Тайна проекта «WH» - Алексей Ростовцев

— Понятно. А что мы станем делать в ненастную погоду?

— Законный вопрос. В таком случае сеанс связи придется переносить на ближайшее солнечное воскресенье. Просьбы и инструкции нашей организации будешь принимать по радио через неделю после передачи каждого твоего сообщения. Точное время и частоты получишь на днях. Для расшифровки можно пользоваться тем же гороскопом. И помни святую заповедь великого Канариса: разведчик, заботящийся о своих архивах и мемуарах, заранее обрекает себя на верную гибель. Это значит, что все записи должны по миновании надобности уничтожаться немедленно и бесследно. Канарис погиб, поскольку нарушил собственную заповедь: он вел дневник, который после покушения на фюрера попал в руки Гиммлера. И еще: в кабинете адмирала стояла изготовленная по его заказу скульптурная группа — три обезьянки. Одна из них держала растопыренные лапки над ушами, вторая — козырьком над глазами, третья — зажимала рот. Это был символ разведки: все видеть, все слышать, но не болтать. Вот и я тебе говорю: как бы пьян ты ни был, сумей все запомнить и не сказать лишнего.

— Я постараюсь следовать твоим советам, Арнольд.

Сразу после рождества Рудольф убыл к месту работы. Перед его отъездом Обезьяний Зад устроил в своем подвальчике небольшой семейный ужин, на который пригласили и меня. Рудольф прощался с родителями на двенадцать лет, со мной — навсегда.

Я был уверен в моем подопечном. В истекшем году мы с ним поработали на славу. Я многое вложил в него от своих знаний и опыта. Оставалось ждать, что из этого выйдет.

Расставаясь, мы обменялись сувенирами. Я подарил ему мемуары Бисмарка, он мне — роскошно изданную перед войной в Мюнхене «Историю мирового шпионажа». Книга открывалась портретом неизвестного мужчины аскетической внешности с готической надписью: «Sie haben alles gegeben: dem Gott — Seele, der Heimat — Blut und Leben».[16] Была в той книге глава и о моей службе. Она называлась «От опричнины до ЧК».

Садясь в машину, Рудольф сделал ритуальный жест и не очень уверенно произнес:

— Хайль Гитлер!

Я небрежно вскинул руку.

— Хайль!

Рудольфа Буххольца-младшего я окрестил «Фанатиком», а Исабель — «Стеллой». Под такими кличками они фигурировали в моих шифровках, направляемых в Центр.

В конце января 1974 года «Стелла» приняла первое сообщение от «Фанатика». Мне хорошо запомнился тот день. Я ждал Исабель у подножья холма, вписавшегося широкой плавной зеленой дугой в океан. Рядом скрытый зарослями плескался плоскотелой рыбьей игривостью один из рукавов Саваны. Наверху рычала автомобильными моторами Панамериканская магистраль, а еще выше дремал старый и безучастный ко всему монастырь святой Магдалены — средневековый призрак на горизонте космической эры. Я снизу ничего этого не видел, а только знал и чувствовал, что оно есть. Я ждал Исабель. Она прибежала запыхавшаяся, радостная, вытащила откуда-то из-под лифчика три листка бумаги и протянула их мне. Увидев неровные ряды крупных четырехзначных цифр, я почувствовал, как у самого горла быстро-быстро затрепыхалось мое сердце. Это была победа.

— Спасибо, Исабель, — сказал я. — Вы представления не имеете о том, что значат для меня листки, принесенные вами. Если бы вы не были так красивы, я расцеловал бы вас.

— Мне от моей красоты одно горе, — ответила девушка. — В следующий раз я испачкаю лицо сажей и остригу волосы.

Она спустилась к пляжу, села на нагретый солнцем камень, скинула босоножки и потрогала океан розовой пяткой. Стояла зима. Температура воды была не более двадцати градусов. По ауриканским понятиям это означало, что ни о каком купанье не могло быть и речи.

Мне не терпелось скорее расшифровать сообщение Рудольфа. Для этого надо было ехать в Ла Палому, но Исабель уже привыкла к продолжительным свиданиям со мной по воскресным дням, она ждала этих встреч, и в данном случае исключения делать не стоило. Я спрятал листки, подошел к ней и сел рядом.

Был мертвый штиль. Метрах в ста от берега валяла дурака пара дельфинов. Девушка смеялась, глядя на то, какие фокусы они выкидывают, и совершенно неожиданно для меня спросила:

— Так почему вы не захотели стать моим любовником, Арнольдо? Сумеете объяснить правдоподобно?

Я несколько опешил, но, собравшись с мыслями, пробормотал:

— Можно было бы спросить об этом и раньше.

— Раньше было стыдно, а теперь я к вам уже привыкла. Отвечайте!

— Вы слишком хороши для этого. А потом… Сколько вам лет, Исабель?

— Двадцать один.

— Мне сорок. Когда вы появились на свет, я был уже студентом. Ваши родители почти мои ровесники.

