Газета Завтра 880 (39 2010) - Газета Завтра Газета

     Размазывая слезы по лицу,

     Я наклонился к казаку Морозу.

     Молили патриарха о подмоге —

     Навстречу пулям вынести икону.

     Но он сослался на больные ноги

     И этот страшный день провел спокойно.

     Мы, пленные, из Дома выходили.

     Потом за нами выносили мертвых.

     Иных из нас в сторонку отводили,

     Тех, чье плечо прикладом было стерто.

     Я признаюсь, я выстрелил два раза,

     Когда сержант насиловал девчонку.

     Омоновец сказал другому фразу,

     И тот препроводил меня в сторонку.

     Я вам пишу прощальную листовку.

     Гремят на стадионе автоматы".

     ...Стрелок устало сдул дымок с винтовки,

     Отёр лицо и выругался матом.

      БАРРИКАДА

     Очистив Кремль от всей советской братии,

     Туда вселились праздничной оравой.

     Преподнесли нам розы демократии.

     Но эти розы хлюпали кроваво.

     Стреляли пушки тупо по Цхинвали.

     Горел Сухуми — здравница Кавказа.

     Так осетин грузины целовали.

     Так миловали тех грузин абхазы.

     Распяв страну, в нее вгоняли гвозди.

     Никто, казалось, не повел и бровью.

     Но вот в садах, где винограда грозди,

     Загрохотали пушки Приднестровья.

     В Москве взлетали тяжкие дубины.

     Солдаты порезвиться были рады.

     Им ветераны подставляли спины.

     Их не спасли военные награды.

     Парламент был похож на звонкий улей.

     В нем бушевали страсти и надежды.

     С трибун звучал надрывный голос улиц.

     Трещали власти утлые одежды.

     В парламенте дымилась трубка Хаса.

     Борис в седом Кремле звенел стаканом.

     У них скопилась разногласий масса.

     Все кончилось смертельным ураганом.

     Народ пошел за трубочкой чеченца.

     Войска привлек к себе стакан граненый.

     Так вместо мирных и любезных конференций

     Забрезжил ствол холодный, вороненый.

     Парламент был объявлен вне закона.

     Он отстранил от должности тирана.

     В Елоховской заплакала икона,

     А у Христа в ребре открылась рана.

     Баррикада, баррикада,

     Ты заступница от ада.

     Ты насильникам преграда.

     Стяг последнего парада.

     Её сложили у стены Дворца,

     Вблизи от золотых деревьев парка.

     Она была изделием творца.

     Созданием художников поп-арта.

     В ней были трубы ржавой арматуры,

     Пивные ящики, разбитый старый "телик".

     Обломки сталинской архитектуры, —

     Отбитые куски коринфской капители.

     Мешки с землей с соседнего газона.

     Сырые бревна и стальные балки.

     Пустая чаша старого вазона,

     Счастливо обретенная на свалке.

     Помятые листы прогнившей крыши,

     Кирпичный сор, разбитый шкаф зеркальный.

     Но Божий Дух, где хочет, там и дышит.

     Преображает мусор в храм хрустальный.

     Она была военным бастионом,

     Где люди собирались драться насмерть.

     Она была цветком в саду зеленом,

     Была цветком осенней дивной астры.

     Она была клокочущей трибуной,

     С которой раздавался глас народа.

     Она была строкой, которой Бунин

     Описывал красу родной природы.

     Она была стреляющей "Авророй",

     Пехотой, совершающей бросок.

     Была той чудной девочкой из хора,

     Чей заливался в церкви голосок.

     Она была — гремящий звездолет,

     В ком русский дух стремился к звездам дальним.

     Была — ручей, в котором первый лед

     Морозным днем сложил узор хрустальный.

     Она была прекрасней Парфенона,

     Взлетела выше Эйфелевой башни.

     Была венцом "труда и обороны",

     Где встретимся с врагами в рукопашной.

     У баррикады не смолкали речи.

     Там жгли костры, гитары не стихали.

     Поэт, свалив копну волос на плечи,

     Захлебывался пылкими стихами.

     У офицера в золотых погонах

     Случился спор с приезжим из глубинки.

     Нас угощал лещом и самогоном.

     Мы угощались без ножа и вилки.

     Молился Богу батюшка приезжий,

     И все мы были Божьими рабами.

     И всяк из нас, в религии невежда,

     Молитву повторял прилежными губами.

     Сюда пришел жених с невестой милой.

     Ее глаза светились чудной тайной.

     И баррикада, где костры дымили,

     Была им домом бракосочетаний.

     Здесь были рокеры, художники, расстриги.

     Окрасок и оттенков самых разных.

     Забыв о политической интриге,

     Они устроили ночной веселый праздник.

     Шумели песни, проповеди, танцы.

     Здесь, у костра, нашлось любому место.

     Когда наутро в них стреляли танки,

     Убили офицера и невесту.

     Та баррикада, как поток кровавый.

     Как трубами дымящий крематорий.

     Она — проклятье ельцинской ораве,

     Которое и через двести лет повторят.

     На утренней заре клубятся тучи.

     Они — как башни огненного града.

     В лучах зари парит ковчег летучий,

     Восстания святая баррикада.

      «ДЕНЬ»

     Я развернул в метро газетный лист.

     Читаю. Пальцев бережных касанье.

     Кто написал, какой евангелист,

     Газетного листа священное писанье?

     Разгонит искра беспросветный мрак?

     Пробьет броню бумажная газета?

     Но мы зажгли над пропастью маяк.

     Мы основали "День" — источник света.

     Омыв слезами каждую строку,

     Я поместил в статьи, написанные кровью,

     Растерзанных армян на улицах Баку,

     Убитых молдаван на пляжах Приднестровья.

     Кричал, свернув в трубу газетный лист:

     "Народ, у нас другой дороги нету!"

     А по нему из танка бил танкист.

     Казалась факелом горящая газета.

     Я — мегафон с рокочущей мембраной.

     Истошный крик, каким кричал народ.

     Казался на лице кровавой раной

     Мой несмолкающий, залитый кровью рот.

     "День" был задуман, как нарядный светлячок,

     Чтобы летал в тиши, в саду укромном.

     Но превратился в спусковой крючок,