Баллада о трубе и облаке - Цирил Космач
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он вздохнул и запел:
Лихая смерть придет,мой погребок запрет…
— Ну поиграйте!
— Сейчас…
— Ну пожалуйста! — не отставал мальчик.
Старик облизнул толстые фиолетовые губы, расправил плечи, набрал в легкие воздуха и поднял трубу, засверкавшую в солнечных лучах червонным золотом.
— Ну же! — приказал ребенок и взмахнул рукой.
Труба запела.
Петеру Майцену стало не по себе, как было недавно, когда он еще не знал, есть ли в самом деле труба, или это плод его воображения. Откровенно говоря, ему было жаль, что она пела не только в его воображении, почему — он и сам не понимал: мелодия не утратила ни выразительности, ни загадочности. Вернее даже, она теперь стала загадочной. Труба пела печально не только оттого, что песня была грустной, ее звуки сами по себе рождали более глубокую, неизбывную тоску. И его обожгла мысль о том, что, пожалуй, труба каким-то роковым образом связывает все, что происходит в его душе и вокруг него. Разве не долетели ее звуки до Черного лога и не подняли его на ноги, словно подтверждая его сомнения, мрачные раздумья, предчувствия смерти? Она вытащила его из дома. Не будь ее, он остался бы в комнате, спокойно сидел за столом и писал. А потом она запела и в его повести: она подгоняла Темникара в решающие минуты, толкала его вперед, побуждала действовать, вступить в бой и принять смерть. Неужели она в самом деле предрекает гибель?
— Еще! — Мальчуган опять взмахнул рукой.
Труба запела во второй раз.
— Как проникновенно она звучит! — сказал Петер Майцен. Его снова бил озноб, и, раздосадованный своим состоянием, он вступил в спор с самим собой: «Какая гибель? И какая тут может быть связь?.. Что общего между этим стариком и Темникаром? Что общего между Темникаром и Чернилогаром? Между Чернилогаром и этим стариком?.. Хотя нет! Здесь есть связь, должна быть связь! Чернилогар наверняка слышал трубу, но промолчал. Почему промолчал? И почему не велел мне идти в Тихий дол?.. Странно!.. Пожалуй, сейчас все прояснится. Все. И молчаливая гордая печаль Яворки станет понятной».
— Еще! — просил мальчик, размахивая рукой.
Труба запела в третий раз.
«Что за глупости! — покачал головой Петер Майцен, потому что недоброе предчувствие опять кольнуло его. — Что здесь прояснять? Дело ведь яснее ясного. Дед учит внука играть на трубе. И чтоб не мешать домашним, они ушли в виноградник. Вот и все!.. Нет, не то! Проклятое наваждение! Все подозрительно, все важно, все взаимосвязано, все загадочно! Хватит! По крайней мере на сегодня!.. Перекинусь словом со стариком, поиграю с мальчиком, приду в себя, успокоюсь, а потом домой — и за стол!»
— Еще! — твердил мальчик.
— Да ведь я уже три раза сыграл! — Старик ласково погладил кудрявую голову мальчика.
— Ну ладно, тогда пойдемте в погребок и расскажите сказку. — Мальчик взял трубу и повернулся, собираясь идти.
— Добрый день! — громко поздоровался Петер Майцен и шутливо добавил — Так это вы тут трубите?
Старик и ребенок не проявили ни малейшего удивления при виде незнакомого человека.
— Мы, — не спеша подтвердил старик, — мы трубим…
— И долгонько трубите! — шутливо продолжал Петер Майцен.
— Долгонько… — грустно улыбнулся старик, словно оправдываясь. — Долгонько. Уже три дня…
— Да ну? — удивился Петер Майцен, не зная, как понимать его ответ.
— Три дня!.. — вздохнул старик. — Что поделаешь… Хотите пропустить стаканчик?
— Можно, — согласился Петер Майцен, только сейчас почувствовав, как у него пересохло в горле. — Вам тоже не помешает, раз вы три дня трубите! — добавил он с улыбкой.
— Три дня, три дня! — кивнул головой старик. — Что поделаешь, так уж это!.. Ну, теперь иди! — обратился он к внуку. — И не бойся!
— А я и не боюсь! — с обидой ответил мальчик.
— Чего ему бояться? — спросил Петер Майцен. — У меня тоже есть такой мальчик.
— Ну, вот видишь! — Старик ободряюще потрепал ребенка по плечу. — Господин тоже папа. И мальчик у него есть.
— А девочка? — заинтересовался мальчуган.
— И девочка есть.
— Как у нас, — кивнул дед. — Только она не дома. Нет ее дома. Мы ее к дяде отправили. А сами уходим на виноградник… Что поделаешь!..
— Играть его учите?
Старик грустно улыбнулся.
— Нет, — ответил он, снова кладя большую ласковую ладонь на голову внука. — По правде говоря, он меня учит. Так-то… Малец сам играет и просто помешался на трубе. Уж и клапаны перебирает, только дыхания пока не хватает. Но дыхание придет. Верно, Янкец?
— Так тебя Янкецем зовут?
