Конь бледный - В. Ропшин

И смерть ещё: я убил человека… До сих пор я имел оправдание: я убиваю во имя террора, для революции. Те, что топили японцев, знали, как я: смерть нужна для России. Но вот я убил для себя. Я захотел и убил. Кто судья? Кто осудит меня? Кто оправдает? Мне смешны мои судьи, смешны их строгие приговоры. Кто придёт ко мне и с верою скажет: убить нельзя, не убий. Кто осмелится бросить камень? Нету грани, нету различия. Почему для террора убить – хорошо, для отечества – нужно, а для себя – невозможно? Кто мне ответит?

Вот в окно глядит ночь, я вижу горящие звёзды. Блещет Медведица, струится серебряный Млечный путь, робко сверкают Плеяды. Что за ними?… Ваня верил. Он знал. А я стою одинокий и ночь непонятно молчит и земля дышит тайной, и загадочно мерцают звёзды. Я прошёл трудный путь. Где конец? Где мой заслуженный отдых? Кровь родит кровь и месть живёт местью. Я убил не только его… Камо пойду и камо бегу?

22 сентября.

Сегодня с утра льёт дождь, мелкий, осенний. Я смотрю в его паутинную сеть и лениво, как капли, меня тревожат скучные мысли.

Жил Ваня и умер. Жил Фёдор, его убили. Жил генерал-губернатор и его уже нет… Живут, умирают, родятся. Живут, умирают… Хмурится небо, льёт дождь. Во мне нет раскаяния. Да, я убил…

Во мне нет горечи за Елену. Будто мой разбойничий выстрел выжег любовь. Мне чужда теперь её мука. Я не знаю, где она и что с нею. Плачет она над ним, над своей беспорочной жизнью или уже забыла? Кого забыла? Меня? Меня и его. Опять его. Мы и теперь с ним скованы цепью.

Сеет дождь, шумит по железным крышам. Ваня сказал: как жить без любви? Это Ваня сказал, а не я… Нет. Я – мастер красного цеха. Я опять займусь ремеслом. Изо дня в день, из долгого часа в час я буду готовить убийство. Я буду украдкой следить, буду жить смертью и однажды сверкнёт пьяная радость: свершилось – я победил. И так до виселицы, до гроба.

А люди буду хвалить, громко радоваться победе. Что мне их гнев, их жалкая радость?…

Молочно-белый туман опять обвеял весь город. Уныло торчат дымовые трубы, гудит на фабрике долгий гудок. Ползёт холодная мгла. Сеет дождь.

23 сентября.

Христос сказал: «Не убий», и ученик Его, Пётр, обнажил для убийства меч. Христос сказал: «Любите друг друга», и Иуда предал Его. Христос сказал: «Я пришёл не судить, но спасти», и был осуждён.

Две тысячи лет назад Он молился в кровавом поту, а ученики Его спали. Две тысячи лет назад народ одел Его в багряницу: «Возьми и распни Его». И Пилат сказал: «Царя ли вашего распну?» Но первосвященники отвечали: «Нет у нас царя, кроме Кесаря».

И у нас нет царя, кроме Кесаря. И теперь ещё Пётр обнажает меч, Анна судит с Каиафою, Иуда Симонов предаёт. И теперь ещё распинают Христа. Значит, Он не лоза, мы – не ветви.

Значит, слово Его – сосуд глиняный. Значит, Ваня неправ… Бедный, любящий Ваня… Он искал оправдание жизни. К чему оправдание?

Гунны прошли по полям, растоптали зелёные всходы. Бледный конь ступил на траву, завяла трава. Люди слышали Слово – и вот поругано Слово.

Ваня с верой писал: «Не мечом, а любовью спасётся мир и любовью устроится». Но ведь и Ваня убил, «совершил тягчайший грех против людей и Бога». Если бы я думал, как он, я бы не мог убить. И, убив, не могу думать, как он.

