Волною морскою (сборник) - Максим Осипов

Такова предыстория, невеселая.

А история начинается следующим образом. Отец Сергий сидит на кухне и читает книгу. Дело происходит поздней весной в Москве. Он много читает — философское, богословское, художественное, все подряд: старое, новое, главная его радость и интерес — читать. Не изменяет привычкам юности. Вот так, сидит себе отец Сергий с книгой и вдруг сознает — каким-то кружным путем выходит на эту мысль, — что Мона, пожалуй что, издыхает. «Умирать» для собаки — слишком торжественно.

— Какая разница, как назвать? Три дня уже ничего не ест.

Отец Сергий приводит Марину на кухню, где возле мисок с едой и водой лежит печальная Мона, головой на передних лапах, глядит вверх.

Священник подходит к окну, расстегивает пуговицу на рукаве, на стене появляется солнечный зайчик — от его часов. Прежде Мона сильно зайчиками вдохновлялась, прыгала, злилась, пробовала их ухватить, а теперь — только смотрит, не поворачивая головы, потом переводит взгляд на хозяев. Даже не пытается встать.

— Оставь собаку в покое!

Почему так зло? Не он, не отец Сергий, ее уморил.

Происходят разговоры по телефону, появляется ветеринар. «Ветеринар от Бога» — одна из Марининых подруг так отрекомендовала этого человека. Отец Сергий не запоминает имени ветеринара, настолько от того ничего не исходит, одно равнодушие. Еще — жадность, даже Марина была вынуждена это признать. Венозный катетер, однако, поставил: теперь Мона по крайней мере от обезвоживания не умрет.

Что-то они еще предпринимают в отношении Мониного здоровья, суетливо и вразнобой, анализы сделали — в моче лейкоциты, белок, что дальше? Ветеринар от Бога спрашивает: «Чего вы хотите?» И сам отвечает: «Возраст». Надо Мону везти на дачу: там ее можно будет нормально похоронить.

Все же в какой-то момент отец Сергий с женой действуют сообща: про «похоронить» даже не произносится — за много лет жизни, пускай и недружной, образуется понимание. Для брака, — скажет ему потом сосед по палате, писатель, — достаточны два условия из трех, в любой комбинации: штамп в паспорте, совместное проживание, постель. Первые два у них есть.

В такси — радио. Мона лежит тихо, а прежде всегда реагировала, особенно на женский голос, — скулила, брала разной высоты ноты. Марину исчезновение Мониной музыкальности впечатляет сильнее белка в моче, она всю дорогу всхлипывает, гладит Мону по голове.

— Это всего лишь собака, — говорит отец Сергий, он сидит впереди.

Утешение так себе, хоть и правда. Лучше было молчать.

О-хо-хо, горе горькое. Как-то они выгрузили вещи и Мону из автомобиля, расположили ее на полу, укрыли, попробовали покормить. Смирились с тем, что собаке конец.

— Животные в некотором смысле счастливее нас. Они не знают о существовании смерти.

Чем рассуждать, говорит Марина, сходил бы в аптеку, растворы купил, надо поставить капельницу. Разумеется, сходил и капельницу поставил, и в доме запахло чем-то особым — в квартирах, где отец Сергий причащал лежачих больных, стоял такой запах.

В какой-то момент Мона приподнялась и даже прошла немного по комнате, но потом задние лапы ее подкосились, и она упала, произведя большой шум — грохнулась о дощатый пол. Отец Сергий посмотрел на жену, она, вероятно, тоже подумала: скорее бы.

Туда или сюда, не должна собака долго болеть. Но опять появляется ветеринар — местный, лет тридцати, с тихим голосом, щупает Моне живот, так что та как-то очень по-человечески ойкает, и ветеринар говорит, что надо сделать рентген, ультразвук и еще анализы. И утром отец Сергий вызывает машину, и она доставляет их с Моной в ветеринарную клинику. Марина дома осталась: нет сил.

Мона лежит на блестящем столе, в окне солнце, и всюду зайчики, до которых ей теперь дела нет.

— Вот, — показывает ветеринар ее снимки. — Вот и вот.

Круглые белые пятна — раковые метастазы.

— И еще — вот, — не унимается ветеринар.

Он считает, что собаку следует усыпить, избавить ее от мучений. — Да она не особенно вроде мучается.

— Собаки ужасно выносливы, — объясняет ветеринар. — А она к тому же себя виноватой чувствует, что не может служить.

«Выполнить эвтаназию», так он говорит. И — да — он готов. Прямо тут.

— Минуточку, — просит священник.

Только эвтаназия ни при чем. Прикончить собаку они собираются.

