Эльф из Преисподней (СИ) - "Lt Colonel"

— Ему сто с лишним лет. Ещё Николая Второго видел.

Во мне пробудилось уважение к ректору. Для людей сто лет — огромный срок. Не утратить за это время непосредственности было достижением.

Всё-таки разум смертных был заточен на смерть. И чем меньше был отведённый их виду срок, тем скорее преображалось восприятие мира.

Скучнейшая церемония сопровождалась патриотическими речами и громогласными аплодисментами. Отгремев приветственной скороговоркой, Аркарис представил преподавателей и расписал студенческий быт на ближайшие годы. Я слушал вполуха. Моё внимание привлёк странный силуэт, что прятался за учителями.

Это было живое существо. И хотя я находился на порядочном расстоянии от платформы, если поднапрячься, до меня долетали обрывки чувств собравшихся на ней людей.

Всех, кроме таинственной фигуры.

За всю мою долгую жизнь я не встречал ничего подобного. Даже боги испытывали эмоции.

— Я бы хотел сделать ещё одно объявление! — завёл новую шарманку ректор, — Пресвятая церковь питает живой интерес к достижениям нашего славного заведения, равно как и к обучающимся в её стенах дарованиям. И в этом году в знак добрых намерений она прислала к нам посланца, который будет учиться здесь наравне с вами. Его императорское величество даровал своё высочайшее позволение на то, чтобы викарий Хайман прошёл с вами от начала до конца, познал радости и горести студенческого бытия и помог вам не свернуть с истинного пути — пути верующего иешуанца!

Несмотря на воодушевление в голосе Аркариса, источал он неохоту, сомнение и возмущение. Однако это никак не отражалось на его поведении, из чего я заключил, что он и в самом деле был не так прост, как казался.

Силуэт скользнул меж учителей. Доля мига — и вот рядом с ректором возник хрупкий юноша. Его бледность отчётливо проступала под светом сотен ламп. Длинные заострённые уши бросали вызов потолку.

Хайман широко улыбнулся, демонстрируя ровные жемчужные зубы. Среди них выступали два длинных, острых клыка.

Несмотря на видимое радушие, викарий не испускал эмоций. Никаких. На его месте могла бы стоять табуретка, и ничего бы не изменилось.

— Благодарю за оказанную честь, ректор Аркарис, — сказал Хайман. Он с рассеянной благосклонностью оглядывал собравшихся студентов, — И хоть я здесь на правах простого ученика, сейчас мне бы хотелось затронуть свои обязанности духовного наставника. Я смиренно прошу всех присутствующих поддержать мою молитву к Господу нашему Иешуа.

— В таком не отказывают, — коротко кивнул ректор.

Хайман воздел руки и заговорил. Без особой охоты его слова подхватили студенты:

— Боже яростный, дай нам силы не простить врагам нашим…

А я, присмотревшись к пустым, рептильным глазам викария, немало озадачился. В них не сверкал проблеск интеллекта, свойственный разумным видам. И Хайман не излучал эмоций. Странная аберрация, не встречавшаяся на Мундосе.

Похоже, что Лютиэне викарий не нравился. От сестры исходило явственное отвращение. Я успокаивающе коснулся её ладони, сжал на мгновение, напоминая, что я рядом.

У меня появилось предчувствие, что в будущем викарий доставит немало хлопот.

Когда молитва кончилась, Пётр вполголоса произнёс:

— Надо же, живой вампир. И чего им у себя в Москве не сидится… Мерзкие они.

Но что для Белавина-младшего вполголоса, то для нормального человека — разговор во всю мощь лёгких.

— Ты бы поднапрягся, Петя, а то дальние ряды не расслышали, — одёрнул брата Виктор. Тот виновато замолчал.

Закончился вечер без происшествий. Вампир, убедившись, что новые ученики проявили достаточно религиозного пыла, чтобы не замёрзнуть в летнюю ночь, сошёл с платформы и растворился в толпе. С его скоростью — лёгкий подвиг. Я прикинул, что он как минимум не уступал эльфийским показателям, а то и превосходил их.

После окончания церемонии ученики разошлись. Я пожелал доброй ночи Кане, улыбнулся сестре — та не ответила. Ещё дулась.