Вот Генрих. Для него нет загадок. Мир, как азбука, прост. На одной стороне рабы, на другой – владыки. Рабы восстают на владык. Хорошо, когда убивает раб. Дурно, когда убивают раба. Будет день, рабы победят. Тогда, – рай и благовест на земле: все равны, все сыты и все свободны.

Я не верую в рай на земле, не верую в рай на небе. Я не хочу быть рабом, даже рабом свободным. Вся моя жизнь – борьба. Я не могу не бороться. Но во имя чего я борюсь, – не знаю. Я так хочу. И я пью вино цельное.

24 сентября.

Я опять нанял комнату, живу в номерах: инженер Малиновский. Я живу, как хочу, – без правил взыскательной конспирации. Мне теперь всё равно: пусть полиция ищет. Пусть меня арестуют.

Вечер. Холодно. Над новой фабричной трубой обманчивый месяц. Лунный свет струится на крыши, сонно ложится тень. Город спит. Я не сплю.

Вот я думаю об Елене. Мне странно теперь, что я мог полюбить её, мог убить во имя любви. Я хочу воскресить её поцелуи. Память лжёт: нет радости, нет восторга. Утомлённо звучат слова,ласкают лениво руки. Как вечерний огонь угасла любовь. Снова сумерки, скучная жизнь.

Я спрашиваю себя: зачем я убил? Чего я смертью добился? Да, я верил: можно убить. А теперь мне грустно: я убил не только его, убил и любовь. Так грустит печальная осень: осыпается мёртвый лист. Мёртвый лист моих утраченных дней.

25 сентября.

Я взял сегодня случайно газету. Я прочёл мелким шрифтом, из Петербурга:

«Вчера вечером в гостиницу Гранд-Отель явилась полиция с предписанием задержать проживавшую там дворянку Петрову. В ответ на требование открыть, за дверью раздался выстрел. Взломавшими дверь чинами полиции был на полу обнаружен ещё не остывший труп самоубийцы. Производится следствие».

Под фамилией Петровой скрывалась Эрна.

26 сентября.

Я не знаю, как это было. Ночью, под утро, к ней постучались. Постучались негромко. В комнате было темно и тихо. Она чутко спала и тотчас проснулась. Вот постучались опять, уже настойчивее и громче. Она быстро поправила косы и встала. Не зажигая огня, босиком, подошла к большому столу, направо, у фортепьяно. Ощупью, так же бесшумно, вынула из ящика револьвер. Я сам подарил его ей. Потом она начала одеваться, всё ещё ощупью, в темноте. Постучались в третий, в последний раз. Полуодетая, она ушла в угол, к окну. Откинула тёмную занавеску. Увидела каменный двор, сырой и узкий. Вместо звёзд – тусклый фонарь внизу… Двери уже ломали. Кто-то мерно стучал топором. Она повернулась к дверям и сильным гибким движением прижала револьвер к груди. К голому телу. У сердца, пониже соска. Потом она лежала навзничь в углу. На ковре чернел револьвер. И опять было темно и тихо.

А теперь, вот сейчас, она, как живая, стоит у моих дверей. Локоны сбились, голубые глаза потухли. Она дрожит хрупким телом и шепчет:

– Жорж, ты ведь приедешь… Жорж…

Я сегодня пойду по Москве. Горят кресты на церквах. Звонят уныло к вечерням. В улицах говор и шум. Всё мне близко и чуждо. Вот решётка и крест. Здесь Ваня убил. Там, в переулке внизу, умер Фёдор. Здесь я встретил Елену… В парке плакала Эрна… Всё прошло. Был огонь, теперь тает дым.

27 сентября.

Мне скучно жить. Однозвучно тянутся дни, недели, годы. Сегодня, как завтра и вчера, как сегодня. Тот же молочный туман, те же серые будни. Та же любовь, та же смерть. Жизнь, как тесная улица: дома старые, низкие, плоские крыши, фабричные трубы. Чёрный лес каменных труб.