Ангелы уходят не прощаясь - Виктор Лихачев

Когда Танечке исполнилось три года, иначе как ангелочком соседки её не называли. Девочка действительно была чудо как хороша: золотистые волосы, васильковые глаза… Кто бы мог предположить, что случится такое? В тот страшный день все, как обычно, ушли на работу. Анна обещала прибежать в обед и накормить Феклу и дочь. Маленькая Таня беспрестанно бегала из дома во двор и обратно. Фекла немного прихворнула — очень болела спина, — и решила немного вздремнуть. Здесь же, в доме стоял привязанный телёнок, которому от роду было всего несколько месяцев. На печке грелось ведро с водой. Когда девочка в очередной раз с шумом вбежала в дом, телёнок, шарахнулся в сторону. Как он зацепил ведро и свалил его, остаётся только гадать. Фёкла проснулась от крика. То, что она увидела, потом многие годы кошмаром являлось во сне.

— Больно мне, тётя, больно! — захлёбывалась слезами Таня и, мокрая с головы до ног, протягивала к ней ручонки.

Фекла скатилась с лавки. Впервые в жизни её обуяли страх, растерянность и ужас. Она сначала бросилась к девочке, а затем, поняв, что ничем помочь ей не в силах, через кипящую лужу, лежавшего телёнка выкатилась на улицу.

— Люди, ради Бога, помогите! — не кричала — выла она — спасите её, люди!

Из соседних домов бежали на помощь, но она уже ничего не видела и не слышала: сознание оставило её. Фекла была бы счастлива умереть. Но сознание вернулось. Танечка уже лежала в постели. Вокруг неё хлопотало много людей, но помочь никто не мог. Три дня девочка боролась за жизнь, стоически терпя мучения, которые вряд ли кто из взрослых мог выдержать.

Умерла Таня в яркий, звонкий день начала лета. Умерла также светло и тихо, как жила. Перед смертью простилась со всеми. Поцеловала маму, попросила не плакать о ней: ”Мне ангелочек сказал, что там будет хорошо”. А потом обратилась к Фекле уже слабеющим голосом:

— Жалко, что ты не сможешь на мою могилку приходить. — Фекла в своей привычной позе сидела в ногах Танечки. Кровать была огромная, девочка казалась в ней ещё меньше, чем была на самом деле. Таня пыталась приподняться, чтобы лучше увидеть тётю, но у неё это не получалось. Тогда Фекла осторожно опустилась на живот и подтянулась до уровня лица девочки:

— Не углядела я, голубчик мой, не углядела, — слёзы мешали видеть Танино лицо. — Лучше б мне под тем ведром оказаться, всё равно никому не нужна.

— Обними меня, тётя, — это были последние слова девочки. Фекла здоровой рукой бережно обняла её головку. Две слезы горошинками упали на подушку.

Поняв, что Тани больше нет, заголосили бабы, мать сползла на пол около кровати и запричитала: “И на кого ж ты нас покинула…” А Фекле вдруг сделалось легко и спокойно. Танечка лежала, будто спала. И, не слыша никого и ничего, Фекла вдруг запела. Сначала тихо, затем громче. Растерявшиеся от неожиданности люди разом смолкли, и в наступившей тишине, — только ходики мирно отсчитывали время, — звучал низкий голос Феклы:

Сидела я у окошечка,Ждала себе милого,Не могла дождаться.Спать ложилася.Утром встала — спохватилася,Гляжу на себя — вдова,Кому мы поём,Тому добро будет,Тому сбудетсяИ не минуется.

После по деревне ходила молва, что так Фекла всем новую беду пророчила. А беда действительно была совсем рядом. Через десять дней началась война. Старые бабки говорили, что это — за грехи людские. За то, что церкви святые поразрушили, священников поубивали. Но если покается народ русский, добавляли они, то обязательно Россия супостата Гитлера одолеет. Фекла ничего не говорила, она только слушала. Странное дело: в опустевший дом Анны валом валил народ. Женщины приходили по вечерам, садились в ногах у Феклы. У неё на кухне было своё место — под образами, на крашеной скамье. Сзади подушки, на столе швейная машинка — всё тот же верный “Зингер”. Шли к Фекле люди и с радостью, и с горем, что было чаще. Отчего так повелось, вряд ли кто мог объяснить. В домах остались старики да малые ребятишки, целый день — работа до седьмого пота. И вечная тревога: как там мой, на войне? Стали приходить и похоронки. Вот и шли бабы в дом Анны, зная, что всегда на кухне, под образами сидит Фекла. Она почти ничего не говорила, но зато всегда в конце находила несколько слов, от которых самая смертная тоска становилась тише. И хватало её сил радоваться чужому счастью, даже когда пришли похоронки на брата Василия, мужа Анны, и Михаила, старшего сына Веры.

