Плавающая Евразия - Тимур Пулатов

— Ба! — воскликнул Давлятов, потирая от удовольствия руки. — Ну и академик! Ну, сейсмологи! Они и камня на камне не оставили, разобрали башню, которую сами же пытались строить… Вавилонскую башню, которая всеми благами им светила — и знаниями, и наградами, и дачами с обогреваемым бассейном, и бункерами на случай, если… у-ы-ых!

Как обычно в день передачи, он сидел дома у Мирабова, куда привел и Анну Ермиловну. Воскликнув, Давлятов бросился к телефону, и все сидящие у телевизора увидели, как он выкатил глаза от удивления и стал почему-то дуть в трубку, не веря тому, что линия оказалась свободной. Услышав с другого конца недовольный голос телефонистки: «Перестаньте дуть! Говорите же!», стал торопливо говорить, нервно хихикая после каждого слова, будто телефонистка одной рукой записывала его вопрос, другой щекотала его…

— Следующий вопрос адресуется академику Златоусту, — объявил ведущий и стал читать медленно, с короткими паузами: — «Теперь, когда вы, сейсмоакадемики, общими усилиями развенчали собственную науку, вашу мать-кормилицу, с ее физическими законами, не пора ли перейти, так сказать, к моральному закону стихии. Не думаете ли вы, академик Златоуст, что землетрясение имеет прямое отношение к нашему с вами образу жизни? Не приходит ли оно к нам как кара, когда мера зла перевешивает меру добра? Вот вам живой пример: архиепископ Константинополя — кстати, ваш однофамилец Златоуст Иоанн за проповеди против зажравшихся, алчных земляков был сослан императрицей Евдоксией. И что же вы думаете? В день его ссылки случилось в Константинополе такое сильное землетрясение, что Евдоксия, убоявшись знамения, тут же вернула Златоуста в столицу… Еще пример? Пожалуйста! В Иерусалиме в храме Святого Гроба Господня вместо стены — скала, треснувшая от землетрясения как раз в тот момент, когда чистая душа Иисуса Христа покинула его бренное тело. Что вы на это скажете, уважаемый академик?» спрашивает гражданин Са-лих, — подавленным тоном заключил ведущий и тут же нервно скомкал лист, будто обжег себе руку.

Златоуст чуть растерянно глянул на коллег за столом и, обдумывая ответ, разгладил свои густые брови.

— Видите ли, гражданин Салих, я воспринимаю ваш вопрос как шутку, не более, — нашелся академик. — Ибо кто в наш век космических кораблей, лазера, мирного и немирного атома может поверить подобным легендам? Никто! Даже дети… Я, конечно, могу ответить еще проще и убедительнее: не знаю, не видел, не слышал — ни однофамильца своего Иоанна, ни тем паче императрицу Евдоксию — и не присутствовал при экзекуции мифического Христа… Но я вижу, гражданин Салих, что вы человек крайне любопытный. Вы умудряетесь участвовать в каждой нашей передаче… Давайте условимся так: в удобное для вас время вы звоните в номер гостиницы, где я проживаю, и мы встретимся с вами для обстоятельной беседы. Согласны? Если да — то запишите мой телефон: 33–02 — 22, гостиница «Звезда Востока». Жду вас…

— И мой телефон запишите, гражданин Салих, — вдруг брякнул фему-дянский академик. — 33–02 — 22, «Звезда Востока»! — И угрожающе глянул с экрана.

Экран дрогнул, разошелся полосами, после чего застыла вставка: «Передача окончена». Мирабов, видя, что Давлятов торопливо записывает телефоны академиков, сказал досадливо, будто это задело его больше, чем академика Златоуста:

— Ну при чем здесь святой Иоанн и треснутая скала? Этот Салих не просто шутник, злобствующий тип. В то время, когда град в ожидании: быть или не быть? — Салих лезет со своими штучками…

— А чем это вас так задел Салих? — лукаво глянул на него Давлятов. Человек имеет право на свой вопрос, каким бы он нелепым ни казался. Вы гуманист, ночами не спите, бегаете из дома в дом к посторонним людям — и бескорыстно… а рассуждаете, как мой благодетель, бункеровладе-лец Нахангов. Странно… Ваш гуманизм — он что? Без моральных заповедей? Без крепкой основы? Сегодня хочется помогать людям — помогаю, завтра отвернусь от них?

— Да, мое желание помогать всем и каждому — естественное, без всякой религиозной подоплеки. Это вас интересует? Оно самой природой заложено в натуре, генетически закодировано. И здесь библейские заповеди ни при чем. Мирабов закашлял от накатившего к горлу нервного напряжения, и Анна Ермиловна, воспользовавшись паузой, успела вставить:

— Можно подумать, Руслан, что ты сам во всем слепо следуешь этим моральным заповедям! — И положила руку на плечо Мелиса, словно боясь, что он вспыхнет и резко вмешается в спор.

