Перехватчики - Лев Экономов

— Ай да Лерман! Догадался, чем закрыть амбразуру, — заметил мой сосед, наблюдая, как старший сержант прилаживал лозунг «Постоянная готовность уничтожить воздушные средства нападения врага — закон жизни воинов противовоздушной обороны».

Эти слова были взяты с титульного листа нашей новой Книги почета. Они как-то сразу настроили всех на серьезный лад. Смешки и разговоры прекратились.

Прежде чем дать слово докладчику, собрание решило разобрать заявление ефрейтора Брякина.

С этим заявлением я был знаком. Брякин писал его прямо на аэродроме на листе, вырванном из рабочей тетради. Если бы лист был вырван для чего-нибудь другого, то Брякину попало бы от техника самолета, тетрадью которого он воспользовался, но на этот раз техник не сказал ему ни слова даже тогда, когда потребовался второй лист. Теперь Лерман чуть ли не водил рукой Брякина, внося стилистические поправки и добавления.

Когда заявление было написано, Лерман аккуратно сложил его и убрал в карман. Ему нужно было идти по своим комсомольским делам.

— Погоди! — окликнул его Брякин. — Давай-ка сюда!

— Зачем?

— Нужно.

— Знаю. Не валяй дурака, — Лерман больше не оглядывался. В тот вечер он сказал мне:

— Уже второй раз рвет свое заявление.

— Почему?

— Считает себя недостойным. Я, говорит, сидел в тюрьме, ну и прочее, прочее.

— Чудак он.

— Конечно, чудак.

— А может, он не хочет?

— Хочет, по глазам вижу, просто боится. Ведь многие не знают о его прошлом, а на собрании придется рассказать.

— Это не большая беда; если человек выздоровел, то стыдиться своей болезни нечего. Так ему и нужно сказать. Ты разыщи его, — попросил я Лермана. — Поговори, как товарищ с товарищем. Убеди, успокой парня. А то он весь изведется до собрания.

И вот теперь, когда наш секретарь взял в руки заявление Брякина, я посмотрел на Лермана. Лерман спокойно кивнул кудлатой головой, и мне стало ясно, что он разговаривал с Брякиным.

— «Прошу принять меня в ряды ленинского комсомола, — читал секретарь, — клянусь свято выполнять его устав и никогда не сворачивать с пути, указанного великим Лениным. Клянусь быть…»

К моему и Лермана удивлению, текст заявления оказался не тем, с которым мы были знакомы. Значит, оно еще раз переписывалось Брякиным. В конце заявления Брякин сообщал о своем прошлом, осуждал его, хотя было бы вполне достаточно, если бы Брякин сообщил об этом в своей биографии устно.

Приписка всех взволновала. Комсомольцы поняли, что все глубоко пережито ефрейтором, исходило от самого сердца.

Едва секретарь кончил читать, как раздались хлопки. Кто-то толкнул Брякина. Он поднялся смущенный, растерянно посмотрел на Лермана. А тот сцепил ладони своих рук и потряс над головой. То же сделал Мокрушин.

Брякину не задали ни одного вопроса.

Через минуту он был уже комсомольцем и остался на собрании.

Потом вышел к трибуне полковник Молотков.

Командиру полка было за сорок, но выглядел он гораздо моложе: атлетически сложенный, без единой сединки в светлых шелковистых волосах, с розовым и круглым, как у юноши, лицом, иссеченным с одной стороны рубцами ожогов (горел в самолете), голубоглазый, статный, он был немым укором для тех офицеров старшего возраста, которые не нашли сил и желания переучиться на реактивную технику. Нелегко было Молоткову отрешиться от привычек в пилотировании штурмовика, которые вырабатываются годами, и начать, можно сказать, все с азов. В центре переучивания — он уехал туда одним из первых и раньше других вернулся обратно — у полковника были и срывы и неудачи. Но он не упал духом, не отступил. Мы, молодые летчики, знали это и прониклись к командиру еще большим уважением. Каждый из нас в трудном положении ставил на свое место Молоткова, и тогда выход из этого положения обязательно находился.

Чтобы нам легче было понять всю сущность изменений, которые проводились в армии, Молотков прежде всего обратил наше внимание на международную обстановку, на силы, которые подрывают крепнущий мир, идут на все, вплоть до провокаций и агрессивных вторжений в пределы нашей страны. Рассказал о задачах, поставленных Министром обороны СССР перед всей Советской Армией, перед воинами противовоздушной обороны страны, перед нашим полком, которому поручалась охрана советского неба.

— Мы должны, — сказал он, — повысить бдительность и боевую готовность до уровня современной военной техники и науки, чтобы в любую секунду (уже не минуту, а секунду!) пресечь любую военную авантюру и провокацию, любую попытку врага осуществить внезапное нападение на нашу Родину, на наши великие завоевания. Наши воздушные границы должны быть прочнее самых прочных укрепленных линий на земле. Ведь если в минувшей войне пропущенный через границу самолет — это просто большая неприятность, и не больше, потому что операцию решали сотни и даже тысячи самолетов, то в будущей, если ее нам навяжут агрессоры, — это гибель целого города или даже нескольких городов, это смерть миллионов людей. Это пострашнее Хиросимы!

Молотков сказал, что опорой для инструкторов в переучивании летного состава должны стать летчики, побывавшие в Н-ске. Для этого, может быть, целесообразно к каждому из них прикрепить одного — двух молодых летчиков.

— Ты слышал, — толкнул меня в спину сидевший сзади Лобанов. — Глядишь, и командирами звеньев сделаемся.

— Хватил ты, однако, — усмехнулся Шатунов.

Мы узнали от командира о новой организации труда техников и механиков в эскадрильях.

Многое из того, что говорил командир, требовало разъяснений, и Молотков сказал, что эти разъяснения комсомольцы получат от начальников служб. Он стал называть фамилии начальников. Начальником ТЭЧ[1] был назначен старший техник Осипов, ветеран полка. Начав службу простым мотористом, он дослужился до инженера эскадрильи, а теперь ему поручили едва ли не самый ответственный участок в полку. Осипова специально посылали в другой полк, где ТЭЧ была уже создана. Там он изучал новую организацию ремонтных и регламентных работ.

Старший лейтенант Осипов рассказал нам, что ТЭЧ примерно выполняет те же функции, что и ремонтно-механический цех на заводе, что и наладчики станков и оборудования.

— Через наши руки, — и он показал с трибуны крупные загрубелые руки, — будут проходить все самолеты.

В учебном центре летчикам уже не раз приходилось узнавать цену этим трудовым рукам. Их по праву можно назвать золотыми. Нет, командование не ошиблось, назначив этого угловатого, большеголового и с виду не очень расторопного, но всей душой болевшего за дело человека начальником ТЭЧ, хотя у него и не было диплома об окончании вуза.

— Только ли в руках дело? — опросил инженер Одинцов и улыбнулся уголками тонких, резко, очерченных губ.

— Нет, конечно, — Осипов спрятал руки в карманы. — Теперь прошла пора, когда регламентные работы можно спокойно сделать на стоянке с помощью отверточки, шприца и щупа для проверки зазоров, — сказал он. — Новая, сложная техника требует нового отношения. Для контроля многочисленного самолетного оборудования в ТЭЧ будут сконцентрированы специальные контрольные приборы, различные приспособления и проверочные стенды. Скажу прямо, надеяться на то, что мы их сразу же получим от доброго дяди, не приходится. Тут нужно потрудиться нашим рационализаторам и изобретателям.

Я посмотрел на Мокрушина. Он слушал Осипова с напряженным вниманием, то и дело менял позу, ерошил подстриженные «под бобрик» волосы; темные, глубоко посаженные глаза блестели знакомым мне лихорадочным блеском. На острых скулах выступил румянец — это у сержанта было признаком крайнего волнения.

Осипов говорил, что в ТЭЧ должны прийти такие специалисты, которым любая работа по плечу, которым можно доверить провести операцию на любом современном самолете.

— При отборе людей мы будем учитывать все, — сказал он, — и дисциплину, и политическую сознательность, и теоретические знания, и практические навыки. Но, делая ставку на грамотных, опытных техников и механиков, мы не должны забывать и о молодежи. Укомплектовывать группы надо с умом, чтобы ни одна из них при очередной демобилизации не оказалась малочисленной и недействующей.

Осипов сказал, сколько людей нужно в каждую труппу. Комсомольцы стали поднимать руки, просить, чтобы их направили работать в ТЭЧ.

К трибуне между тем пробрался Лерман, поворочал круглой кудлатой головой, оглядел собрание, недовольно подергал плечами, ожидая, когда шум уляжется.

— Я хочу сказать про стрелков, — начал он простуженным голосом. И все притихли. — В своем докладе командир говорил, что воздушные стрелки могут уехать в бомбардировочную авиацию. Но, товарищи комсомольцы, обязательно ли всем уезжать? Многим из нас и служить осталось всего ничего, а мы будем тратить время на переезды и переучиванье. Мне лично не хочется уезжать из полка, который стал для меня родным домом, от людей, которые стали братьями по оружию. Я прошу командование перевести меня в оружейники, которых у нас не хватает.