Пляски с волками - Александр Александрович Бушков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я опомнился, услышав не овацию, но довольно бурные аплодисменты – ага, кончилось первое отделение. Оказывается, далеко можно уплыть мыслями под классические романсы – я ведь начал уже было вспоминать, как ухитрился все же через четыре дня не попасть в окружение и вернуться к начальству со всеми бумагами. Это было ох как трудненько. Ну, посмотрим, чем нас порадует второе отделение – не зря же обещали аккордеон, и тот, что играл на рояле, ушел вслед за певицей, а скрипач остался не сцене.
«Роялист» (почему бы его так не назвать по аналогии с пианистом?) вернулся первым, а вскоре появилась и певица, и я ее не сразу узнал. Совсем другой человек: в модном на день начала войны пестром крепдешиновом платьице, а главное, все моментально стало другим – походка, пластика, озорная белозубая улыбка, словом, образ, ничуть не вязавшийся с только что отзвучавшими классическими романсами и строгим концертным платьем. Задорная девчонка с соседнего двора, в которую все мальчишки тайно влюблены, а она их в упор не видит, бегает уже на взрослую танцплощадку, и вечерами оттуда ее провожает молоденький военный летчик в роскошной довоенной форме: синий китель с галстуком и сверкающими петлицами, пилотка набекрень…
Бывший «роялист» вышел с большим шикарным аккордеоном, определенно заграничным, и они заиграли мелодию, которую до войны знал и стар, и млад – песня «Для меня ты хороша». Вот только с сорок первого на эту мелодию пели другие слова – которые опять-таки знал и стар, и млад.
Ну конечно, а как же иначе? Подбоченясь обеими руками, лихо выкаблучивая стройными ножками, сверкая улыбкой, Ирина Шавельская задорно пела знакомое здесь всем и каждому (кроме горожан, слышавших песню впервые):
Барон фон дер Пшик
забыл про русский штык —
а штык бить баронов не отвык.
И бравый фон дер Пшик
попал на русский штык,
не русский, а немецкий вышел пшик.
Вот теперь равнодушных и скучающих не стало.
Мундир без хлястика,
разбита свастика,
а ну-ка влазьте-ка
на русский штык!
Барон фон дер Пшик,
ну где твой прежний шик?
Остался от барона только пшик!
Вот тут грянуло! Не овация, но посильнее на несколько баллов, чем те аплодисменты, которыми проводили первое отделение. Офицеры из первого ряда бросили на сцену несколько букетов, а сидевший передо мной майор с узкими серебряными погонами медслужбы, видимо, особенно культурный, даже аплодируя, выкрикнул:
– Бис!
Боюсь, большинство присутствующих его попросту не поняли, призыв остался одиноким, и никакого бисирования не последовало (Ланин иронично покривил губы), музыканты заиграли новую мелодию, которую моментально узнал и я, и все наши, наверняка и кто-то из горожан – песня «В далекий край товарищ улетает» из знаменитого довоенного фильма «Истребители», после освобождения в тридцать девятом сюда завезли немало лучших советских фильмов, и многие местные за два неполных года успели их посмотреть.
Пройдет товарищ все бои и войны,
не зная сна, не зная тишины,
любимый город может спать спокойно
и видеть сны…
Резко, громко распахнулась одна из четырех дверей в зал, и властный командирский голос распорядился:
– Минуту внимания!
Замолчала певица, застыв в чуточку нелепой позе, пискнув, замолчала скрипка, умолк шикарный аккордеон. Тот же голос распорядился:
– Капитан Чугунцов, на выход!
Не теряя время, не раздумывая, вскочил и стал пробираться к выходу. Никакого удивления на лицах военных в моем ряду не было: самое обычное дело, когда офицеров вот так вызывают из театра, кино или другого общественного места. Это и в мирное время вовсю практиковалось в городах, где стояли наши гарнизоны. Краем глаза я подметил, что и троица на сцене не выглядит удивленной: ну, надо полагать, не впервые во фронтовой концертной бригаде, привыкли.
Я вышел и прикрыл за собой дверь. В зале вновь зазвучали скрипка, аккордеон и приятный голос певицы, именовавшийся на музыкальной фене «контральто». Незнакомый старший лейтенант с красной повязкой, на которой значилось «Дежурный», козырнул с ухваткой старого служаки:
– Капитан Чугунцов? Старший лейтенант Бадалов, дежурный по театру. Только что звонил ваш дежурный. Подполковник Радаев приказал немедленно явиться к нему.
Он смотрел без малейшего любопытства – ничего нового или интересного, дело совершенно житейское. Я кивнул ему, надел фуражку и быстро пошел к выходу. Не испытывал ни малейшего сожаления от того, что поход за прекрасным был прерван столь неожиданно. Наоборот, испытал радостное охотничье возбуждение. Этот вызов в восемь часов вечера мог означать только одно: дело каким-то образом сдвинулось с мертвой точки. Не случайно Радаев вызвал только меня, а Петруша остался повышать культурный уровень…
Вскоре оказалось, что я прежестоко ошибся, никакого шага вперед, даже крохотного шажка. С точностью до наоборот, прибавилось тягостных неприятностей.
Подполковник Радаев, как всегда, говорил бесстрастно, без тени эмоций на непроницаемом лице.
Примерно около пятнадцати ноль-ноль (точное время никто не зафиксировал) в двух километрах от северной околицы Косачей по лесной дороге проезжал «студер» с пехотинцами. На обочине они увидели «Виллис» с поднятым капотом, и рядом – неподвижно лежащего ничком человека в форме советского офицера. Первое, о чем братья-славяне подумали – банда! Края наши были тихие, «дубравники», аковцы и прочая сволочь не докучали, но иногда все же забредали и они, и немцы-окруженцы, и ховавшиеся по лесам полицаи и прочие немецкие пособники. Поэтому «царица полей» в количестве взвода полного состава с лейтенантом во главе отреагировала соответственно: выскочили из кузова, залегли по обе стороны грузовика, приготовили имевшийся у них ручник, готовые чесануть по лесу из всех стволов. Однако ползли минуты, а в лесу не замечалось ни малейшего шевеления, да и птицы, быстро определил воевавший не первый год лейтенант, там и сям верещали, как непуганые.
Встали, подошли к лежащему, как явствовало из погон и кантов, старшему лейтенанту-пехотинцу. Перевернули на спину и,