Мелис, однако, ничем не выказал своего нетерпения. Как и два часа назад, когда они расселись у экрана телевизора, Мелис был угрюмо-замкнут и крепко сжимал Хури руку, будто все, что происходило вокруг, не касалось их обоих.

— При чем здесь я? — попытался было оправдаться Давлятов. — Я высказываю суждение общего порядка. — Но вдруг, воодушевившись чем-то, подался вперед к Мирабову… и Анна Ермиловна с удивлением заметила, что на месте ее сына сидит человек с таким видом, словно его только что побили камнями. — Не вы ли, доктор, говорили вчера, что психических срывов и болезней стало в пять раз больше, чем в обычные дни, — сказал он глухим голосом, — Град сходит с ума. И как излечить его? Чем?

— Фу! — воскликнула Анна Ермиловна с облегчением. — Мне такое привиделось, Руслан… кажется, я тоже схожу с ума…

Никто не обратил внимания на ее слова. Мирабов, будто задетый за живое, поспешил возразить:

— Да, но какое это имеет отношение к моральным заповедям? Идет естественное психическое движение. Замечено, что стресс был патологией тех лет, когда мы с вами были студентами. В последующее время психические срывы выражались в форме депрессии, облик нынешнего десятилетия выражает шизофрения…

— Понимаю, — усмехнулся Давлятов, — ваша научная теория беспроигрышна. Но объясняет ли она душу более полно, чем догматы моральных заповедей? Ведь душе, той драме, которая ее раздирает… ее не измерить сухой теоремой. Для того чтобы душа примирила себя с жизнью, нужно то извечное покаяние, жертвоприношение и искупление…

При слове «жертвоприношение» Мелис вздрогнул, словно очнулся от дремоты, и загадочно улыбнулся. Но Анна Ермиловна уже встала и замахала руками:

— Довольно спорить, мальчики! До десяти осталось двадцать пять минут. Марш на воздух!

Давлятов и Мирабов нехотя пошли за ней к выходу.

— Я не выйду, — сказал Мелис, и лицо его снова замкнулось.

— Я тоже! — поддержала его Хури.

— Ну, как хотите! — раздраженно пожал плечами Мирабов и почему-то добавил бессмысленное: — Конечно, это не бункер, но, может быть, выдержит…

XIV

Пронесся слух, что градосовет выдает разрешение всем желающим на строительство личных бункеров, что даже открыто еще одно бюро — Бюро гуманных услуг… Все устремились к зданию градосовета сбоку башни, часы на которой каждые полчаса отбивают время, приближая его неумолимо к тревожным двадцати двум. Бежали через сквер, ломая кусты, выбегая со всех четырех его выходов к потокам машин. Затопали по всем этажам, в поисках пресловутого Бюро, тыкались во все двери, просовывали головы во все окошки, спустились во двор, закрутились штопорами вокруг серого, тяжелого здания, возбужденные, слегка напуганные и сердитые, — и так кричали, возмущались, пока председатель градосовета Адамбаев не вызвал наряд милиции.

Милиция оттеснила всех подальше от балкона, куда вышел Адамбаев. Председатель объявил притихшей толпе, что нет никакой надобности в подобном бюро и уж тем более в самих бункерах, ибо градосовет по-прежнему убежден, что землетрясения не будет.

— Тогда почему же вы построили себе бункер под домом? — крикнул, задрав голову кверху, весельчак.

Адамбаев был вельможно непроницаем, когда говорил, что все это сплетни, желание бросить тень на руководителя, у которого нет иной заботы, как о благе шахградцев.

— Но ведь тридцати наиболее уважаемым шахградцам построены бункеры! — подал голос все тот же весельчак. — На улице Железной в доме, где живет министр животноводства. Могу показать даже то место во дворе, где открывается вход в убежище…

— Мы это проверим, — неопределенно пробормотал Адамбаев и почему-то поднял голову наверх, словно ждал молнии, хотя утро было безоблачное и жаркое.

— На улице Авиаторов, в доме, где живет начальник треста дефицитных товаров, — проговорил робко из толпы бывший турецкий подданный Кы-зылбаши и, воодушевившись подбадривающими взглядами вокруг, с резкостью воскликнул: — Или вы об этом тоже не знаете?

— Нет, почему же? — возразил толпе Адамбаев. — Догадываемся.

От такого полупризнания толпа загудела, но кратким, как выдох, гулом и тут же успокоилась, готовая в любую минуту к вспышкам.

— Могу указать еще на дом, где в бункере собираются — ха-ха! — певички со своими высокими покровителями, — истерически крикнула гражданка Коллетт, та, что прославилась накануне своим телевопросом, обращенным к академику Юсубалиеву. — Дом директора ювелирной фабрики Шахангаряна, отъявленного холостяка… балагура.