Дневник Джанни Урагани - Луиджи Бертелли

– Пожалуйста, одолжите мне две лиры!

– Что-что? Пожар у бригадира? – ответил он. – У какого бригадира?

Я повторил ещё громче, тогда он ответил:

– Детям деньги ни к чему.

Теперь-то он расслышал!

Тогда я сказал:

– Не зря Вирджиния называет вас скупердяем!

Синьор Венанцио так и подпрыгнул в кресле и забормотал:

– Ах так? Вот язык без костей!.. Конечно! Будь у неё столько денег, она сразу спустила бы всё на тряпки да на шляпки!.. Скупердяй, значит! Ну-ну!..

В утешение я рассказал ему, что Маралли отругал её, что правда; он очень обрадовался:

– Ах, он её отругал? Ну слава Богу! Так я и знал! Мой племянник – юноша благородный и всегда был ко мне привязан… И что же он ей сказал?

– Он сказал: это же хорошо, что дядя скупой: так мне больше достанется в наследство.

Синьор Венанцио покраснел как рак и что-то залепетал, я даже испугался, что его сейчас хватит удар.

– Мужайтесь! – сказал я ему. – Наверное, это апоплексический удар, Маралли ждёт его со дня на день…

Он возвёл руки к небу, ещё что-то пробормотал, а потом вытащил из кармана кошелёк и протянул мне двухлировую монетку с такими словами:

– Вот тебе две лиры… И я буду давать ещё с условием, что ты будешь рассказывать, что говорят обо мне мой племянник и твоя сестра… Это доставляет мне большое удовольствие! Ты хороший мальчик и молодец, что всегда говоришь правду!..

Не зря говорят, что хорошо себя вести и говорить правду куда выгоднее, чем врать и изворачиваться. А теперь я подумаю, что бы такое подарить моему зятю, ведь он этого заслуживает.

14 января

Помощник адвоката Маралли – тот ещё старый недотёпа, он вечно сидит в приёмной за столом, с угольной грелкой в ногах и пишет-пишет с утра до вечера, всё время одно и то же…

Не понимаю, как он не оболванивается, наверное, потому что он и так болван.

Но мой зять очень его ценит, и я не раз слышал, как он доверяет ему важные поручения, уж не знаю, как эта размазня с ними справляется…

Будь у Маралли хоть капля разума, он давал бы все мелкие поручения, которые требуют сноровки и ума, мне, и тогда я постепенно приобрёл бы опыт и стал настоящим адвокатом.

Мне бы очень хотелось, как мой зять, защищать в суде всяких разбойников, но только хороших, которые сделались плохими в силу обстоятельств, как я сам. Я бы произносил пламенные речи и орал бы во всё горло (думаю, у меня получилось бы громче, чем у Маралли), чтобы заткнуть за пояс своих противников и чтобы справедливость восторжествовала над деспотизмом тиранов, как говорит Маралли.

Иногда я останавливаюсь поболтать с Амброджо, так зовут помощника адвоката Маралли, и он со мной соглашается.

– Адвокат Маралли сделает блестящую карьеру, – говорит он. – Если вы тоже станете адвокатом, то найдёте здесь в конторе тёплое местечко.

Сегодня я начал потихоньку практиковаться в судебном процессе.

Мой зять куда-то ушёл, и Амброджо вдруг отложил свою грелку, вышел из-за стола и сказал мне:

– На вас можно положиться, синьор Джаннино?

Я ответил, что можно, тогда он сказал, что ему нужно сбегать домой за очень важными бумагами, которые он забыл, – он мигом, одна нога здесь, другая там.

– Побудьте тут, пока я не вернусь: если кто придёт, попросите подождать… Но умоляю: не уходите… Можно на вас положиться, синьор Джаннино?

Я заверил его, что можно, и уселся на его место, с грелкой в ногах и пером в руке.

Вскоре вошёл какой-то крестьянин, очень забавный, с огромным зелёным зонтиком под мышкой. Теребя шляпу в руках, он сказал:

– Я пришёл по адресу?

– А кого вы ищете? – спросил я.

– Синьора адвоката Маралли…

– Адвокат вышел… Но я его шурин, так что говорите на здоровье… как будто перед вами сам адвокат. А вы кто?

– Кто я? Я Госто, крестьянин из Долины Вязов, меня там всякий знает и кличет Госто Растяпой, чтоб не спутать с другим Госто, что с соседнего имения; и я, знаете ли, член Союза рабочих и крестьян и вношу туда исправно два сольдо каждую неделю, что посылает нам Бог; синьор Эрнесто может подтвердить, он у нас за секретаря и умеет считать – не чета он нам, убогим… Так что я пришёл спросить про энтот процесс о забастовке и мятеже, который начнётся через два дня, я там за свидетеля буду; и, значит, как следователь меня позвал на допрос, я перво-наперво сюда побежал, чтобы спросить, как себя вести.