В общей комнате кровати стояли в ряд. Виктор выбрал ту, что подальше от моей; Пётр оказался меж нами. Белавин-младший обещание сдержал и отдал мне сахар. Я закинул его в блюдце с водой и поставил его у открытого окна. Сойдёт вместо цветочного нектара для Дженни: пора было приручить своевольного фамилиара.

Виктор на мои приготовления неодобрительно покосился.

— Деревня…

И хотя Пётр извинился за поведение брата, было заметно, что и он не одобряет всех этих заигрываний с духами, домовыми и прочей нечистью. Я тоже не одобрял, сказать по правде. Чем склонять мелкую сошку к сотрудничеству, проще было её принудить.

Жаль, что с пикси это золотое правило не работало.

Погасили огни. Я лежал в постели и слушал, как раздеваются соседи. Не то от большой скромности, не то по велению приличий дворянчики не пожелали обнажаться при свете.

Или не захотел один Виктор? Уж больно часто косился на него Пётр, ожидая подтверждения, прежде чем действовать.

Какие бы секреты ни окружали двух аристократов, рано или поздно они выплывут наружу. Такова была суть тайного — становиться явным.

А пока я позволил телу уплыть в царство сна.

Из которого его грубо выдернули, начав топтаться по лицу.

Глава 12

Несмотря на присущее мне милосердие, я оставался демоном. Ни один демон не позволил бы устроить на своём лице танцы, в этом можете быть уверены!

Посему, едва меня выдернуло из безбрежной черноты, я спихнул назойливого плясуна — применив при этом, может быть, капельку больше силы, чем требовалось.

Раздался громкий шлепок, с которым чьё-то тельце встретилось с твёрдым препятствием.

Я открыл глаза и посмотрел на Дженни, которую размазало по стене. Видок у феи был тот ещё: раскинув конечности в разные стороны, с трепещущими крыльями, она напоминала раздавленного жука.

Очень злого раздавленного жука.

Кое-как отлепившись от стены, пикси погрозила мне кулачком. Слова пузырились в ней, рвались вперёд очереди — и застряли у горла. В итоге получилось что-то вроде:

— Увалень! Драка! Псих!

Это ещё нужно расставить.

— Чего дерёшься, увалень?! С ума сошёл, что ли? — наконец выплюнула Дженни.

— Кое-кто обещал, что не будет привлекать внимание. Это плохо вяжется с твоими воплями… или танцами.

Я обернулся взглянуть на блюдце. Предполагалось, что у пикси окажется достаточно ума, чтобы не выпивать его зараз. Но нет, оно пустовало. Результат был закономерен.

Раскрасневшаяся Дженни на замечала, как опасно низко сползла тряпка с её груди. По правде говоря, ткань уже не скрывала ничего, что стоило бы скрыть, чтобы не выходить за рамки приличий.

Когда я щекотал Дженни, то мельком подумал, что пропорции у неё весьма достойны — для её низкого роста, разумеется. К тому же природа наградила всех пикси подтянутыми телами — видимо, чтобы уставшие от их выходок разумные могли хотя бы полюбоваться на прекрасные формы.

— Я рискую жизнью, чтобы доставить хозяину ценнейшие сведения, а он… а он преспокойно игнорирует меня, притворяясь, что спит! Даже когда я поорала тебе в ухо! Даже когда я… — Тут фея запнулась, пунцовея в лунном свете, — Кто виноват, что тебя не добудишься, пока не потопчешься на твоём носу как следует?

Я прислушался, подозревая, что демарш Дженни мог разбудить тех, кому слушать и видеть её не полагалось. Однако всё, что удалось расслышать, кроме затруднённого, сбившегося дыхания феи, был богатырский храп Петра. Видимо, потому не пробудился и Виктор, привычный к руладам младшего брата.

— Однако никакой риск для жизни не помешал тебе остановиться, чтобы выхлебать всю воду.

— Я перенервничала! Вот и решила, что надо бы успокоиться, прежде чем будить тебя…

Я приподнялся на локтях, согнул горкой колени — пикси юркнула к ним. Улеглась, опершись спиной о вздыбленное одеяло, вытянула ко мне изящные ножки, демонстрируя голые пятки. Поправить повязку на груди она и не удосужилась, и один её край доставал до пупка.