Лет тридцать спустя Анна так ответит своему племяннику, тому самому соломенноволосому Васе, когда он спросит, почему она, молодая и красивая больше не вышла замуж: “А ведь и впрямь, предлагали. И не раз. Однажды уже согласие почти дала. Но не поверишь, Фёклы постеснялась. Она мне говорила, мол, решай, Анютка, сама, и как решишь, так пусть и будет. Но, веришь ли, чувство было такое, будто предаю её. А она мне вновь твердит: “Брата моего не вернёшь, вдовою ты честною была, так что всё правильно”. Ладно, отвечаю, только ты жить по-прежнему со мной будешь. Молчит, но чую, уйдёт она к Верке, матери твоей, или ещё куда, но уйдёт. А мы же ведь с ней родней сестёр стали, особенно после смерти Танечки. Подумала я, подумала и решила: значит, так Господь судил, но куда ж мне без Феклы, а ей без меня…”

И, как в прежние годы, двери в их доме не закрывались. Когда же утихал до будущей осени сиверко, и на майское солнышко выходил греться старый кот Рыжик, выносили Феклу на крыльцо. Сосед всегда смеялся:

— У тебя, Фекла Ивановна, настоящий политклуб. Как ни посмотрю, всё вокруг тебя бабы. И о чём только вы весь день трепитесь?

— Эх, — смеялась Фекла, — что ещё нам остаётся? Одна радость — языки почесать.

Умерла Фекла на Святой неделе. И в этом народная молва усмотрела некий знак свыше. Умерла неожиданно, потому что не болела, по крайней мере, никто жалоб от неё не слышал. Она пила молоко и вдруг поперхнулась. Лицо посерело, кружка с грохотом покатилась по полу. Никто ничего не успел понять. Фекла поняла всё. Она уже не чувствовала тела, сердце, словно нехотя, стукнуло раз, другой — и остановилось. Вместо голосов — гул, вместо лиц — какой-то яркий свет. Последняя мысль: как жаль, что я больше не увижу тот замечательный сон — куст бузины у родительского дома. Мама, говорит она, посмотри, какие красивые ягодки. Можно я сорву их? И, не дожидаясь ответа, бежит к кусту. Бежит сама, бежит босая, а из окна смотрит отец и смеётся: “Какая ты ловкая у меня, дочка…”

Хоронили Феклу на Красную Горку — так в народе называют первое воскресенье после Пасхи. Бабам, готовившим её в последний путь, так и не удалось выпрямить умершей ноги. Поэтому гроб сделали особенный — он больше напоминал квадратный ящик. Под старость Фекла значительно прибавила в весе, а потому шесть здоровых мужиков, которые несли гроб, останавливались отдыхать почти у каждого дома. Из домов выходили люди и клали в гроб крашенные яйца, так что вскоре было видно только лицо Феклы. “Христос воскресе, Феклушка”, — шептали женщины и вытирали платками уголки глаз.

Перед тем, как повернуть на кладбище, похоронная процессия прошла и то место, где некогда стоял родной дом Феклы. Люди почему-то не вспомнили об этом, и не остановились. Может быть, и правильно, что не остановились: даже следов дома не осталось. Но, как и прежде, росла на своём месте бузина. Налетевший майский ветерок пробежал по проулку, ветки бузины затрепетали и слегка наклонились, будто прощаясь с Феклой. Прощаясь навеки».

Только Покровский успел дочитать последнее слово, как тишину раннего ноябрьского утра расколол выстрел. Сухой, резкий и очень громкий. Хозяин дома вскочил и бросился к окну, за ним последовали и другие.

— Что это могло быть? — спросил батюшка, задавая вопрос ни кому-то конкретно, а скорее озвучивая то, о чем думал каждый.

— На «калашникова» похоже, будто кто подошел к окну и пальнул…

— Миш, ну посуди, откуда здесь «калаш»? — возразил другу Георгий.

— Я же сказал — похоже.

— Отцы, уже светает, ложиться спать нет смысла. Пойдемте выйдем и посмотрим что к чему, — предложил отец Леонид.

Они вышли на улицу, перейдя все тот же затейливый мостик. Деревушка мирно спала, утонув в топленом молоке предрассветного часа. Только силуэт колоколенки одиноко возвышался впереди.

— Господи! — охнул вдруг Шапошников. — Да что же это?!

— Да что случилось, Георгий?

— Креста нет!

— Да его там почитай полвека уже нет.

Шапошников смущенно хмыкнул:

— Ну… Короче, вчера был, батюшка.

— Что ты говоришь такое?

— Пойдемте к храму, по дороге каяться буду.

Покровский пока ничего не мог понять, но по тому, как взволновались отец Леонид и Георгий, понял, что произошло нечто неординарное. Пока они шли к храму, Шапошников, возглавлявший маленькую процессию, все время оборачиваясь назад, рассказывал: