Девочка, которой всегда везло - Зильке Шойерман

Я смотрю на циферблат электронных часов: 5:23, проснулась, но продолжаю лежать не шевелясь; мне хочется и дальше лежать в темноте, смотреть, как окутавшая меня чернота становится серой, насладиться постепенным переходом ночи в день; когда станет светлее; когда наши силуэты станут видимыми, примут свои окончательные очертания и наши проблемы, и я смотрю на восходящее солнце, как на врага. Этот враг победит обитателей гостиной, высветив все детали и нюансы, враг, снова и снова поражающий меня своей изумительной красотой, поражающий и на этот раз, когда я вижу, как солнечные лучи пробиваются сквозь волокна штор, окрашиваются в их цвета, как солнечные блики гуляют по гостиной, прыгают на ковер, перебираются к изножью двуспальной кровати и начинают щупать нас; покрывают причудливыми прожилками одеяло и мои икры, делая их похожими на шкуру неведомого экзотического зверя.

Рихард спит в углу кровати, он лежит на спине, добротно укутанный до самого подбородка. Мне не остается ничего другого, как гладить ладонью белое одеяло, я глажу до тех пор, пока не меняется его ландшафт. Где-то посередине тела Рихарда начинает расти интересный холмик, меня охватывает прилив нежности, и я касаюсь рукой маленького шатра, если я буду ласкать его дальше, то Рихард в полусне отдернет одеяло и потянет меня к себе. Я тихо встаю и беру со стула свою одежду. Рихард, что-то бормоча, поворачивается к стене, он привык к моим ранним утренним подъемам, он знает, что я хожу плавать. Я смотрю на него и целую в лоб. Я не бросаю его, нет, на самом деле не бросаю, ибо в действительности мы никогда не были вместе, скорее наш роман выглядел так, словно мы какое-то время посидели рядом на парковой скамейке и вместе полюбовались чудесным видом. Просто так случилось, что я оказалась первой, кому пришло время встать и уйти.

Следующие два дня я не видела ни Рихарда, ни Кая, ни Инес. Вечерами звонил телефон, кто-то слушал голос Сьюзен, я не поднимала трубку, а сообщения мне никто не оставил. Измотанная, до дна вычерпанная сложностью ситуации, я была не в состоянии переживать свои и чужие реакции и тем более их провоцировать, я заняла самую устойчивую позицию, все прекраснейшим образом устроится само собой. Необходимо окутать себя оптимизмом — оптимизмом, полностью и совершенно противоречившим нормальному исходу подобных событий, ибо чем могло все кончиться, когда время использует свои богатые возможности для того только, чтобы заложить в голове свои смертоносные мины замедленного действия — страх и ревность? Но, вопреки всему, хотя Рихард стал холоден и официален, услышав мои отговорки, и хотя Кай надавал мне кучу обещаний нежным голосом, делавшим теплыми и значительными самые обыденные слова, надавал только для того, чтобы заключить новый трудовой договор и уехать в Гамбург, несмотря на все это, я твердо держалась своего решения — жить с Каем и Инес, что бы из этого ни вышло; я доверилась судьбе, поверила, что все устроится, поверила, подавляя тайные подозрения; я вела себя — питая нелепые мечты и лелея безумные представления о желаемом — как кролик, который бежит по шоссе навстречу фарам грузовика, видя в них восходящее солнце.

Я навестила Инес еще один раз, всего один — она меня предала, для измены ей даже не потребовались слова, — Кэрол охотно вызвалась доставлять ей спиртное, и я почувствовала, что не обязана теперь навещать ее каждые два дня, тем более что ее все равно скоро выпишут. Кая нет, бормочет она, я реагирую на это хныканье стоической миной; ты отвезешь меня в клинику? Да, говорю я, конечно. Мне, правда, придется взять напрокат машину, но это не проблема. В мою жизнь вошли люди, ставшие мне близкими, несмотря на все, что мы друг другу причинили. Поняв это, я пришла в прекрасное настроение, настроение, граничившее с истерической манией, оно было так сильно, что я не спала несколько дней.

