россия могла быть спасена путем развития общинных учреждений или установления самодержавной власти одного лица. События сложились в пользу самодержавия. Россия была спасена; она стала сильной, великой – но какой ценой? Это самая несчастная, самая порабощенная из стран земного шара; Москва спасла Россию, задушив всё, что было свободного в русской жизни… [Герцен, 1956: 403–404].

Об этом же писал Георгий Федотов в своей статье «Россия и свобода», поминая и «моральную тяжесть Москвы», и антихристианские и бесчеловечные черты в политических идеалах «московского человека» или «московита», как особого русского национального типа.

Российский публицист Вадим Штепа также подчеркивает необходимость антиимперской реконструкции новой столицы России, которую он предлагает назвать Китежем по имени города в известной русской легенде, сюжет которой обессмертил Римский-Корсаков. Интересной оборотной стороной этой легенды является то, что в ее изначальной версии Китеж, вопреки более поздней замене [Комарович, 1936], пал не под давлением татар и хана Батыя, а под натиском Москвы [Корнев, Штепа: 2000].

Владимир Можегов видит республиканский дух древнего Новгорода отчасти воплощенным в Санкт-Петербурге. Поэтому он предлагает распределить столичные функции между теми несколькими древними русскими городами, где традиции свободы были лучше развиты [Можегов, 2006].

Интересно отметить, что такая форма рассуждения, наверное, была бы не чужда и академику Дмитрию Лихачеву, который также видел Петербург именно новым воплощением Новгорода и продолжением его миссии. В качестве характерной особенности русских столиц он отмечал их близость к границам государства и связанность с торговыми путями. «Киев и Новгород возникают на важнейшем в X–XI веках европейском торговом пути, соединяющем север и юг Европы, – на пути из Варяг в Греки…» [Лихачев, 2006: 195]. С точки зрения Лихачева Петербург как бы возрождает этот транзитный путь из варяг в греки, разрушенный многими годами татарского ига [Там же: 379, 384–385]. Западные столицы России – в лице Новгорода, Киева или Петербурга – открывали Россию внешним культурным, политическим и экономическим связям, тем самым подтверждая ее скандовизантийский, то есть связующий цивилизации, характер.