— Хм… Роджерс годится мне в дедушки, однако его это не останавливает. Ну что ж… Раз вы такой старый, то обращайтесь ко мне на «ты».

Последнее слово она сказала по-испански.

— Согласен. Но как же это сделать на английском языке?

— О, это не так уж сложно. Говорите по-английски, а думайте по-немецки. Есть у немцев «ты»?

— Конечно.

— Вот и попробуйте. У нас, в Аурике, старики всегда говорят молодым «ты».

Я не стал ранить ее национальное самолюбие и напоминать о том, что у них, в Аурике, со времен победы диктатуры укоренился хамский обычай: все вышестоящие обращались ко всем нижестоящим на «ты», независимо от возраста и пола. Только в среде военных сохранилось обращение на «вы». Вместо всего этого я сказал:

— Сейчас попытаюсь. Скотина твой Роджерс!

— Это уж точно. Вот видите: получается… А вы не знаете, отчего люди подлы?

— Ну, во-первых, потомственных подлецов не так уж много. Их легко обнаружить по выражению лиц. А большинство людей совершает подлые поступки в силу тех или иных обстоятельств. Люди подлы от подлой жизни.

— Ведь они сами устроили себе такую жизнь.

— Да. Но когда родились ныне живущие, жизнь уже была подлой.

— Кто же был первым негодяем?

— Тот, кто обгородил кусок общей земли забором и сказал: «Это мое!» Так полагал Руссо… С тех пор прошли тысячи лет… Против подлой жизни мы с тобой и воюем.

— И вы верите в конечную победу Добра?

— Да. Иначе жизнь человеческого общества, да и жизнь каждого человека, не имели бы смысла.

— Вот что я вам скажу, Арнольдо. Если бы вы тогда сделали то, что сделал бы на вашем месте любой нормальный мужчина, то я не стала бы шпионить, на вас.

— Не говори так, Исабель. Ты не шпионишь, а работаешь на революцию.

Девушка улыбнулась без видимой причины.

— Чему ты улыбаешься?

— Вспомнила, как ловко вы вчера подхватили господина президента, когда он чуть не упал на лестнице. Вот бы он знал, кто его охраняет!

Она полагала, что я выполняю при дворе Мендосы задание командования революционной армии Аурики, и у меня не было резона разуверять ее в этом. Да и не кривил я душой перед ней. Ведь революция, где бы она ни происходила, есть драгоценное достояние всего человечества, язычок пламени общего костра, от которого свет всем людям, и мы с Исабель вольно или невольно стали малыми искорками в этом огне, а одновременно его хранителями и защитниками.

Однажды она спросила меня, верю ли я в бога.

— Конечно, — ответил я. — Как же можно без веры? Только мой бог и твой бог разные. Впрочем, если вникнуть в заданный вопрос поглубже, то окажется, что это всё один и тот же бог.

Видимо, такой ответ вполне удовлетворил ее.

Вернувшись в столицу, я расшифровал сообщение Рудольфа. Дела у него шли неплохо. Он был определен в лабораторию по исследованию некоторых свойств высокочастотных полей. Вместе с ним работали канадец, бельгиец, норвежец, грек, итальянка и немка. Все это были парни и девушки без определенных политических взглядов, продавшие мозги с единственной целью — обеспечить себе независимое безбедное будущее. Они держались обособленно друг от друга и лишнего не болтали. Рудольф давал описание схемы расположения основных сооружений исследовательского центра. Территория его была разделена на пять секторов, соответственно пронумерованных, а посредине находился нулевой корпус — круглое плоское здание, уходившее почти всей массой своих этажей под землю. Сюда имели доступ только сотрудники из числа граждан Соединенных Штатов. В остальных секторах персонал был смешанный, но командовали повсюду американцы. Рудольф мог посещать сектор № 4, где располагалась его лаборатория. В другие зоны ходить ему запрещалось. Впрочем, последнее условие было общим для всех, работавших на объекте. Из жилого поселка до исследовательского центра и обратно сотрудников возили на автобусах. Назначение объекта «Дабл ю-эйч» пока не просматривалось.

На основании данного сообщения и некоторых других материалов я подготовил шифровку для Центра, которую, как и все предыдущие телеграммы, заложил в один из тайников, подобранных мною еще в конце семьдесят второго года в разных районах города. В данном случае это был полый поручень тяжелой чугунной скамьи, намертво вросшей в песок приморского сквера. Через пятнадцать минут после того, как я поднялся со скамьи, на нее сел мой радист Йоахим Шнайдер. Он незаметно извлек из тайника контейнер с шифровкой и вечером того же дня выстрелил ее в эфир. Я пишу «выстрелил», потому что вся передача заняла но более одной-двух секунд. Еще через пару часов телеграмма в расшифрованном виде легла на стол Ивана Ивановича в Москве. Таким образом, между получением информации от источника и ее вручением адресату прошло менее суток.