Плавающая Евразия - Тимур Пулатов

Сейчас, еще не познакомившись как следует с Анной Ермиловной, он уже рвался в такой поздний час на улицу, откуда доносился свист его приятелей. Причесывался он нервно, все время дергая рукой, и Давлятов, которого раздражала эта картина, пробормотал, ища сочувствия у матери:

— Не рви же себе волосы!

— На голове около ста двадцати пяти тысяч волос, — сказал заученно Мелис. — Ежедневно выпадает сорок пять волос, у некоторых — до шестидесяти, а за всю жизнь у человека выпадает и вырастает снова более полутора миллионов волос. — Говорил он все это нарочито бесстрастно, не считаясь с тем, что еще больше выводит из себя приемного отца. — Что вас еще интересует, дорогой Руслан Ахметович? Человеческая кожа? Могу на одном дыхании выпалить все сведения на этот счет. Мужчина вашего возраста каждый час теряет около 600 тысяч частичек кожи, а за год же — 675 граммов. К семидесяти годам потери кожи уже составляют что-то около 48 килограммов почти 70 процентов веса тела самого человека. — Выпалил и под смех Анны Ермиловны выбежал к воротам, в нетерпеливую компанию приятелей.

— Зря ты так на него! — сквозь смех проговорила московская гостья. Очень забавный мальчишка! И не старайся его перевоспитывать, вы такие разные и оба с характером. Прими его таким, каков он есть…

— Меня тревожит компания его дружков. Полудети-полустарички. Время, что ли, такое? Нет естественного перехода от детства к подростковому периоду, к юношескому… Все рывками да возвратами… — заключил свои грустные наблюдения Давлятов.

— И у тебя ничего не тянулось ровно, — возразила Анна Ермиловна и напряженно поглядела на стены и потолок гостиной, все еще не веря, что вернулась в дом, где не жила уже столько лет.

— Во всяком случае, у меня и в мыслях такого не было, даже в самые нервные, критические периоды. — Давлятов угрюмо проследил за взглядом матери, приняв ее беспокойное ерзанье за страх перед толчком. Представляешь, до чего он договорился: будто бы земля, чтобы успокоиться, требует крови… и не безвинной верблюдицы, а человеческой… Что-то вроде ритуального окровления…

— Ну, это возрастное… желание всех вокруг шокировать. — Анна Ерми-ловна поднялась, чтобы прекратить спор, — утомленная перелетом, она поначалу почувствовала прилив сил, едва зашла в дом, сейчас же опять накатились усталость и тревога. Она повернулась, чтобы взять саквояж с туалетными принадлежностями. Сын бросился помочь ей.

Скрипнула дверь гостиной, и, переступая через порог, еще раз повернулась Анна Ермиловна к сыну, чтобы сказать:

— Спокойной ночи…

— Спокойной земли, — машинально вырвалось у Давлятова, и, сконфуженный, он пояснил — в спину уходящей к спальне Анне Ермиловне: — У нас сейчас стало традицией желать спокойной земли…

И, сидя потом в своем кабинете за чертежами, Давлятов долго не мог отделаться от странного ощущения незащищенности, хотя приезд матери должен был как-то душевно успокоить его.

С трудом он осилил себя, не желая думать сейчас об этом, и воображение его, хотя и вязко и прерывалось, потянулось… Знак за знаком нагромождалась некая не проверенная пока формула все той же модели… хотя Давлятова все время настораживала другая мыслишка, должно быть рожденная трезвостью и скептицизмом. Мыслишка простая, но требующая к себе не меньшего внимания, чем сама идея машины… если уверенно предсказать на ЭВМ время крупного, разрушительного землетрясения, скажем, за год до него и потом постоянно отмечать это время с точностью до часа и минуты катастрофы, то число жертв и материального ущерба от землетрясения намного уменьшилось бы, но где гарантия, что за этот год сильно не нарушатся общественные связи в городе — от напряжения работников деловая активность упала бы до нуля, само ощущение страха так подействовало бы на поведение людей, что вся жизнь превратилась бы в сплошное недоразумение…

Стукнула дверь гостиной за стеной. Давлятов вздрогнул и прислушался. По вкрадчивым шагам понял, что вернулся с ночной прогулки Мелис, лег на постель, приготовленную ему в гостиной. Уже несколько дней по городу кружились слухи, что подростки, собравшись в какие-то ковбойские команды, уводят из домов шахградцев их лошадей, овец, птицу, часть угоняют в соседние городки, чтобы выгодно сбыть товар, часть закалывают на пустырях на окраине Шахграда и жарят мясо на кострах, пляшут в исступлении вокруг огня. Все с той же целью, чтобы задобрить, умилостивить землю. Разграбили даже несколько «сейсмоуголков» в домовых комитетах. Дикая, непредсказуемая земля готовит сюрприз — это объяснимо, но когда свои подростки создают напряжение — это возмутительно, негодовали шахград-цы.

