Бледный гость - Филип Гуден

– По-твоему, твой брат Генри тоже несвободен?

И совершил ошибку. По изменившемуся выражению лица собеседника стало ясно, что я перешел какую-то черту. Моментально между нами пробежал холодок.

– Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. – В голосе Кутберта появилась отчужденность, свойственная голосу его отца.

– Да ничего… – Я натянуто улыбнулся. – Я ляпнул глупость.

Вроде бы он принял это за попытку извиниться, но дружеская атмосфера между нами испарилась в прохладном вечернем воздухе. К счастью, репетиция подходила к концу. Томас Поуп как раз завершал действие напутственной речью Пака. Прежде чем все мы разошлись, он подвел итог нашей сегодняшней работе. Как я уже говорил, Поуп обладал даром облекать критику в форму похвалы. Для Кутберта у него тоже нашлось замечание, трезвого, но общего сорта, и я заметил, что мой новый друг (если только он им еще оставался) воспринял совет смиренно, как прилежный ученик.

Слова Кутберта о свободе не выходили у меня из головы, и я думал, действительно ли задел его вопросом о брате, и тут на меня набросился Сэвидж. Впервые я видел его таким рассерженным, скажу, он прямо оправдывал свою фамилию.[13] От злости его широкое невыразительное лицо страшно раскраснелось. Из обрушившейся на меня тирады я узнал, что наша труппа оказалась между двух огней. С одной стороны – кучка бродяг, которые живут в амбаре и ставят безвкусные пьески на библейские сюжеты, пороча тем самым имя актерского искусства. И с другой стороны – с гораздо более худшей, – унизительное соседство отпрыска-выскочки из знати, использующего влиятельность своего отца, чтобы выбить местечко в труппе профессиональных актеров, и позволяющего себе важничать, жеманничать и мямлить, потому что лизоблюды все равно станут ему рукоплескать. И что еще хуже, во сто крат хуже, так это то, что члены этой самой труппы – а подразумевается, что они профессионалы, – расшаркиваются перед этим выскочкой и елейно заверяют его, что он на самом деле великолепный актер.

Я попытался прервать этот поток и возразить, что на самом деле Кутберт Аскрей – «если это его ты имеешь в виду», добавил я язвительно, – способный актер и получил роль вполне заслуженно, и что он не представляет никакой угрозы труппе, и что, насколько я знаю, никому за это ничего не платили, и так далее. Однако Лоренс только распалялся. «Так теперь это Кутберт, да, Николас? Я видел вас на травке любезничающими и хохотавшими, словно мартышки». В ответ я спросил, что же я, по его мнению, должен был сделать. Отвернуться и не разговаривать с ним? Лоренс ответил: «Да, вот что ты должен был сделать, Николас. Пусть мы ничего не можем поделать с тем, что он играет в нашей труппе, потому что его папаша купил это поганое место на свои поганые деньги, но мы свободны не общаться с ним и не подтирать ему зад! Надо держаться подальше от таких типов, как он, вот что я скажу!»

Только впоследствии я понял, что вовсе не Кутберт привел Лоренса в такую ярость, по крайней мере не главным образом. Он не мог спокойно наблюдать, как я и, без сомнений, Томас Поуп, да и другие, общаемся и расхваливаем сына человека, которого, по некоторым причинам, он презирал, – лорда Элкомба.

В течение всех этих свадебных приготовлений Адам Филдинг оставался в поместье, продолжая расследование обстоятельств смерти Робина. Кэйт была при отце, и я не упускал случая перекинуться с нею парой слов или увидеть ее хотя бы издали. Каждый раз, как я встречал ее, мое сердце бешено билось в груди и ладони становились влажными. Если она и была хоть немного взволнована моим присутствием, то никогда не показывала этого. Держала она себя по-прежнему мягко, с легкой насмешкой, оставалась находчивой в беседе и более не просила читать сонетов Милфорда или кого-нибудь еще. Но, несмотря на эту дистанцию между нами, я ловил себя на мысли, что думаю о ней, вернее, ее образ иногда возникал перед моим внутренним взором в течение дня или когда я ворочался от бессонницы на своей койке наверху, под крышей особняка. Я стал предаваться грезам и хандре, пристрастился ко вздохам и если ловил себя на этом, то вздыхал еще более выразительно. Похоже, и аппетит у меня пропал, и спать я стал хуже. Налицо бесспорные признаки влюбленности, которые я с радостью и лелеял. Конечно, я старался мыслить трезво и не позволял воображению разыграться дальше скромных поцелуев.

О Нэлл, оставшейся в Лондоне, я даже не вспоминал, правда учитывал, что она еще до сих пор там.