— Янкец он, Янкец, — сказал старик, обнимая внука. — Янкец Блажич… Я тоже Блажич. Конечно, старый Блажич. А средний дома. Лежит…
— Больной?
— Больной, больной!.. Что поделаешь, так уж это!.. Ну, пойдем в погребок!
Петер Майцен хотел было проститься с ними, но ему вдруг стало жаль старика, а еще больше мальчугана, серьезного и грустного. Он подыскивал подходящее слово, но, так и не найдя его, протянул руку:
— Ну-ка, покажи мне эту мою трубу!
— Труба папина! — решительно возразил Янкец и посмотрел на Деда.
— Покажи, покажи! Ведь господин не съест ее!
Петер Майцен взял в руки трубу и внимательно осмотрел ее, хоть ничего не понимал в музыкальных инструментах. Он знал, что выглядит смешным, но не выпускал трубы из рук: его не покидало ощущение, что она на самом деле таит в себе печаль и что именно эту трубу слышал Темникар.
— Старая она, старая!.. — заговорил дед.
— А как ее зовут?
— Крылатый рог, — тотчас отозвался Янкец.
— Далеко ее слышно. Даже в Черном логе! — сказал Петер Майцен и посмотрел на старика.
— В Черном логе слышно! — воскликнул Янкец и схватил трубу. — Дедушка, сыграйте!
— Что ж тут удивительного! — спокойно ответил старик — Труба есть труба… Потому ее и в армии держат… И в Судный день труба, говорят, заиграет…
— Только если вы будете играть на ней, то Чернилогар ее не услышит, — со значением сказал Петер Майцен и улыбнулся.
— Почему не услышит? — спросил мальчик.
— Сегодня он ее уже не слышал. — Петер Майцен обращался к старому Блажичу. — И диву дался, когда я сказал, что слышу.
Старый Блажич ничуть не удивился.
— Наверно, привык, — невозмутимо протянул он. — Знаете, ведь ухо постепенно привыкает… Или он глуховат. Может и такое быть, хотя ему не так много лет. Сколько? Пятьдесят. Всего-то и есть!.. Что поделаешь!.. Со временем все становится хуже. У одних раньше, у других позже; у одних — то, у других — се. Я, к примеру, хорошо пока слышу. Совсем неплохо слышу, слава богу! А вижу похуже… Ну-ка, Янкец, погляди, окошко еще закрыто?
— Закрыто, закрыто! Я смотрел, — ответил Янкец, вкладывая ему в руки трубу.
— Да, мы вон там живем. — Старик повернулся к Петеру Майцену, указывая трубой на дом с красной крышей.
— Красивый дом.
— Дом-то?.. Красивый, конечно, красивый…
— Видно, горел.
— Горел, конечно, горел… Что поделаешь, так уж это…
— Во время войны?
— Во время войны, конечно, во время войны… Что поделаешь!..
— Дедушка, поиграйте!
— Сейчас…
— Ну пожалуйста!
Старый Блажич облизнул губы и поднял трубу. Набрал в грудь воздуха, но не издал ни звука. Повернувшись к Петеру Майцену, он показал взглядом на внука:
— Не сердитесь, сударь! Ребенок есть ребенок!..
Петер Майцен вопросительно посмотрел на него, но тот уже держал мундштук у губ и зажмурил глаза.
— Давайте! — громко скомандовал Янкец.
Лихая смерть придет,мой погребок запрет…—
запела труба.
«Она и вправду звучит печально — или это душа моя отзывается печалью? — спросил себя Петер Майцен. — Ну ладно, пусть дело во мне, и конец! Только хотелось бы мне знать, почему я должен сердиться? И почему они играют три дня? И почему окно должно быть закрыто? Или все это старческие причуды? Не понимаю. Ничего не понимаю. В самом ли деле он старый и дряхлый, или все его внимание поглощено одной мыслью и она ни на миг не отпускает его?.. Странно! Чернилогар болтлив и любопытен, как баба, а этого старика вовсе не интересует пришлый человек — кто он, откуда появился и что делает в этой глуши».
Труба запела во второй раз.
Петер Майцен огляделся. Взгляд его остановился на омуте. Яворка была уже там. Она стирала; намочив в воде простыню, она свернула ее и начала бить по белым мосткам. Потом вдруг выпрямилась и посмотрела в их сторону. «Будто слушает. И кто ведает, что труба пробуждает в ее душе? — подумал Петер Майцен. — О ней тоже ничего не удалось узнать. По крайней мере здесь… Но что же надо узнавать? Она прижалась к дереву и не захотела разговаривать. Что тут таинственного?»
Труба запела в третий раз.
«Верно, самое таинственное сегодня — это мое утомленное воображение!» Он поглядел на небо и опять увидел белое облако. И так обрадовался, что чуть было вслух не приветствовал его. В улетавших звуках трубы звенела печаль, но теперь в ней звучали и ласковые ноты. «Впрочем, и облако лишь моя фантазия наделяет смыслом, — усмехнулся он, — тем не менее я доволен. Какую надежду несет оно с собой? Что я начну работать? Конечно, оно велит мне идти домой и садиться за стол. И я пойду. Сейчас же пойду. Только вот в погребок загляну и распрощаюсь».