Вечер, я торопливо иду по улицам с работы. Дни постепенно становятся длиннее, а этот примечателен тем, что впервые во второй половине дня сквозь тучи проглянуло весеннее солнце; оно выгнало людей на улицы, и даже сейчас, в половине девятого вечера, когда на город спустилась темнота, а магазины давно закрылись, люди продолжают клубиться на тротуарах, как муравьи, больше стало машин и мотоциклистов. Туфли лежат в сумке, я обута в кроссовки; иду я обходным путем, чтобы не проходить мимо дома Рихарда, под рекламным щитом, на котором впервые увидела портрет. Прошло всего несколько дней после выхода статьи, и портрет исчез, не было видно и обрывков бумаги; портрет Йоды не стали сдирать, а просто заклеили другим плакатом. Некоторое время я стою задрав голову и рассматриваю новый портрет — молодой женщины в нижнем белье. Потом я иду дальше, таща на плече тяжелую сумку, я замедляю шаг, делать мне, собственно говоря, нечего. Тем временем я дохожу до Борнгейма, иду по кажущейся мне бесконечной улице Зандвег и вдруг вижу на противоположной стороне освещенную витрину видеотеки — два больших продолговатых стеклянных окна. Правое прикрыто щитом. Вход только для лиц старше восемнадцати. Ко мне приходит спонтанное решение присоединиться к этому клубу избранных, и я вхожу в магазин, точнее, в отдел для взрослых, здороваюсь, хотя, впрочем, кроме единственного служащего этой конторы, мужчины лет пятидесяти, сидящего в бейсболке перед экраном видеонаблюдения, мое приветствие абсолютно никого не интересует. Я подхожу к прилавку и тоже смотрю на экран. Одни пустые проходы между стеллажами. Потом появляется нерешительно идущий между ними парень в клетчатой рубашке. Внезапно мне в голову приходит довольно причудливая мысль, я спрашиваю мужчину в шапке с козырьком, нет ли у них фильма Ребекки, мне приходится дважды диктовать ему длинную фамилию Ребекки по буквам, он набирает имя на компьютере, но не находит ни одного фильма. Он очень сожалеет, но я не вижу здесь ничего страшного, я и сама не уверена, что хочу именно сегодня смотреть фильм Ребекки, может быть, когда-нибудь потом. Мой вопрос о неизвестном ему режиссере сразу возводит меня в глазах мужчины в ранг специалиста, он принимается выписывать удостоверение постоянного клиента. Для заполнения формуляра ему нужен мой паспорт, и, пока он переписывает оттуда необходимые данные, я осматриваюсь. Некоторое время я хожу мимо уставленных эротикой полок, читая надписи на некоторых упаковках. «Влагалища тинейджеров», «Большие губы», правда, и на этом фоне встречаются очень странные названия: «Гигантский молот» или «Дворец сисек». Наконец, я добираюсь до полки, где эротику сменяют подобные им по уровню фильмы ужасов. Я выбираю классику тридцатых годов и с несказанной радостью покидаю заведение. Мужчина говорит, что сутки проката стоят один евро, после чего вручает закатанное в пластик удостоверение.

Дома я сбрасываю пальто и кроссовки, выпиваю большой стакан апельсинового сока и ставлю фильм. Показывают цирк, в котором выступают калеки и уроды, в конторе проката я прочла аннотацию на упаковке DVD — в фильме снимали людей с настоящими врожденными аномалиями, я неотступно думала об этом, видя извивающийся на арене торс безрукого мужчины, который мог ловко скоординированными движениями губ зажечь вставленную в рот сигарету, наблюдая мужчин с крошечной головой, проходящих сквозь узкие щели, и женщин, сиамских близнецов, вышедших замуж за разных мужчин; эти женщины все время ругались по поводу планов и распорядка дня. Сюжет заключается в том, что счастливо обрученный с лилипуткой лилипут Ганс вдруг почувствовал, что его тянет к привлекательной, совершенно здоровой женщине, гимнастке на трапеции, и она, прельстившись его богатством, выходит за него замуж, а держит за дурачка. Следует чудовищная свадьба, во время которой девушка-лилипутка, а вместе с ней и зритель, страдает по лилипуту Гансу. Меня знобит. Я забираюсь с ногами на диван, обнимаю колени, став совсем маленькой, и не отрываясь смотрю на экран.

Фильм шел уже больше получаса и должен был скоро закончиться, когда мне показалось, что раздался сильный хлопок; я машинально взглянула на окно, первый раз при мне в стекло врезалась птица, точно так же как та, первая. Я нажала кнопку на пульте, чтобы остановить фильм, и нерешительно посмотрела на задернутые шторы. Тихо, но мне все равно было не по себе. Немного подождав, я все же раздвинула шторы, но не увидела никакой птицы, не увидела я ее и на балконе. Ничего, кроме ветвей каштана, упрямо тянувших свои черные руки к небу, невзирая на вечный дождь, они качались на весеннем ветру, словно ожившая резная японская картина. Успокоившись, я вернулась в квартиру и снова включила фильм, предварительно прибавив отопление — мне вдруг стало холодно. Пошли титры, зазвучала проникновенная мелодия и песня. Месть уродов была страшной и омерзительной, в конце гимнастка и ее любовник, одинаково и полностью обезображенные, извиваются на земле, как черви. Добро, пусть даже и такое непривлекательное, побеждает, но это не оставляет у зрителя чувства удовлетворения. Почему я не взяла напрокат еще и фильм ужасов? Я бесцельно походила по квартире, потом достала из сумки прихваченную на работе карту региона, чтобы еще раз уточнить маршрут.