«Наверное, вдоволь сейчас наплясался у огня, наевшись до отвала полусырым мясом, — подумал Давлятов, прислушиваясь к бормотанию Мелиса за стеной. Но тут мысль его неожиданно вернулась к тому, над чем он бился, хотя и с парадоксальной стороны. — Антарктида… Единственный материк, где никогда не бывает землетрясений, хотя там есть и молодые горы, и живые вулканы… Если бы разгадать эту сейсмическую загадку. Она бы пролила свет на всю природу страшного явления… Формула материка! — осенило Давлятова. — Начертить формулу всех материков… и Антарктиды. И заложить в машину, чтобы вычислить потом разницу… Прекрасная идея!»

От волнения Давлятов вскочил и вышел во двор, куда с улицы падали пятна света.

«Странно, — подумал он, — раньше всегда дворы были освещены, а улицы мертво темны…» Но не успел он додумать до конца свою мысль, как услышал за воротами какие-то шаги и глухие голоса. Озадаченный, он еле слышно спустил засов и отодвинул створку ворот: свет шел из соседских дворов причудливое его сияние создавало ложную иллюзию освещенности улиц. Улицы, как всегда в этот послеполуночный час, были глухо темны, хотя тех, кто стоял недалеко от его дома, Давлятов если и не увидел, то ощутил — и не ошибся.

Внимательно всмотревшись, он разглядел того инспектора Байбутаева с его всегдашним прибором-чемоданчиком в руке. Удивил Давлятова не инспектор — к его ночным визитам он уже привык, — а тот, кто был рядом… неужели? Неужто такой почетный гость? сам академик, хотя и фему-дянин?

Да, это был тот, кто в недавней телепередаче назвал Руслана Давлятова «Салихом», и не только допустил эту оплошность на виду у всего града, но бестактно обрушился на Давлятова-Салиха с угрозами и обвинениями., Сейчас он, настроенный более чем миролюбиво, стоял рядом с Байбутае-вым, прислонившись к полузасохшей орешине. У обоих был такой вид, будто они отдыхают после тяжелой работы.

Давлятов вышел, но стал, возле ворот, не зная, подходить ему к ним или же стоять, пока сами не окликнут его. Оба они не случайно возле его дома. Давлятова охватила тревога, ибо союз Байбутаева и фемудянского академика… и Шаршарова, чей затылок разглядел он в прошлый раз в машине академика. Да, все это было не зря…

— Я всю жизнь ломаю голову над тем, — сказал Байбутаев, зевая, почему это человек первое, что делает после сна, открыв глаза, — зевает? Ведь он отдохнувший, но все равно зевает. Что бы это значило? Что за загадка?

— Зачем это вам отгадывать? Что за смысл? — недовольный самим смыслом разговора пробормотал академик.

— А чтобы суть жизни отгадать! — почему-то бодро ответил Байбутаев. Нет, нет, не подумайте, что я один такой. Вот мой сосед… занят своими почечными камнями. Все, что сумел выгнать из себя, собрал в банку. Сидит и разглядывает их. И в лупу посмотрит, и через увеличительное стекло, и удивляется: откуда такое собирается в человеке? Третий еще над чем-то бьется… Словом, все голову ломают… А через эти мыслишки, думается мне, слагается одна очень большая мысль — идея…

— Какая же? — Чувствовалось, что еще не до конца подавил в себе досаду высокочтимый собеседник.

— О мировой гармонии… Вы поняли мою куцую мыслишку? Вы человек, думающий о большом, глобальном, вам, конечно, не пустить мою мыслишку к своему разуму для понимания. Вы думаете об атоме и катаклизмах… а из вот таких куцых мыслишек и рождается мировая гармония. А из ваших глобальных мыслей — мировой взрыв и жизнь на новый лад.

— Уж не хотите ли вы сказать, — заерзал академик, ступая шаг вперед от дерева, — что мировая гармония — забота маленьких людишек, а перестройка жизни — забота больших гениев?

— Точно так!

— Хм! — неопределенно высказался фемудянский академик и громко обратился к застывшему в напряженной позе Давлятову: — Коллега! Я все забываю у вас спросить: как с тем талоном, который я подарил вам на конгрессе? Отоварились ли вы в закрытом магазине? И что, интересно, купили, если не секрет?

Давлятов вдруг смутился:

— Простите, я даже забыл о вашем подарке. — Давлятов стал торопливо рыться в карманах халата, будто злополучный талон всегда был при нем, даже когда он ложился спать. — Я его, видно, куда-то засунул… Но я найду, обязательно найду талон, — пробормотал он и неожиданно настроился на иронический лад, когда обратил взор к инспектору: — Вы нынче опять в заботах… ночных хлопотах, мой любезный мажордом…