Книга предсказанных судеб - Мария Очаковская

– Что ж, будем наблюдать и слушать, – согласилась я, признав правоту брата Микеле.

А он благоразумно сменил тему беседы:

– Нынче нарочный привез письмо из Брюгге. Мне надобно поторопиться и закончить работу к приезду иллюминаторов. Труд этих братьев-художников ценится весьма высоко, будет неразумно заставлять их ждать. Сорок пергаментов в часослове, как мы и условились, оставлены девственно чистыми и ждут, когда их покроют чудесные рисунки и узоры. Хорошо бы напомнить его светлости об этом – что он желал бы выбрать в качестве сюжетов?

– Сколько мне помнится, из тех сорока десять пергаментов граф предполагал оставить для жизнеописания следующего хозяина Помара, – с улыбкой ответила я. – Пока Роллан мал и удостоился всего одной записи, в которой вы так чудесно описали его крестины. Ваш слог выше всяких похвал.

– В таком случае мне следует торопиться, – сказал брат Микеле, – и я покорно прошу вернуть мне часослов, чтобы продолжить работу.

– Помилуйте, разве он не у вас? – удивилась я, так как твердо помнила, что после чтения книги распорядилась тотчас отнести ее обратно в библиотеку.

– Сожалею, мадам, но уже два дня я его не видел, – заверил меня монах.

И мы оба, немало озадаченные, принялись искать часослов, сначала в библиотеке, затем, призвав слуг, устроили дотошные поиски в моих покоях, после чего переместились в комнаты к детям, а заодно опросили всех, кто только мог его видеть.

Но, увы, драгоценной книги нигде не было – она загадочным образом исчезла…

18. Часослов

Москва. Наши дни

…Перед ним на столе лежала книга, вернее, даже in folio, потому как ни под один стандартный книжный размер она не подходила, примерно сантиметров пятьдесят в длину и тридцать в ширину.

Прошла секунда, две, три, а Поленов все молчал, не в силах ничего сказать, в немом благоговении склонившись над драгоценным манускриптом. Ольга тоже молчала. Из включенного на кухне радио донесся знакомый мотив песни:

– …три желанья, у меня есть три желанья, нету рыбки золотой!

– У Пугачевой, может быть, ее и нет… Но у тебя, Колесникова, золотая рыбка определенно имеется, – сдавленным голосом выдавил из себя Алик. – По-другому объяснить появление этого… предмета я лично не могу.

Он протянул руку, но тотчас ее отдернул, так и не решившись дотронуться до переплета книги. И какого переплета! Цельнокожаного, благородного цвета горького шоколада, с узорным тиснением. По центру передней крышки красовался замысловатый герб, изготовленный из золотой пластины, инкрустированной мелкими кабошонами бирюзы и жемчугом. Края крышки были снабжены ажурными медными зажимами и застежкой с замочком, так же дополненным перламутровой инкрустацией. На тоновом обрезе страниц и на тисненном золотом корешке, немного пострадавшем от жука-короеда, гербовый узор повторялся.

– У тебя перчатки есть? – тихо спросил Алик.

– Зачем? – удивилась Ольга.

– Затем, что так полагается!

– Какие изволите – замшевые или одноразовые медицинские?

– Тащи медицинские!

Сев на стул, Поленов натянул перчатки и, буквально задержав дыхание, раскрыл книгу. Ольга пристроилась рядом с ним.

– Господи! Да неужели такое возможно!!! Умоляю, Колесникова, откуда это у тебя?

– Я разве не сказала? Это мне Шарль на днях передал – наследство внука от бабушки.

– Вот это ба-а-бушка! – почтительно протянул Алик, как он и предполагал, книга оказалась рукописной.

На первой же странице из тончайшего пергамента, предваряемый изумительной по красоте буквицей, шел аккуратный текст, выполненный черными чернилами довольно крупным, ровным почерком. Текста было немного, искусный цветочный узор обрамлял его так, что на странице оставались большие поля – маргиналии, покрытые узорами, до того мелкими, что нужна была лупа, чтоб их рассмотреть, но в то же время на удивление четкими. И буквица, и маргинальные рисунки дополнялись зеленым, синим, красным и золотым цветом. От времени краски нисколько не выцвели и оставались по-прежнему яркими, сочными. Вообще, сохранность книги поражала. Лишь кое-где по старому пергаменту страниц, наползая на текст или узор, проступали светло-коричневые разводы.

– Ты только представь, Поленов, кто-то, листая между делом книгу лет эдак двести назад, пил кофе и запачкал страницу, – предположила Ольга, указывая на пятна.

– Куда без перчаток! – остановил ее Алик. – Это фосинги! Невежа! Временные пятна. И никакие не двести лет! Вещь значительно старше.

– Пусть будет старше, – послушно согласилась Ольга и, размышляя вслух, продолжила: – Текст-то действительно на старофранцузском… И если вспомнить, что говорил Реформатский о процессе формирования современного французского, то вполне вероятно, что книга пришла к нам из какого-нибудь XVI века. А ты сам-то как думаешь?

