Свои чужие (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta"

Дима останавливается, заставляя замереть и меня. Музыка закончилась. До меня это доходит как-то с запозданием.

Варламов смотрит мне в глаза, и от его ладони на моей спине, кажется, вот-вот вспыхнет ткань моей блузки. И чем дальше, тем тяжелее становится моргать. И тем страньше становится эта ситуация.

Нет, мне точно надо к психиатру, у меня же явная мания…

Варламов подается вперед резко, как будто падая на меня. И его губы успевают пройтись по моему лицу горячим бархатом его дыхания. Бо-о-оже…

— Дима, нет, — ровно произношу я, отклоняясь от поцелуя.

— Полин…

Боже, вот за что мне это? Вот этот его голос, переполненный жаждой, от которой у меня коротит в мыслях. И его чертовы пальцы, ползущие вверх по моей шее, прожигающие кожу насквозь.

Некая часть меня ведь соскучилась по нему. Смертельно соскучилась. И четыре года назад я бы хотела, чтобы все было так — нежно, романтично, с подвигами и страстным примирением. Вот только мне уже не столько лет, как тогда, я не отчаявшаяся влюбленная дура. И эмоции… Я ими владею. Пришлось научиться. Ведь видеть Варламова и его баб — даже на фотках было больно, а я видела их и в реале. И каждый раз, каждый раз моя душа истекала кровью, глядя на него.

И сейчас — да, я хочу этого поцелуя. Не вся я, только та часть, что дура. А еще одна часть хочет Варламова убить, потому что я только-только потеплела к нему душой, а он все скурвил и снова напряг свою кобелиность.

— Почему нет, — хрипло шепчет мне Варламов и тянет меня к себе ближе. — Почему нет, Поль?

— Потому, что сейчас я себя уважаю, Дим? — Я безмятежно отвечаю вопросом на вопрос. — Потому что мне не нужно, чтобы ты почесал об меня свое самолюбие и двинул дальше.

Он выглядит таким уязвимым сейчас. Смотрит на меня и молчит. Нет, я не буду в это бить, хотя…

А почему собственно я не буду?

— Дим, я ведь выхожу замуж, понимаешь? — ровно произношу и легонько давлю на его плечи, заставляя разжать руки.

— Да, — спокойно откликается Варламов, — я сразу заметил кольцо. Еще в лифте.

Нет, стоя слушать это невозможно и разбираться, стоя посреди ресторанного танцпола — тоже такая себе идея. Организовывать гостям заведения живую мелодраму в мои планы не входит. Возвращаюсь к столику. Варламов не отстает. Но у меня есть время подумать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вот оно как. Заметил? И вот это все, все это пижонство с ношением на руках, разводом на спор, танцем этим — это все просто его спланированный маневр, чтобы подвести вот к этому? Молодец, Варламов, давно ты меня так не разочаровывал.

Нет, он меня хорошо знает.

Он знает меня — которая всегда после приступов клаустрофобии, редких, но очень острых, отходила эмоционально даже не по одному часу. И теряла во всем — в циничности, в бдительности, даже просто во внутренней силе. Разумеется, я повелась, расслабилась, поддалась его напору.

И нет ничего удивительного в этой массированной атаке по моим слабым точкам.

— И, заметив, ты решил провернуть все это? — уточняю, опускаясь на стул.

— Да, — Варламов пожимает плечами. И все объяснение. Волшебно. Как всегда.

— На кой черт? — говорю я медленно-медленно, очень старательно подбирая цензурные аналоги всем лезущим на мой язык словам.

— На тот, что я тебя никому не отдам, — невозмутимо сообщает Варламов, делая глоток из своей чашки кофе. А я себе чуть язык не откусила, опешив от такой наглости.

— Мне кажется, ты что-то попутал, — раздраженно сообщаю я. — Я не твоя собственность, Варламов, мы с тобой в разводе, я для тебя скучная, ты забыл?

— Не переживай, Поль. Все, что касается моих косяков, я помню прекрасно. И отвечу обязательно, как только ты ко мне вернешься.

У него удивительная способность — отбалтываться до последнего. Вот сейчас он пьет свой кофе, бесит меня своей зашкаливающей самоуверенностью, с которой на меня смотрит. Будто я ему уже уступила, будто как одна из его молоденьких длинноногих куриц — уже сижу у него на коленях или вишу на шее.

