Притворись, что мы вместе - Дарья Сумарокова

Отец приехал только через полтора часа, прихватив Борьку. Я ждала их в кладбищенской церквушке, единственном месте, где можно было укрыться от холода. Внутри оказалось неуютно и противно. Особенно оттого, что буквально за оградой этого карточного домика находились могилки детей, умерших от лейкемии, изнасилованных женщин или бабусек, сбитых пьяными дебилами, а еще дедова ограда, раскуроченная и оплеванная. Но потоки страждущих к расписным картинкам не прекращались.

Почему никто не может понять: оно тут не живет. Это же очевидно!..

Одно радовало – полтора часа прошли в относительном тепле. Отец с братом быстро нашли взаимопонимание с пьяным кладбищенским рабочим, и через пятнадцать минут все было восстановлено. Мои мужики прибыли на новых папиных «Жигулях», в салоне сильно пахло свежей краской, и на обратной дороге меня тут же начало подташнивать. Я совершенно не понимала, что мне делать. Но самое противное, что даже намеков на более-менее реалистичное обоснование моего неожиданного появления на кладбище я в своей голове не находила. Одна сплошная тошнота.

Я вылезла из машины у ворот больницы, когда было около часа дня, и судорожно вдохнула свежий воздух. Пять минут пешком до терапевтического корпуса вернули меня в нормальное самочувствие, а на отделении тут же навалились невыполненные утром дела. Навязчивые вопросы улетучились сами собой.

Домой я приползла на следующий день поздно вечером. Почти за два дня на телефоне зафиксировалось пятнадцать непринятых вызовов от Вовки. Я не звонила и не отвечала на звонки. Ночь в приемнике опять прошла на ногах, с отделения удалось смыться только в четыре часа, и я тут же понеслась к матери. Катька чувствовала себя неплохо, однако ситуация оставалась определенной – садик отменялся как минимум до выходных. Страшно не хотелось тащить Катьку домой, так как обстановка там была не лучшая – я совершенно не представляла, как себя поведет Вовка. Мама на предложение оставить ребенка до воскресенья быстро согласилась, и, главное, без лишних комментариев и вопросов. Хотя, безусловно, междустрочия были для нее очевидны и заполнены личными наблюдениями за моим семейством. Информация также поступала при помощи бесперебойной азбуки Морзе под названием «Асрян». Я уложила Катьку спать и в десять часов поплелась домой, засыпая практически на ходу. Уже в подъезде ноги просто отказывались двигаться в сторону нашей квартиры. Дверь в гостиную оказалась открыта, тело находилось перед теликом в положении «хвост поджат». На маленьком диване валялось одеяло, из чего следовало, что млекопитающее провело последнюю ночь не в спальне. Интересно.

– Привет. А где Катька?

– У матери. Она с температурой.

– А че ты ее там оставила?

– Решила без свидетелей убрать с постели зассанные простыни, если, конечно, тебе не было угодно сделать это самому.

Вовка занервничал, положил пульт и повернулся в мою сторону.

– Че-е-е? Ты вообще о чем?

– А ты не понял? Ты позапрошлой ночью опорожнился прямо в кровать. Отрадно, что не блеванул мне на голову. А то, говорят, бывает и такое.

– Блин! Ты совсем спятила?!

– А ты проверь. Проверь пойди.

Вовка с перекошенным лицом ринулся в спальню и через секунду вынес оттуда промокшую простыню, пододеяльник и одеяло и молча засунул их в стиральную машину. Как можно было этого не заметить? Я заставила себя зайти в комнату. А запах! Невозможный запах. Конечно, двое суток прошло.

Слава богу, Катька у матери.

Я судорожно начала открывать настежь окна, потом притащила из кухни стиральный порошок, разведенный в тазике водой, и залила им проклятое желтое пятно. Вовка очень тактически заперся в гостиной, выдерживая паузу и обдумывая дальнейший план действий. Для меня не видеть его физиономию после манипуляций с кроватью было очень радостно, да и вступать в дебаты не хотелось. Отмокнув в ванне, я нашла на антресоли еще одно старое одеяло и повалилась в сон на кухонном диванчике.

Утро я встретила с надеждой улизнуть незамеченной, ведь впереди был еще один рабочий день. Вовка, видимо, уже разработал план наступления и, как только зашумел чайник, материализовался на кухне.

– Тебя на работу подвезти?

– Вова, тут идти пять минут. Начни как-то более оригинально. А лучше вообще не начинай.

– Лен, ну давай не будем! Я все понимаю и сам, но пойми и ты: деньги просто так не даются – иногда просто уже нервы сдают. Ну прости! Такого больше не повторится.

– Я жалею, что в нашей зассанной квартирке нет диктофона. Тогда у тебя была бы возможность послушать свои одни и те же послезапойные выступления. Клянусь, никакой фантазии, репертуар страдает однообразием.

– Все равно, Лен, если можешь, извини. Давай отпуск возьми, отдохни. Можно куда-нибудь поехать. В Ригу, например. Ты же хотела в Прибалтику.

– Слушай, я прошу тебя хотя бы не мешать мне сейчас собираться. У меня в отличие от некоторых мамы на должности нет и опаздывать я не могу. Уйди с дороги.

Разговор на самом деле представлял собой сплошное дежавю, и я постаралась быстрее ретироваться из кухни. Однако Вовка оказался настойчив, курсировал вместе со мной из ванной к шкафу, участвуя в утреннем трехминутном макияже и одевании.

Уже открыв входную дверь, я не выдержала:

– Вова, я только одно скажу. Я не знаю, что тебе надо и для чего ты живешь. Но я не стану в такой обстановке растить ребенка. Я хочу дать ей то, что было у меня, – нормальное, неискалеченное детство. И не думай, что это призыв к твоей утопающей в спиртяге совести. Мне, честно сказать, уже даже неинтересно, что ты думаешь обо всем этом, какие у тебя планы. Я просто ставлю в известность. А ты уж потрудись как-то определиться, в чем, в конце концов, нуждаешься. И побыстрее.

Рабочий день пробежал незаметно, однако к обеду я поймала себя на мысли, что ужасно не хочу идти домой и участвовать в сцене под названием «Посыпание головы пеплом» или «Как обычно». Планы были следующие: сначала к матери, там пробыть до вечера, уложить Катьку спать, потом заехать к Асрян, а потом снова вернуться к родителям переночевать перед дежурством. А уж домой только в случае Катькиного нормального самочувствия и только в воскресенье. Косметичку и сменное белье я взяла с собой, запасную зубную щетку я даже не вытаскивала из сумки, поэтому все осуществимо. Вариант тащить ребенка обратно не рассматривался в любом случае.

На всякий случай я позвонила Ирке и получила ценное указание купить по дороге бутылочку вина, а лучше две. После прошедшего дежурства я как раз была при деньгах, приведя в чувство парочку должностных алкоголиков перед утренним совещанием, посему могла позволить себе купить хорошее вино, и даже две бутылки.

Катьку обнаружила повеселевшей. Все семейство во главе с бабушкой отплясывало вокруг единственной внучки ритуальные танцы. Но к вечеру у Катюхи все-таки поднялась температура. Прижавшись ко мне всем телом, она все же вскоре заснула.

Теперь у меня был шанс к половине десятого появиться у Асрян.

Ирка по пятницам клиентов не принимала: она была белая женщина и посему имела право на три выходных в неделю. Так что перед субботой она частенько использовала мою изничтоженную психику как полигон для тренировок. Мы с удовольствием умяли по нескольку голубцов, запивая все это вином, и выкурили по паре сигареток. Про последнюю домашнюю зарисовку с Сорокиным я смогла рассказать только по окончании первой бутылки. Асрян умела слушать абсолютно невозмутимо любые, даже самые ужасные вещи без ложной жалости и плохо прикрытого бабского злорадства. Конечно, можно было объяснить это профессиональными привычками и врожденным цинизмом, но, я думаю, все объяснялось другим. Как говорится, настоящий друг не тот, кто пожалеет в трудную минуту, а тот, кто порадуется твоему успеху, несмотря на свои собственные неудачи. Ирка именно так и существовала. Ей действительно было не все равно. Молча дослушав до конца и не спеша докурив сигарету, Асрян наконец резюмировала:

– Господи, как все скучно.

– Да-а-а… просто умереть, как скучно. Особенно когда проснулась в луже вонючей мужской мочи. Ну что ты такое говоришь?! Хоть немного бы посочувствовала.

– Это все описанный еще двести лет назад сценарий. Ничего нового. Почитай великих: это все стадии течения алкогольной болезни. Сама прочти, и все поймешь.

– Слушай, мы с тобой это все уже обсуждали. Каждый врач должен иметь самостоятельное мышление. Даже инфарктов одинаковых нет, ничего не повторяется в реальной медицине. Я знаю достаточно мужиков, которые завязали. На второй хирургии Степан Петрович уже четыре года как не пьет, а подшивался всего на год. Потом наш сосед Славик… Прошлый год вечерами просто заползал в подъезд. А теперь вон бегает по утрам. После залета в реанимацию.

Асрян опять вернулась к обычному положению, повернулась лицом к плите и продолжила варганить что-то детское на завтра. Поворачивалась она только на секунду, чтобы быстро схватить реакцию собеседника. Периодически в ходе разговора она присаживалась за стол, ела что-нибудь с тарелки и запивала, не чокаясь, несколькими глотками из бокала. Именно поэтому я обычно напивалась гораздо быстрее, чем она. Думаю, разговор за плитой существовал как особый вид расслабления – она отдыхала от напряженного всматривания в лица своих клиентов.