– Пока никак. Надо смотреть, может, что-то в тексте попадется, – уклончиво ответил Алик, медленно листая книгу. – И сделай одолжение, сядь, не отсвечивай.

На следующей, раскрытой им странице оказалась изумительная по красоте иллюстрация. Поленов, не совладав с чувствами, выкрикнул:

– Нет, Колесникова! Это же просто что-то невозможное!

Как маргинальные узоры и буквицы, иллюстрация имела абсолютно первозданный вид, нисколько не потускнела от времени. Казалось, художник только закончил свою работу и свежие краски еще не успели просохнуть. На иллюстрации изображалась сцена из сельской жизни. Сложная многофигурная композиция показывала весь труд крестьянина в мельчайших деталях: полевая страда, сбор урожая, косьба, обмолот. На ярко-желтом пшеничном поле в различных позах застыли фигурки людей: косари с косами, погонщики волов подле повозок, крестьянки, срезающие серпами созревшую ниву, рядом на зеленом лугу пастухи с овчарками, загоняющие отару овец в овчарню. И над всей этой сельской идиллией в сопровождении свиты – феодал, хозяин, господин, облаченный в какие-то невообразимо роскошные одежды. Он сидит верхом на коне и пристально наблюдает за работой своих крестьян.

– У меня просто нет слов! – с трудом выдавил из себя дипломированный историк.

– Да уж, впечатляет! – поддакнула Ольга. – Особенно иллюстрации, правда же? Их тут много.

– Колесникова, ты не поверишь! Я даже в Ленинке такого не видел, когда сидел в отделе ценных книг! «Апостол» Ивана Федорова в сравнении с этой роскошью просто подпольное издание газеты «Искра».

– Ну, ты скажешь! Даже обидно как-то…

– Между прочим, ни для кого не секрет, что книги Ивана Федорова были бедно оформлены, дай бог, в две краски. Хотя, конечно, сравнение неправомочное. У него станок, а тут вещь рукописная.

– А переплетец-то каков! А? – продолжила Ольга, чувствуя, что показала книгу правильному человеку. Ей нравилось наблюдать за его реакцией.

– Фантастика! Сразу видно – французская работа! – с тем же воодушевлением откликнулся Алик и стал объяснять, что французские переплеты в свое время считались лучшими в мире, а еще про иллюстрации, которые раньше назывались «иллюминации».

– Только представь, какова должна быть кисть, чтобы добиться такой точности! – Алик снова погрузился в созерцание.

Постояв рядом, Ольга нетерпеливо ткнула его в бок:

– Ну, ты чего затих?

– Слушай, вполне вероятно, что фолианту этому лет четыреста или даже больше, я смотрю тут… – Поленов оторвался от книги и выпрямился. – Постой, а что, собственно, нам скажет профессиональный переводчик? Ты хотя бы прочесть что-нибудь пробовала?

Ольга с виноватой улыбкой посмотрела на него и закусила губу.

– Пробовала! Как будто ты не в курсе, что старофранцузский отличается от современного. Прочесть, наверно, и можно, но сложно! – с досадой в голосе произнесла она.

– Тогда вперед!

– Хорошенькое дело – вперед. На это все-таки время нужно, – отозвалась Ольга. – Ну, ладно, давай найдем ту страницу, которую я уже пыталась переводить. Там еще на картинке всадники…

Она подошла к секретеру, взяла ручку, лист бумаги и какой-то старый учебник, видно, он лежал у нее наготове, потом села, подвинула к себе книгу и задумалась. Алик застыл рядом, переминаясь с ноги на ногу, и, чтобы поощрить переводчицу, погладил ее по голове.

– Да не стой ты над душой! Ты мне мешаешь! – вскинулась Ольга. – Чайник лучше пойди поставь.

Сложив губы скобочкой, Поленов неохотно удалился на кухню и загремел там посудой.

– А где же тетя Нина с Денисом? – донесся его голос.

– Я их на дачу вчера отвезла.

Минут через десять на пороге с подносом в руках появился Поленов и, не решаясь поставить его в опасной близости от книги, сервировал чай на журнальном столике. Ольга с насупленным лицом грызла ручку.

– Ну, чего? Не выходит каменный цветок? – в нетерпеливом предвкушении он склонился над подругой.

– Чего-то не ахти. – Ольга взяла листок с переводом и, отхлебнув чаю, принялась зачитывать то, что ей удалось перевести. Впрочем, судя по выражению ее лица, получилось довольно коряво – она то и дело путалась и сбивалась: – Значит, так: «На пятый день светлого праздника Рождества Христова, при большом скоплении людей, коих собралось более тридцати…» Среди них, как написано, были бароны и благородные рыцари, а также еще кто-то, но никак не разберу кто. – Она подняла вверх указательный палец. – «…в сопровождении высокородной жены Элинор и других жен». Словом, вся эта шатия-братия «воздала должное доброму бургундскому вину, какового имелась целая бочка». Прости, Поленов, я не поняла точно, по какому поводу они так кутили. После бургундского один из них, знамо дело, затрубил в рог. А потом, как написано, прозвучало троекратное: «Рано или поздно, да сбудется!» – громко продекламировала Ольга.