И нет, я не буду с ним разговаривать! Бесполезно. Тем более, что этой его наглостью я ошарашена настолько, что чувствую себя рыбой, выброшенной на берег и жадно хватающей воздух.

Просто хватаю со стула сумку и делаю самое разумное, что могу. Ухожу, швырнув на стол тысячную купюру для оплаты своей части обеда. И пусть там будут некислые такие чаевые, не особо заслуженные официантом, но разбираться у меня времени нет. И желания продолжать общение с Варламовым тоже в наличии не имеется.

Забираю из гардероба пальто, вылетаю из ресторана, даже не застегнув его.

А как все хорошо начиналось…

Я-то думала, что, может, зря я так поношу Варламова. После того как он бросился ко мне в лифт — реально думала, что зря я это все. А он…

Он догоняет меня уже на улице. Будто выждал время, дал мне фору и догнал.

Хватает в охапку, вжимает в кирпичную стену.

Меня будто накрывает огромной, тяжелой морской волной. Неожиданно — горячей.

Отчего так барабанит сердце в моих висках? От страха! Точно от страха. Этот идиот меня напугал своей очередной выходкой. И ни из-за чего больше!

— Какого черта ты творишь? — шиплю я, пытаясь его отпихнуть. — Отпусти, меня жених ждет.

Оттолкнуть бы его, отпихнуть подальше, лишь бы так не кружилась голова, но он же сильный, как черт, прижимает меня к стене, не вырвешься.

Дима смеется бесстыжими глазами, наглыми губами, всем своим ехидным существом.

— Никуда ты не поедешь, дорогая, — шепчет он мне, касаясь губами моей шеи, — я видел твоего женишка. Я не могу отдать мою потрясающую жену этому идиоту.

— Бывшую жену, — выдыхаю я, а в глазах темнеет. Какой же обаятельный гад — этот мой бывший муженек…

— Пока что бывшую, — самоуверенно поправляет Дима, — но все равно мою.

И мне хочется выть на самом деле, потому что я ведь ощущаю, как улетаю все дальше и дальше от привычной колеи. И нет, я должна рвануться, должна сбросить с себя это наваждение, но пока я собираюсь с силами — Дима уничтожает мое сопротивление еще одной своей фразочкой.

Он все-таки это делает, он меня целует. Жалит мои плотно сжатые губы своим языком, будто бьет тараном в ворота. Раз, другой, третий…

И это хуже нокаута.

Боже, как я ненавижу саму себя, потому что с каждой секундой я все слабее. С каждой секундой ближе к тому, чтобы уступить ему хоть в этом.

Его губы — терпкие на вкус и колкие, будто между нами сейчас проскакивают миллионы маленьких, но таких горячих искр. У его поцелуев всегда вкус вина из можжевельника. Свежий, крепкий, хмельной. И кажется, что я в жизни не целовалась вкуснее, чем сейчас. Это — невесомость. Безмолвная, густая, в которой все не так, и всякое твое движение выходит не таким, как ты ожидаешь, а тело — легкое, невесомое, будто пушинка. Боже, как мне этого не хватало, оказывается…

— Полинка, любимая, — выдыхает Варламов, отрываясь от моего рта.

Безмозглое сердце в моей груди от этого тона, от этих двух слов выполняет сложный акробатический трюк. Как хорошо, что думаю я не им.

Любимая?

Левая моя рука выписывает Варламову звонкую пощечину.

Для меня это слово — как удар под дых.

Любимая? С любимой он разводился? От любимой уходил, для того чтобы начать прыгать по бабам, как будто пять лет супружеской жизни страдал от неудовлетворения?

— Ты от меня ушел, — ядовито выдыхаю я, змеей выворачиваясь из хватки Варламова и отскакивая от него на пару шагов, — ты! Я тебя любила — тогда! И только тогда была готова ради тебя на многое. Сейчас ты мне не нужен, Дима. Я не дура. Мне предатели не нужны. Оставь меня в покое. И привет Верочке.

Сейчас он меня уже не догоняет. Сердце в груди бухает, ноет, ему жаль на самом деле, оно просит меня вернуться, туда, обратно, к Диме.

Всегда знала, что именно этот орган у меня — источник всех моих идиотских поступков.