Самой смелой моей фантазией, касавшейся Кэйт, была идиллия, в которой мы с ней женимся и живем долго и счастливо. Наверно, сам Гименей летал где-нибудь в небесах прямо над Инстед-хаусом (даже если Генри вовсе не горел желанием присоединиться к свите этого славного божества). Я уже дошел до того, что попросил у судьи руки его дочери, – только мысленно, конечно. Но как далеко может завести любовная лихорадка! Интересно, как бы Филдинг взглянул на перспективу заполучить в зятья бедного актера? Без энтузиазма, думаю. Если бы я поднялся хоть немного выше по тому холму, о котором рассказывал Кутберту, если бы был более талантлив и искусен в деле, которым занимался, тогда бы все обстояло совсем иначе. Другими словами, если бы я был совладельцем «Глобуса». Но я едва миновал период, когда был всего лишь учеником. Так что мне пришлось бы очень постараться чем-то угодить или блеснуть умом, чтобы повлиять на Филдинга. Чтобы выглядеть в его глазах достойной партией для Кэйт.

Как вы видите, все эти рассуждения и расчеты совершенно не учитывали ее собственных чувств ко мне. Возможно, из-за моего подспудного страха, что это не более чем обычная учтивость и женское кокетство. А возможно, я помышлял о том, как завоевать расположение ее отца, потому что это казалось делом более легким, чем завоевание расположения самой Кэйт.

Поэтому, когда Филдинг попросил меня присутствовать при формальной беседе с лордом и леди Элкомб, я согласился, хотя и был сбит с толку. Для чего я ему понадобился?

– Потому что, Николас, я ценю ваши глаза и уши в подобных делах. А кроме того, как мировой судья, я могу требовать от вас содействия когда захочу. Но вы ведь первым обнаружили, что с обстоятельствами самоубийства Робина что-то не так. Так что вы заслужили право знать о продвижении расследования и о новых подробностях, если таковые будут.

– Но ведь Робин… Он же был просто местным полоумным, – сказал я, немного удивленный, что его самоубийство может иметь какое-то значение.

– И поэтому обстоятельства его смерти можно оставить невыясненными?

– Нет, нельзя, но… сэр… Адам… насколько все это своевременно?

– Конечно, несвоевременно, равно как и смерть Робина, – ответил Филдинг. – Но надо во всем этом разобраться.

– Мы накануне торжественного празднества, я сомневаюсь, что лорд и леди Элкомб будут счастливы отвечать на ваши вопросы в такой момент.

– Ну, на подобный случай у меня есть мое звание и должность, которые имеют некоторый вес. Ко всему прочему эту пару я знаю уже давно, так что, поверьте, они не откажут потратить на нас полчаса.

Так и вышло. Нас проводили в покои лорда и леди Элкомб, представлявшие собой множество комнат на втором этаже с прекрасным видом из окон. Я еще не привык к размерам апартаментов особняка, в самых меньших из которых моя комнатушка на Дедменз-плэйс могла бы поместиться несколько раз. И никак не мог отойти, к своему удивлению, от того количества света, что лилось сквозь огромные окна. Привыкнув жить в городе, по крайней мере не в самом его процветающем районе, где солнечный свет, кажется, дробится на множество малюсеньких лучиков и вынужден отчаянно пробиваться сквозь смог, прежде чем проникнуть в крохотное окошко, я был ослеплен блеском и открытостью пространства интерьеров особняка.

Перед разговором с Элкомбами Филдинг предупредил меня, что моя задача сводится к тому, чтобы наблюдать и слушать очень внимательно и не раскрывать рта, если меня ни о чем не спросят. Мой юный возраст и актерский талант могут сослужить хорошую службу, добавил он, поскольку, без сомнений, я смогу воспроизвести услышанное гораздо точнее и полнее, чем человек почтенного возраста. От меня требовалось записать как можно больше из услышанного, как только беседа окончится. Я сделал, как хотел судья (все еще лелея надежду завоевать его благосклонность), и разговор, который следует ниже, – это результат моих трудов.

Один из лакеев провел нас к Элкомбам. Те сидели рядом друг с другом и будто приготовились, чтобы с них рисовали портрет: настолько чопорной была их поза. Вытянутое лицо хозяина дома не смягчала ни одна приветливая черточка. Жена была под стать ему, несмотря на всю свою писаную красоту. После того как нам предложили присесть, Филдинг приступил к расспросам.

Филдинг. Позвольте поблагодарить вас за то, что согласились нас принять.

(Элкомб кивает, леди Элкомб чуть улыбается.)