Баллада о трубе и облаке - Цирил Космач

— Спасибо, спасибо! Я промочил горло.

— Ну еще немного выпейте!.. И садитесь!.. Янкец, пригласи господина сесть.

— Садитесь, — безучастно произнес Янкец.

— Ну, вот видите. Садитесь же! — повторил старик.

Петер Майцен сел, но, не выдержав мучительного чувства неловкости, снова встал и подошел к мальчику.

— Хочешь, я тебя покатаю?

— Хочу, — ответил тот без всякого оживления.

— Как тебя папа катал? На плечах?

— На плечах тоже.

Петер Майцен посадил его на плечи. Несколько раз пронес туда и обратно мимо погреба, потом пошел по тропинке вниз. Однако Янкец остановил его:

— Пойдем обратно. Тетя идет.

Петер Майцен оглянулся и увидел женщину в черном платье, которая шла от омута.

— Как твою тетю зовут? — спросил он.

— Тетя Минка.

— А как зовут ту тетю, что стирает?

— Тетя Змага.

— Она тоже твоя тетя?

— Нет, — коротко ответил мальчик. — Пойдем обратно!

Женщина подошла ближе. В левой руке она несла корзинку, в правой — бочонок.

— Ты куда это забрался, Янкец? — закричала она издали.

— Господин со мной играет.

— Вы откуда? — спросила женщина, подойдя совсем близко. — Не из Черного ли лога?

— Как вы угадали? — удивился Петер Майцен.

— Да так. Слыхала… Спасибо, что поиграли с малышом, бедняжкой нашим!

— А папа спит? — спросил Янкец.

— Спит, спит… — тихо ответила женщина и быстро исчезла в погребке.

Петер Майцен спустился по тропинке и повернул назад. Проходя мимо двери, он услыхал обрывки разговора.

— Чиновник он, чиновник, — говорил старый Блажич.

— Какой там чиновник! — возразила женщина. — Истории он пишет.

— А, истории пишет?

— Пишет. О наших бы тоже написал, если б знал! — вздохнула женщина.

— Чего ж тут писать? — протянул старик. — Трое ребят пришли домой к матери, их окружили, вместе с матерью они и сгорели в доме. Это страшно, какая же это история?

— А что ж такое, по-вашему, история?

— Истории есть… истории… В историях должны великие дела происходить!

Петер Майцен опустил мальчика на землю. Янкец взял его за руку, повел в погребок и сунул в руки стакан.

— Папа потом всегда вино пьет, — объяснил он. — А вы тоже запыхались.

— Пейте, пейте, пожалуйста!.. Кислое оно, да что поделаешь! — воскликнул старик.

Женщина посадила Янкеца на приступку и поставила ему на колени тарелку с яичницей.

— А папа ел яичницу тоже? — спросил он.

— Тоже, тоже, — кивнула она и погладила его по голове. — Ешь, пожалуйста! — Отвернувшись, она вытерла передником глаза и подошла к Петеру Майцену. — Пишете сейчас новую историю?

— Пишу… медленно…

— Знаете, когда я служила в городе, я много читала. А сейчас давно не читаю. Некогда. Да и что читать! Если красиво написано, значит, неправда, а про плохое читать… не хочется! И потом, книги все-таки для молодых. Молодой человек все подряд читает — и хорошее, и плохое, — для него все живое. А когда человек станет старше… Эх, чего там, у каждого своя собственная история, зачем нам еще печатные читать!..

— У каждого… — согласился Петер Майцен.

— Конечно. Можно даже, наверно, сказать, что человек для того на свете и живет, чтоб свою историю пережить.

— Эх, что поделаешь… — вздохнул старик. — Ты поторопись. Поторопись, чтоб он теперь один дома не оставался.

Женщина взяла бочонок, подошла к бочке и постучала по ней.

— К концу идет, к концу! — заметила она. — А могильщиков всегда жажда томит.

— Сколько нальется, столько и выльется… — вздохнул старый Блажич и ладонью вытер лоб.

Женщина нацедила вина и взяла корзинку.

— Вот так. Теперь я пошла.

— Я тоже домой пойду, — заявил Янкец.

— Да зачем тебе домой? — ласково спросила тетка, гладя его по волосам.

— И мне пора, — сказал Петер Майцен, вставая.

— Куда вам спешить! — воскликнул старик и взял его за руку. — Оставайтесь!.. Янкец, скажи господину, пусть останется.

— Оставайтесь, — равнодушно сказал ребенок.

— Оставайтесь! — поддержала женщина. — Не оставляйте их одних.

