«Какаду» - Рышард Клысь

Они остановились на мгновение, закурили, потом двинулись дальше.

— Если уж нам выпала общая доля, нужно по крайней мере познакомиться, — сказал солдат. — Как ты думаешь, приятель?

Хольт пожал плечами. Ответил не сразу:

— Меня зовут Хольт. Вильям Хольт. — И со злостью добавил — Я коммерсант… Живу в Кёльне…

— А я родом из Гамбурга. Меня зовут Герберт Юнг. Я докер, или, если угодно, портовый рабочий…

— Поздравляю!

Юнг озадаченно посмотрел на Хольта.

— С чем? — спросил он.

— Вас скоро выпустят на свободу…

— Ты так думаешь?

— Конечно, теперь вы возьмете власть в свои руки. Нормальный ход вещей…

— Это будет не так просто…

— Вы были в оппозиции, разве нет?

— Согласен.

— Ну, теперь ваша очередь, — заверил Хольт. — Теперь вы начнете устанавливать свои порядки…

Юнг посмотрел на него усталыми глазами.

— Это будет не так просто, — сказал он в раздумье. — Хотя только мы в состоянии навести порядок в этой стране, только от нас зависит не допустить новой войны…

Хольт не отозвался ни словом. Только испытующе посмотрел на своего товарища и не без некоторого удивления заметил, что Юнг — его ровесник, а может, даже немного постарше, волосы у него седые, лицо изрезано глубокими морщинами. И именно поэтому он впервые с момента встречи увидел в изнуренном войною солдате обыкновенного, такого же, как он, человека. Странное дело — когда он так к нему приглядывался, то мог бы присягнуть, что этот немолодой и раньше времени постаревший мужчина порядочен и к тому же добр, производит впечатление человека очень уравновешенного и спокойного, такого, у кого нет ничего плохого на совести и кто не намерен совершить ничего дурного в будущем. Но тут же в голове у Хольта промелькнуло, что это только обманчивая видимость и ни при каких условиях верить этому человеку нельзя, если уже известно о нем, что он коммунист.

Американцы ссорились все громче. Хольт прекрасно слышал каждое их слово, но совершенно не понимал, о чем идет речь на этот раз. Он лишь прибавил шагу и снова шел впереди, Герберт Юнг ковылял по другой обочине дороги, в двух-трех метрах позади него, а дальше за их спинами тащились ссорившиеся американцы. Солнце стояло уже высоко над верхушками деревьев, которыми поросли лиловые от листвы пологие горные хребты. Небо сияло чистой голубизной, день обещал быть погожим.

Вскоре они оказались у входа в ущелье, очень длинное и обширное, одна половина которого была на свету, а другая — в тени. Они пошли по солнечной стороне. Хольт с любопытством рассматривал местность, незнакомую ему и чужую. Наконец-то они оказались за пределами выжженной земли, и теперь их окружал красивый пейзаж, не отмеченный следами войны. Склоны ущелья плавно поднимались к серым скалам, между ними виднелись купы карликовых сосен, а ниже, по обеим сторонам дороги, росли по склонам жухлые и порыжевшие на осеннем солнце кусты. Под ногами клубился пыльный песок, они медленно брели по нему, увязая по самые щиколотки.

«Наконец, — подумал Хольт. — Сейчас все кончится. А собственно, уже кончилось, для меня эта проклятая война была не слишком долгой. Пандафиланд — ничего глупее не могло присниться, лучше об этом не думать, ничего приятного в этом сне нет. И потом, эти американцы, которых я очень боялся, тоже, я думаю, не любят воевать; наверное, им невесело вдали от родных, тем более что они постоянно подвергаются опасности, в любую минуту с ними может стрястись беда. Для них война еще не кончилась, и много воды утечет, прежде чем они наведут порядок в Европе. А тот длинный американец мог бы ведь отказаться от перстня, который он стащил с пальца покойника. Пандафиланд — что за странный сон…»

В это время он оглянулся назад, обеспокоенный той странной тишиной, которая вдруг воцарилась. И увидел, что оба американца стоят посреди дороги и не спеша потягивают из фляжек.

«Пандафиланд… — подумал он. — Забавное это слово — Пандафиланд.