Я еле сдерживал смех, но напустил на себя строгий вид и сказал:

– И как же было дело?

– Да вот поди ж ты! Дело было так: как мы столкнулись лицом к лицу с солдатами, все разорались, а потом Джиджи Полоумный и Чекко из Меренды давай бросаться камнями, тут солдаты начали стрелять. Ну, что же мне говорить следователю?

Известно, что крестьяне тёмные, но до сих пор я не верил, что настолько. Не зря его прозвали Растяпой! Неужели он не слышал, что свидетели в суде должны говорить правду, только правду и ничего кроме правды? Ведь это знает каждый младенец.

Я посоветовал рассказать всё как было, а об остальном позаботится мой зять.

– Но мои товарищи из Долины Вязов советовали мне не говорить, что наши бросались камнями!

– Да они просто такие же невежды и растяпы, как вы. Послушайтесь моего совета, а им просто не рассказывайте ничего, вот увидите – всё кончится хорошо.

– Поди ж ты! Вы же и впрямь шурин синьора адвоката Маралли?

– Конечно.

– И говорить с вами – всё равно что говорить с ним?

– Точно.

– Ну раз так, я спокойно пойду домой и расскажу в суде, как всё было на самом деле. До свидания и спасибо!

И он ушёл. Я был очень доволен, что так ловко обтяпал это дело и помог зятю… Подумать только, сиди я тут всё время, я мог бы подготавливать дела и давать советы посетителям, тем более раз это так весело!

Сдаётся мне, я прирождённый адвокат…

Когда вернулся Амброджо и спросил, приходил ли кто, я ответил:

– Заходил один растяпа, но я с ним разделался.

Амброджо улыбнулся, уселся на своё место, пристроил грелку, взялся за перо и снова принялся строчить что-то на гербовой бумаге…

15 января

Синьор Венанцио, конечно, страшный зануда, но у него есть и хорошие качества. Со мной, к примеру, он сама любезность и любит повторять, что я ребёнок необычный и говорить со мной очень интересно.

Ещё он страшно любопытный и хочет знать всё, что происходит в доме, и всё, что о нём говорят, за это он платит мне по четыре сольдо в день.

Сегодня, например, он очень заинтересовался прозвищами, которыми его награждают домашние, и я перечислил ему целую кучу.

Моя сестра Вирджиния зовёт его «старый скупердяй», «глухой пень», «тридцать три несчастья»; Маралли – «дядюшка Скряга», «дядюшка Развалюха», а порой ещё «старый бессмертник», потому что он всё никак не умирает. Даже у горничной есть для него прозвище: она называет его «желе», потому что он весь трясётся.

– Ну слава Богу! – сказал синьор Венанцио. – Надо признать, лучше всех ко мне относится служанка. Я отплачу ей сполна!

И он расхохотался, как безумный.

16 января

Я уже придумал подарок для своего зятя. Куплю ему красивую новую папку, которую он будет держать на письменном столе, а то нынешняя вся обтрепалась и в чернильных пятнах.

И в придачу куплю две шутихи: запущу их с террасы в честь того, что наконец-то стал примерным мальчиком, как мечтали родители.

17 января

Вчера со мной приключилась одна неприятная история.

По дороге домой с новой папкой для Маралли и двумя шутихами я прошёл через контору и, увидев, что Амброджо нет в приёмной, а его потушенная грелка лежит под столом, решил сделать ему сюрприз: засунул в грелку шутихи, зарыв их целиком в золу.

Знал бы я, чем всё это кончится, я не стал бы так шутить, честное слово; но как, скажите на милость, можно предвидеть последствия, если они всегда приходят слишком поздно, когда делу уже не поможешь?

Но отныне я всегда буду хорошенько думать, прежде чем так делать, чтобы больше мне не приходилось слышать, что у меня низкопробные шуточки.

Я думал, получится смешно… Но был не прав.

Увидев, что Амброджо отправился из приёмной на кухню, как обычно, заправить горящими углями грелку, я, само собой, навострил уши. Раздался страшный грохот и крик, из кабинета выскочил мой зять с двумя посетителями, Вирджиния с горничной тоже прибежали посмотреть, что стряслось.

И тут в грелке снова прогремел взрыв, ещё похлеще первого, – все в ужасе бросились врассыпную, оставив беднягу Амброджо в одиночестве: тот застрял между стулом и столом, не в силах пошевелиться, и бормотал:

– Что это такое? Что это?

Я пытался успокоить его:

– Это не опасно… Ничуть! Думаю, это шутихи, которые я сунул туда, чтобы устроить небольшой праздник…