Она исчезла, и вместе с нею исчезли слова. Воцарилось молчание, и в помещении, которое казалось все более и более тесным, почти ощутимо утверждалась печаль. Янкец неподвижно сидел на пороге, старый Блажич смотрел куда-то прямо перед собой, и опять слышалась его песенка:

Лихая смерть придет,мой погребок запрет…

«Надо бы что-нибудь сказать, — мучительно думал Петер Майцен. — А что скажешь? Что?» Нужные слова не приходили, вместо них появилось хорошо знакомое чувство собственной немощи и бессилия. Он смотрел на Блажича, на Янкеца и удрученно думал, что сейчас сам он слабее старика и даже ребенка.

Он полез в карман за сигаретами и спичками.

«Единственное, что я умею делать в таких случаях!» — сказал он себе с горьким презрением и изо всех сил чиркнул спичкой по коробку.

Старик, вздрогнув, посмотрел на него. Какую-то долю секунды он, казалось, не узнавал его, но тут же пришел в себя и, грустно улыбнувшись, наполнил ему стакан.

— Пейте!.. Пейте!.. Что поделаешь!..

Петер Майцен принял стакан и выпил его почти залпом. Подержал стакан в руке, заглянул внутрь, словно в тонком слое розоватого осадка хотел найти слова бодрости и утешения.

— Да, каждому надо жить, — беззвучно произнес старик. — Каждому надо жить. Каждому!.. И каждому придется умереть. Каждому!.. Что поделаешь, так уж это:

Лихая смерть придет,мой погребок запрет…

«И чего я не ушел вместе с теткой!» — сказал себе Петер Майцен, но тут же подумал, что уходить некрасиво, некрасиво даже думать об этом. «Но тогда что же мне тут делать? Что сказать старику и мальчику?.. Может, не так уж все страшно. Если б я ушел с теткой, она мне рассказала бы, что, собственно, происходит с молодым Блажичем… И мы встретили бы девушку. Ведь дорога почти наверняка ведет мимо омута. И уж тут пришлось бы ей заговорить. А если кроется здесь какая-то тайна, тетка рассказала бы мне о ней… Да какая может быть тайна? Но даже если она есть, зачем мне всюду совать свай нос? Разве не хватит мне сегодня тайн? И разве мало у меня забот с Темникаром? Достаточно! Он перерос меня, к теперь я его боюсь».

Старый Блажич с шумом вогнал затычку. И Петер Майцен вздрогнул, словно этот удар подтвердил его мысли.

Старик выглянул из тьмы, неторопливо уселся на своей табуретке и наполнил стакан.

— Пейте!

— Довольно уже, будет!

— Или уходить хотите? Конечно, если ждет работа, если спешите…

— Нет, нет, я не спешу! — прервал его Петер Майцен, сам удивившись своим словам.

Он посмотрел на старика, но тому словно не было дела до него. Он осушил стакан, поставил его и снова наполнил. Потом вздохнул, медленно поднялся, подошел к Янкецу и погладил его по голове.

«Нет, ей-богу, я здесь лишний. Пойду!» — твердо решил Петер Майцен, но не мог заставить себя двинуться с места.

— Дедушка, поиграйте! — попросил мальчик, протягивая деду трубу.

— Сейчас? — спросил старик и опять погладил его по голове.

— Ведь у вас же перевелся дух?

— Перевелся, — кивнул старик и взял трубу. — А как окошко? Закрыто еще?

— Закрыто.

— Закрыто. Конечно, закрыто, — покорно произнес старик. — Ведь тетка еще не вернулась домой.

— Нет еще. Она с теткой Змагой разговаривает, — спокойно ответил Янкец, показывая рукой на долину.

— Сирота, — вздохнул старик, направляясь к своей табуретке.

— Тетя не сирота! — возразил мальчуган. — Ведь у взрослых не бывает пап и мам, только дети бывают сиротами. Я стану сиротой, когда мой папа умрет.

— Нет, нет! — заторопился дед, опять подходя к нему. — Я говорю: тетя Змага сирота.

— Змага? Да ведь она взрослая! — не соглашался ребенок.

— Взрослая? Конечно, взрослая. Но и взрослые бывают сироты. Некоторые всю жизнь остаются сиротами.

— А я не буду сиротой, когда стану взрослым! — решительно сказал Янкец.

— Конечно, ты не будешь! — согласился дед.

— Я буду парнем, когда стану большим.

— Конечно, будешь парнем. Большим парнем. Парнем что надо!

— А когда будет война, я не пойду в партизаны, — серьезно сказал мальчик.

— О… о… о! — протянул старик. — Ведь ты всегда говорил, что станешь партизаном.

— Я бы стал, — неторопливо рассуждал мальчик, — да только не буду, чтоб мои дети не были сиротами.

— Ох! — всхлипнул старик и покачал головой. — Куда ж ты денешься, сынок? Ведь сейчас такие войны, от них не скроешься. Они всюду настигнут, повсюду, домой к тебе придут.

Янкец молчал, не сводя с деда широко открытых глаз.

— Что поделаешь! — вздохнул старик. — Видишь, лучше бы вовсе не иметь детей.