К счастью, американцы перестали ссориться, самое время перестать, из-за чего, собственно, они ссорятся? Наверное, из-за денег, но ведь сейчас это не самое главное, по крайней мере для меня, а на месте длинного я бы поделился деньгами с Толстяком. Во всяком случае, я бы не начинал ссоры с Жеребцом, он наверняка в конце концов взбесится, и будут неприятности, а я больше всего боюсь Жеребца. Интересно, что делает сейчас Гертруда? Должно быть, она в магазине, если магазин еще цел, но если она сидит там и думает обо мне, то, конечно, убеждена, что я на фронте. После войны торговля должна идти хорошо, и, может, мне удастся откупить предприятие Раубенштока, его ведь некому будет возглавлять. Ох, господи, я сделаю так, если коммунисты не доберутся до всего этого, но, если они возьмут власть в свои руки, рассчитывать не на что, в конце концов они обдерут меня как липку, отберут все. Но может, до этого и не дойдет — в стране достаточно разумных людей, они никогда не допустят этого. Но Юнг выйдет из лагеря быстрее меня, напишет в Москву, и большевики потребуют от американцев освободить его. Таким прохвостам всегда везет. Пандафиланд — сон быстро кончился, и пришли американцы, — Пандафиланд».

Вдруг у него за спиной раздался пронзительный крик. Он быстро оглянулся и увидел на некотором расстоянии американцев, которые боролись, вырывая ДРУГ У друга автомат. Хольт замер. С изумлением смотрел на них, совершенно не понимая, из-за чего они снова вздорят. Потом взглянул на Юнга, тот спокойно шел впереди, глубоко задумавшись, поглощенный своей болью, а может, так утомленный дорогой и все более усиливающейся жарой, что ничего не замечал и не слышал. Хольт хотел его окликнуть, обратить внимание на происходящее, но вдруг его охватил такой испуг, что он не смог произнести ни слова. Жеребец крикнул раз, другой, и только минуту спустя Хольт понял, что он упорно повторяет одно и то же слово: бегите! Но Толстяк также не терял времени — ударил Жеребца в живот коленом и сбил его с ног, а Жеребец все еще не выпускал из рук оружия, которое принадлежало Толстяку, и тот наконец смирился. Он оставил в покое автомат и схватился за револьверную кобуру. Хольт, видя, к чему клонится дело, пытался тронуться с места, послушаться призывов Жеребца, который все еще что-то выкрикивал, хотел бежать, но страх парализовал его до такой степени, что он не был способен ни на малейшее усилие.

Он еще раз взглянул на Юнга и крикнул ему с отчаянием из последних сил:

— Беги, Юнг! Ради бога, беги!

Тот наконец услышал. Обернулся. И тогда Хольт увидел его лицо и глаза, полные безмерного удивления. В этот самый момент раздались два коротких выстрела. Юнг скорчился, а потом всем телом склонился в сторону, на секунду застыл в этой позе и наконец, будто кто-то подсек ему ноги в коленях, рухнул на землю лицом в песок.

К нему подбежали оба американца и остановились над ним с оружием наизготове. Жеребец перевернул Юнга на спину и бросил сдавленным голосом:

— Добей его, Джек!

— Отцепись, — сказал запыхавшийся Толстяк. — Ему и этого хватит.

— Добей его! — рявкнул, не уступая, Жеребец.

— Это зачем еще, Джордж?

— Поторопись, если не хочешь получить по морде…

— Ты что-то сказал?!

— То, что слышал…

— Мне кажется, ты забыл, кто тут приказывает…

— Ну, живо! — рявкнул Жеребец. — Кончай его…

Толстяк нахмурил брови.

— Не таким тоном, коллега, — сказал он. — Не таким тоном. Стукни сначала себя хорошенько по лбу и подумай, с кем говоришь…

Жеребец вырвал из кобуры пистолет.

— Нет! — закричал прерывающимся голосом Хольт. — Не убивайте!

Жеребец в бешенстве посмотрел на него.

— Заткни пасть!

— О боже! — простонал Хольт. — Боже!..

— Стреляй, Джек! — закричал Жеребец. — Добей его, наконец! Пусть не мучается!..

— Нет! — кричал Хольт. — Нет!..

— Заткни наконец пасть, ты, несчастный старый сукин сын, — мягко произнес Толстяк. — Ему совсем не будет больно…

Он наклонился над Юнгом. Хольт поспешно отвернулся, чтобы не видеть, что произойдет через секунду, убежденный, что и его сейчас постигнет та же участь, но, когда раздался выстрел, он быстро посмотрел на Толстяка, который как раз поднимался с колен, а потом глянул на тело Юнга, неподвижное и уже застывшее.

— О’кэй! — буркнул Толстяк. — Он уже не будет мучиться. Уже никогда больше не будет мучиться…

Хольт плакал.

— Возьми себя в руки, старина, — сказал Жеребец тихо. — Мне очень жаль…

Хольт кивнул головой.

— Я хотел бы помолиться перед смертью, — попросил он.

— На это у тебя всегда будет время, — пообещал Жеребец. — Я ничего не имею против того, чтобы ты помолился…

— Я могу встать на колени?

— Зачем? — мягко удивился Жеребец. — Зачем становиться на колени?..