Надо сделать звонок. Посоветоваться с женой.

— Конечно, — ветеринар понимает. — Только быстрей. — Его уже другие собачники ждут.

Отец Сергий смотрит на Мону:

— Я скоро вернусь.

Он и прежде ей говорил это, часто, а потом уходил на весь день, и Мона, наверное, думала, что «скоро вернусь» означает «вернусь нескоро», вряд ли ей в голову приходило, что хозяин обманывает.

— Делай как знаешь. — Марина плачет.

И вот Мона оказывается в картонной коробке, мертвая, в этой собачьей лечебнице и коробки особые есть. Простые, без надписей, белые.

— Собак хоронят в коробках? — спрашивает священник.

Ветеринар пожимает плечами:

— Можете тут оставить. Есть служба, которая заберет.

Не надо ему никаких служб.

Все происходит быстро, и спустя минут двадцать отец Сергий копает яму у себя на участке. В прошлом геолог, он умеет быстро копать. Он ничего не чувствует. Мона была собакой, которая хорошо прожила свою жизнь. Щенков не рожала, но — что поделаешь? — не подобрали они ей пары. Марина наблюдает за ним из окна. Закопал Мону безо всякой, конечно, коробки. Забрасывая ее землей, механически напевал «Волною морскою». Это самое песнопение когда-то и привело к тому, что, оставив свою геологию, он рукоположился в священники.

В середине девяностых будущий отец Сергий ходил в церковь столь часто, что почти забросил основную работу, тем более что в экспедиции их не отправляли, зарплату, в сущности, перестали платить: не нужна оказалась их геология — во всяком случае, та ее область, которой занимался он.

Придя в храм заодно с Мариной, будущий отец Сергий поставил себе задачей прожить полный церковный год — проследить за круговоротом богослужений — и прожил и год, и два, и сблизился с настоятелем — отцом Львом, протоиереем, больным и вдовым, живущим тут же, в церковном домике. Стал засиживаться у него до глубокой ночи — Марина проводила вечера в театрах, Моны тогда еще у них не было — и радовался стихийной религиозности окружающих, которой не находил у себя. Стихийности, спонтанности он завидовал в людях с детства.

Часто к отцу Льву приезжали родственники — сыновья и племянники, молодые священники и дьяконы (они произносили — дьякона), жившие кто под Москвой, кто в Рязанской, Тамбовской области, и тогда будущий отец Сергий наблюдал не только стихийную веру, но и стихийное пьянство, к которому тоже не был готов. Несколько священников находились из-за пьянства под запрещением, кто-то по нескольку лет, и тайно, чтоб не узнало начальство, служили в чужих приходах. Сергею нравилось их общество, нравилась мягкость, юмор этих людей, ему было лестно, что никто его отсюда не гонит, хотя сам, он осознавал, не должен был представлять для них особенный интерес.

«Бог и баба, — повторял отец Лев, глядя на питие своих родственников, — Бог и баба — жизнь, а водка…» — И отрицательно мотал головой. Про бабу — казалось невозможной смелостью.

В один из вечеров отец Лев рассказал о том, как ездил причащать старика — человека с тяжелым характером, в прошлом большого начальника, чуть ли не генерала, умиравшего теперь на окраине Москвы. Проделав огромный путь в маршрутках, он долго его исповедовал, а когда стал причащать, то обнаружил, что забыл Дары. И тогда протоиерей имел дерзновение, так он выразился, причастить генерала хлебом с вином, обманул его, погрузил кусочек просфоры в кагор и дал старику. И велел генералу причащаться три дня подряд, и назавтра, и послезавтра, уже с Дарами, снова проделывал тот же путь. За такое могли не то что запретить — вовсе извергнуть из сана.

«А запретят — это ладно, — сказал отец Лев. — Лишь бы похоронили под «Волною морскою». Имелось в виду, что «Волною морскою» поют на погребении священников, а когда хоронят мирян — не поют. «Волною морско-о-о-ю скрывшаго древле гонителя мучителя, под землею скрыша…» — запел отец Лев вполголоса, и это, как ни удивительно, решило дело, над которым думал Сергей, — становиться или не становиться священником. «Неожиданные вещи иногда ударяют в душу», — объяснил он Марине. Та поглядела с сомнением: прежде он так торжественно не выражался. Сама она и Символ веры выучить не смогла.

Будущий отец Сергий знал, что на многое его не хватит, что надо себя ограничивать, и люди нецерковные в тот период ему стали неинтересны. Возможно, и Марина попала тогда в их число, была временно вынесена им за скобки.

— Все-таки странно, что мы поверили какому-то живодеру. — Она имеет в виду местного ветеринара.